для плотского разума совершенно непонятно, как человек, святой и, конечно, сознающий, что он не только не творит больших грехов, но избегает, как огня, и малейших предосудительных мыслей, как может такой человек после этого считать себя хуже всех разбойников, скотов и самых бесов. Ему кажется все это лицемерием, фарисейством или просто безумием.

Вот пример из давно прошедших времен, когда со святыми чудотворцами разговаривали запросто. Рассказывает преп. авва Дорофей:

«Некогда авва Зосима говорил о смирении, а какой-то софист4 [теперь бы сказали «интеллигент» — без иронии, однако ж, — образованный светский человек], тут находившийся, слыша, что он говорит, и желая понять (это) в точности, спросил его:

— Скажи мне, как ты считаешь себя грешным? Разве ты не знаешь, что ты свят? Разве не знаешь, что имеешь добродетели? Ведь ты видишь, как исполняешь заповеди? Как же ты, поступая так, считаешь себя грешным?

Старец же не находился, какой дать ему ответ, а только говорил:

— Не знаю, что сказать тебе, но считаю себя грешным. Софист же настаивал на своем, желая узнать, как это

может быть. Тогда старец, не находя, как ему это объяснить, начал говорить ему со своею святою простотою:

— Не смущай меня; я подлинно считаю себя таким. Видя, что старец недоумевает, как отвечать софисту, я

сказал ему:

— Не то же ли самое бывает и в софистическом, и врачебном искусствах? Когда кто хорошо обучится искусству и занимается им, то, по мере упражнения в оном, врач или софист приобретает некоторый навык, а сказать не может и не умеет объяснить, как он стал опытен в деле… Так и в смирении: от исполнения заповедей бывает некоторая привычка к смирению, и нельзя выразить это словом.

Когда авва Зосима услышал это, он обрадовался, тотчас обнял меня и сказал:

— Ты постиг дело, оно точно так бывает, как ты сказал. И софист, услышав эти слова, остался доволен и согласен с ними»5.

Таким образом, все слова, которыми стараются описать смирение, желая его хоть сколько-нибудь приблизить к сознанию и понятию обычного человека, нисколько не объясняют самого состояния этой добродетели, а только указывают на ее внешнее проявление, на ее значение, на путь к ней. Самое же смирение божественно по своему существу и потому словами невыразимо; оно познается только опытом.

Однако и внешнее описание смиренных чувств и расположений поможет внимательно проходящим путь спасения, с одной стороны, понять, что без смирения спасение невозможно и что оно есть даже краеугольный камень спасения, а с другой — разобраться, имеют ли они сами смирение и на какой ступени его стоят.

Добродетель смирения — царица добродетелей6, «несказанная красота наших душ, фзн Ьнюххмпн чЬсйн», как ее называет св. Симеон Новый Богослов7.

Святые отцы называют обычно эту добродетель «безымянною»8, потому что силы ее внутренней никто не знает, кроме тех, которые постигли ее собственным опытом, а таких людей очень мало. Во всяком случае, даже среди православных их нелегко отыскать, а среди еретиков таковых и быть не может.

«Невозможно пламени происходить от снега; еще более невозможно быть смиренномудрию в иноверном или еретике, — говорит небошественный Иоанн, списатель «Лест-вицы». — Исправление это принадлежит одним православным, благочестивым и уже очищенным»9.

Отсюда видно, как неосторожны, погрешительны и, в лучшем случае, сами не знают, что говорят, те, которые разглагольствуют о «смирении» разных Францисков Ассизских, сектантов всех толков и даже о «смирении» неве-ров-ученых… Последние могут произносить смиренные слова и совершать смиренные поступки, но это так же далеко от смирения, как небо от земли, и одно с другим могут смешивать лишь люди, знакомые с житиями святых только в передаче Анатоля Франса или Сельмы Лагерлёф.

С только что изложенным тесно соприкасается вопрос о степенях смирения. Действительно, смирение начинается с малого, с земного, внешнего, которое, понятно, и грешный, плотской человек может исполнять и которому даже невер может подражать. Но, продолжу словами св. Симеона Нового Богослова10, «иное есть говорить смиренные слова, а иное — иметь смиренное мудрование. Иное, опять, есть смирение, а иное — цвет смирения, и иное — плод его. Иное есть красота плода его, а иное — сладость его, и иное — действия, бывающие от плода сего. Из этого, сказанного мною о смирении, иное есть в нашей, а иное — не в нашей власти. В нашей власти — помышлять о том, что располагает нас к смирению, мудрствовать о том, рассуждать, говорить и то делать; но само святое смирение, с его существенными свойствами, дарами и действами, не в нашей власти, но есть дар Божий, чтобы не вздумал кто хвалиться даже и этим».

Характеристику степеней смиренномудрия и перевод только что приведенных образных выражений св. Симеона на язык практики духовного делания дает преп. Иоанн Лествичник11.

Пусть каждый проэкзаменует себя, в каком чине спасающихся он находится — новоначальном, среднем — или еще не вступил ни в один из них.

«Когда начнет в нас процветать священный грозд смирения, тогда мы, хотя и с трудом, возненавидим всякую славу и похвалу человеческую, отгоняя от себя раздражительность и гнев.

Когда же смиренномудрие, сия царица добродетелей, начнет преуспевать в нашей душе духовным возрастом, тогда не только за ничто почитаем наши все добрые дела, но и вменяем их в мерзость, думая, что мы ежедневно прилагаем к бремени наших грехов, неведомым для нас расточением, и что богатство дарований, которые получаем от Бога и которых мы недостойны, послужит к умножению наших мучений в грядущем веке. Поэтому ум бывает в то время неокрадом, затворившись в ковчеге смирения, и только слышит вокруг себя топот и игры невидимых татей12, но ни один из них не может ввести его в искушение, ибо смирение есть такое хранилище сокровища, которое для хищников неприступно»13.

