и возноситься всегда несмысленно, взирая в обоих случаях на пример апостола Павла. Господь часто закрывает очи подчиненных не видеть немощей в предстоятеле; а когда сам предстоятель начнет им объявлять свои недостатки, тогда родит в них неверие»126.
«Виновного прежде всего должно спрашивать, впрочем наедине, какие именно его согрешения. Это должно делать по двум причинам: во-первых, для того чтобы он, всегда убодаемый этой исповедью, пребыл бездерзновенным; во-вторых, чтобы помнил, б каких язвах мы его приняли, и возбуждался этим любить нас»127.
«Смотри, не будь строго взыскателен за малейшие согрешения; иначе ты не будешь подражателем Бога»128.
«Еще должно тебе и всякому пастырю рассмотреть и то, что если благодать Божия через нас действует на приходящих к нам, то не от веры ли их это бывает, а не от нашей чистоты? Ибо многие и страстные таким образом чудодействовали. И если многие, как говорит Спаситель, скажут Ему в день судный: Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом (Мф. 7, 22) и проч., то сказанное мною не должно казаться невероятным»129.
«Некоторые, ни во что вменяя суд за духовное восприемничество, безрассудно покусились пасти души и, имевши прежде большое богатство, с пустыми руками отошли из этой жизни, разделив во время своего правления другим все добро свое»130.
«…Восприятие пастырского попечения о душах бывает различных видов. Совершенное восприятие есть предание души своей за душу ближнего во всем. Иное, когда пастырь принимает на себя прежде сделанные грехи, и только. Иное, когда он принимает согрешения после восприятия бывающие, и только. Некоторые же, по недостатку духовной силы и по неимению бесстрастия, принимают на свою ответственность пред Богом только тяготу повелений своих. Но и в самом совершенном восприятии пастырь подлежит суду по мере того, сколько принятый им отсекает пред ним свою волю»131.
«Прошу тебя также иметь в виду, что мысленный грех пастыря на суде Божием оказывается важнее греха, на самом деле совершенного послушником; так как и преступление воина легче злоумышления полководца»132.
«Научай послушников исповедовать Богу плотские и блудные искушения не по виду, а все прочие согрешения днем и ночью вспоминать подробно»133.
«Немощные не должны вкушать пищу с еретиками, как и правила повелевают. Сильные же, если неверные призывают их для познания православной веры, и они хотят идти, пусть идут в приличное время во славу Господа»134.
«Стыдно пастырю бояться смерти, ибо о самом иноческом послушании говорят, что оно есть небоязненность смерти»135.
«Прежде довольного рассмотрения, которое и у мирских благоразумно употребляется, руки (к пострижению) ни на кого скоро не возлагай (1 Тим. 5, 22), чтобы некоторые из овец, пришедшие к нам в неведении, со временем достигши полного разума и не стерпев нашей тяготы и зноя, снова не обратились в мир, за что будут отвечать пред Богом возложившие на них руку прежде времени»136.
«Видел я одного немощного, который, укрепившись верою, очистил немощь другого немощного, помолившись за него с похвальным бесстыдством и положив душу свою за душу ближнего, однако со смирением. Таким образом, чрез исцеление ближнего он исцелил и самого себя [Ин. 15, 13; Иак. 5,19-20]. Видел я и другого, который сделал подобное этому, но с возношением. И ему сказано в обличение: врачу, исцелися сам (Лк. 4, 23)»137.
«Можно оставить одно добро ради другого большего добра. Так поступил тот (св. Григорий чудотворец), который бегал мученичества не по страху, но для пользы спасаемых и просвещаемых под его руководством»138.
«Всмотримся, вникнем и сотворим. Ибо пастырь не всегда должен держаться справедливости, по причине немощи некоторых. Видел я, как двое судились у мудрого пастыря, и он оправдал неправого, потому что сей малодушествовал, а обвинил правого, как мужественного и благодушного, чтобы правдою не усилить вражды. Впрочем, каждому порознь он сказал должное, и особенно недугующему душою»139.
«Нигде не видно, чтобы Бог, приняв исповедь, обнаружил грехи покаявшегося; ибо Он отвратил бы этим грешников от исповеди и недуги их сделал бы неисцельными. Итак, хотя бы мы и дар прозорливости имели, не должны предупреждать согрешивших изъявлением их грехов, но лучше побуждать их к исповеданию гадательными выражениями; ибо и за самое их исповедание пред нами бывает им немалое прощение. По исповедании же должны мы удостоивать их большего, нежели прежде, попечения и свободнейшего к нам доступа; ибо чрез это они более преуспевают в вере и любви к нам»140.
«Прежде всего, оставляй сынам твоим в наследие непорочную веру и святые догматы, чтобы тебе не только сынов, но и внуков твоих привести ко Господу путем православия»141.
«Если тот, кто может пользовать других словом, но не преподает его изобильно, не избежит наказания, то какой беде подвергают себя те, которые трудами своими могут помочь злостраждущим и не помогают?
Избавляй братии, о ты, избавленный Богом! Спасенный! спасай ведомых на смерть и не будь скуп к искуплению душ, убиваемых бесами. Ибо в этом состоит величайшая почесть, данная от Бога разумному созданию, и она выше всякого делания и видения смертных и бессмертных!»142
Таково учение, такова любовь к людям, таково завещание к монахам — правда, не всем, а уже спасенным — святых отцов-отшельников, удалившихся от мира! Я нарочно выписал последние слова св. Иоанна Лествичника, чтобы показать их тем невежественным людям, которые обвиняют монахов в эгоизме, в том, что последние желают-де спасать только себя, а не других. Не «только себя», но «прежде себя», как и Господь чрез апостола повелевает (Рим. 2, 21). А когда себя спасут, тогда спасают и других. И в этом — величайшая почесть, как говорит святой отец, но силы слов его все-таки нападающие на монашество не понимают. А иначе что получается? Те, которые кричат об эгоизме монахов и альтруизме собственном, на своих собственных делах показывают, что они не имеют сил спасать других. Мы видим, что философы эти ни в личной жизни, ни в общественной не дают умиротворения душам человеческим и блаженства, но только растравляют их страсти, возбуждают ничем неудовлетворяемую жажду наслаждений, а после тоску и вечное стремление к чему-то неизвестному, что они называют «прогрессом»…
Приложение: страх бесовский.
I. «Человек, принявший на себя проходить
путь внутреннего внимания, — говорит авва преп. Серафим Саровский1, — прежде всего, должен иметь страх Божий, который есть начало премудрости [Притч. 1, 7]». «Начало истинной жизни в человеке — страх Божий», — сказал и св. Исаак Сирин2. «Страх Господень — источник жизни. Страх Господень — твердыня души. Страх Господень приводит в порядок духовную мысль… Никто из людей так не высок, как боящийся Господа. Кто боится Господа, тот подобен свету, указывающему многим путь спасения. Кто боится Господа, тот подобен укрепленному граду, стоящему на горе; и пред лицом его трепещут лукавые бесы», — поучает преп. Ефрем Сирин3.
И Сам Бог говорит:
На кого воззрю? Токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих (Ис. 66, 2).
1. Чрез страх человек достигает любви, а не иначе
«Познавший себя, — говорит преп. Иоанн Лествичник4, — достиг разума страха Господня и, ходя в оном, достигает врат любви».
«Умножение страха Божия есть начало любви»5, — говорит он же.
Преп. Исаак Сирин учит6:
«Человек, пока в нерадении, боится часа смертного; а когда приблизится к Богу, боится сретения суда; когда же всецело подвинется вперед, тогда любовию поглощается тот и другой страх… Кто достиг любви Божией, тот не желает уже снова пребывать здесь; потому что любовь сия уничтожает страх [1 Ин. 4, 18]».
«Как невозможно переплыть большое море без корабля и ладьи, — говорит он же, — так никто не может без страха достигнуть любви. Смрадное море между нами и мысленным раем можем переплыть только на ладье покаяния, на которой есть гребцы страха. Но если эти гребцы страха не правят кораблем покаяния, на котором по морю мира сего преходим Богу, то утопаем в этом смрадном море. Покаяние есть корабль, а страх — его кормчий, любовь же — божественная пристань.
Поэтому страх вводит нас на корабль покаяния, перевозит по смрадному морю жизни и путеводствует к божественной пристани, которая есть любовь. К сей пристани приходят все труждающиеся и обремененные покаянием. И когда достигнем любви, тогда достигли мы Бога, и путь наш свершен, и пришли мы к острову тамошнего мира, где Отец, Сын и Дух Святой»7.
Авва Херемон, отшельник египетский, сказал:
«Три побуждения заставляют людей уклоняться от пороков, т. е. страх будущего мучения в геенне… надежда и желание получить Царство Небесное, наконец, расположение и любовь к самой добродетели [Притч. 8, 13; Пс. 33, 23; 1 Кор. 13, 8]… Посему-то св. апостол все дело спасения заключил в исполнении трех оных добродетелей. Ныне пребывают, говорит он, вера, надежда, любовь, три сия (1 Кор. 13, 13). Вера страхом будущего суда и мучений отклоняет нас от скверны пороков; надежда ожиданием небесных воздаяний, отторгая ум наш от настоящего, заставляет презирать все плотские удовольствия; любовь, огнем своим воспламеняя в душе нашей любовь ко Христу и к преспеянию в духовных добродетелях, побуждает с совершенною ненавистью отвращаться от всего, что противно им. Хотя эти три добродетели ведут нас, по-видимому, к одному концу… но степенями своего превосходства много различаются между собою. Две первые свойственны тем людям, которые стараются преуспевать в добродетелях, но не имеют еще постоянного расположения к ним; третья же особенно принадлежит Богу и тем людям, которые восстановили в себе образ и подобие Божие…
Поэтому, кто стремится к совершенству, тот с первой степени страха, собственно называемого рабским… (Лк. 17, 10), должен постепенно восходить на стезю надежды. Здесь человек уподобляется уже не рабу, а наемнику, ибо действует в ожидании будущего воздаяния. Уверенный в прощении грехов своих, он уже не страшится наказания за них, а сознавая в себе добрые дела, думает получить за них милостивую награду. Но, несмотря на то, он еще не имеет в себе такого расположения, какое прилично сыну, который, в полном уповании на отеческое благоволение к себе, не сомневается усвоять себе все, что принадлежит отцу…
Великое находится различие между тем, кто страхом геенны или надеждою будущего воздаяния погашает в себе пламень пороков, и между тем, кто ужасается порочности и нечистоты по чувству любви божественной… В таком состоянии человек, хотя бы не имел ни одного свидетеля дел своих, не решится воспользоваться случаем ко греху и не может увлечься самыми сокровенными, обольстительными помыслами, ибо питая искреннейшую любовь к добродетели, он не только не приемлет сердцем ничего противного ей, но и с величайшим ужасом отвращается сего»8.
Иногда это третье состояние называют совершенным страхом.
«…Есть два страха, — читаем у аввы Дорофея9, — один первоначальный, а другой совершенный…