«Итак, мы дерзнули любомудрствовать в немногих словах о цветоносны и первом преуспеянии сего присноцветущего плода; а какова совершенная почесть священнейшего смиренномудрия, о том вопросите Самого Господа, ближайшие Его други, — обращается смиренно преп. Иоанн к преподобным, достигшим этой ступени. — О количестве богатства сего говорить невозможно; о качестве — еще труднее; однако о свойстве ее покусимся сказать по данному нам разумению»14.

«Первое… из свойств… состоит в радостнейшем подъятии уничижений, когда душа распростертыми руками принимает и объемлет их как врачевство, исцеляющее и попаляющее ее недуги и великие грехи. Второе же по сем свойство есть истребление всякого гнева, и в утоление последнего — смирение. А третья и превосходнейшая степень есть совершенное неверование своим добродетелям, и всегдашнее желание научиться»15.

Чтобы быть нам ближе к истине, не забудем, что речь здесь идет о великих чудотворцах и пророках, а не о грешниках. А если разбойник «не верит» своим добрым делам, которых он и не совершал, это еще не великое дело. Но с другой стороны, какое утешение для совести, обремененной грехами, что и в этом случае Господь принимает смиренное сознание своего недостоинства, как великие дары святых богачей (Мк. 12, 41; Лк. 23, 42-43)!

Итак, что такое смирение по существу, выразить нельзя, можно только описать свойства его. О них-то и будем говорить под разными углами зрения.

II. Путь к смирению

«Поспешающий к оному необуреваемому пристанищу смиренномудрия да не престанет делать все, что может, и да понуждается и словами, и помышлениями, и разными способами, исследованиями и изысканиями, и всем житием, и ухищрениями, творя молитвы и моления, размышляя, придумывая и все средства изобретая, доколе содействием Божиим и пребыванием в уничиженнейших и наиболее презираемых состояниях и трудах не избавится ладья души его от бедствий приснобурного моря тщеславия; ибо избавившийся от сей страсти получает удобное оправдание от всех прочих своих грехов, как евангельский мытарь»16.

Таким образом, нет определенных правил, исполняя которые, можно достигнуть смирения. Но нужно всеми способами выискивать его, пользоваться каждым случаем и минутой для приобретения сего сокровища. Какие обстоятельства нас смиряют, то и возлюбим, за теми и погонимся. Ничего не будем упускать, что Промысл Божий направляет в наши руки и с помощью чего можно смиряться — терпя от людей бесчестие, выговоры, наказания, клевету, гонения. Будем наблюдать только, чтобы искушения были по силам и не были вызваны нашими же словопрениями, грубым обращением, дерзостью (1 Пет. 2, 19-21; 4, 14-16). Это самый скорый путь спасения.

Однако чтобы не растеряться новоначальному на первых порах, можно точно перечислить некоторые из способов достижения смирения и выделить из них наиболее главные и существенные.

Вообще говоря, воспитанию в нас смирения помогают: «нестяжательность, уклонение от мира, утаение своей мудрости, простота речи, прошение милостыни, скрытие благородия, изгнание дерзновения17, удаление многословия»18, телесные подвиги, совершаемые разумно19, благочиние во всем внешнем поведении20 и многое другое21, о чем нет возможности и особой нужды говорить здесь пространно.

Но главное средство — это правость сердца и послушание22·. Последнее, собственно, рождает бесстрастие, сподобляет человека прозорливости и привлекает на него все милости и дары Божий. Истинные послушники — безмолвны, безответны, терпеливы, мужественны, ревностны, то есть обладают всеми теми качествами, с которых мы начали этот раздел.

III. Как узнать, достиг ли человек смирения?

Мне уже приходилось однажды говорить по данному поводу23. Теперь я более подробно коснусь этого предмета. В сущности, будет представлено более подробное раскрытие тех трех степеней смирения, о которых говорилось выше.

Начавшим недавно подвизаться можно предложить следующее испытание: «…если в истинном чувстве души будем думать, что каждый ближний наш превосходнее нас, то милость Божия недалека от нас»24.

Еще более смирения имеет тот, кто, будучи укорен другим, не уменьшает к нему любви. Но меньшую степень смирения проявляет тот, кто только сам себя укоряет, ибо кто не стерпит поношения от себя самого?25 Однако самоукорение надо всячески развивать, ибо чрез него и к настоящему смирению переходим26.

Если же «кто говорит, что он ощущает благовоние сего мира, и во время похвал хотя мало движется сердцем, и силу слов их понимает27 (но не отвращается их): тот да не прельщает себя, ибо он обманут»28, и никакого смирения у него нет29.

Чем выше кто поднимается к верху сей божественной добродетели, тем более тот начинает (излагаю последовательно, в хронологическом порядке) ненавидеть тщеславие и перестает видеть, зазирать, чужие согрешения. Наконец страсти отмирают совершенно, является ненасытная любовь к молитве, и появляется в душе неизреченный свет30.

«Если предел, свойство и образ крайней гордости состоит в том, что человек ради славы лицемерно показывает добродетели, каких в нем нет, то глубочайшего смиренномудрия признак, когда человек, ради уничижения, в некоторых случаях принимает на себя такие вины, каких и нет в нем. Так поступил тот духовный отец, который взял в руки хлеб и сыр31; так поступил и тот делатель чистоты, который снял с