мира сего и становились рабами Христовыми. С этим связан и наш чин отречения от сатаны и сочетания со Христом, вошедший в чинопоследование таинства Крещения.

Можно сказать, что Церковь и языческий мир находились в состоянии войны, что понимали и сами христиане, и язычники. Не случайно один из главных оппонентов христианства врач-неоплатоник Цельс угадывает в Церкви «потенциальное государство в государстве, чей рост грозил, по его мнению, подорвать основы общества и кончился бы падением в варварство» .

На войне при переходе из стана в стан перебежчик должен был пройти проверку, доказать искренность своего обращения. Для этого в христианстве и существовала продолжительная катехизация, через которую человек доказывал свое желание и возможность жить по христианским заповедям, и только после этого допускался к таинству Крещения.

Следует также учитывать то, что в позднеантичной цивилизации уровень образования был довольно высок, и человек, жаждущий спасения хотел не просто веры, но веры осознанной, разумной. Вспомним известное выражение блаж. Августина: «Верую, чтобы понять». Противостояние христианского и языческого мира к концу III в. было не просто противостоянием двух мировоззрений, но двух интеллектуальных элит Римской империи. Римская интеллигенция сплотилась против христианства под знаменем неоплатонизма, который стал не только философской, но и религиозной системой. Соответственно и христианство должно было дать адекватный ответ.

В античном обществе философия не была философией в нашем понимании. Так в своей предсмертной беседе, Сократ говорит, что «те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью»[159]. Смерть освобождает душу философа от тела, поставляет его лицом к лицу с Сущим. Таким образом, философия призвана подготовить человека к переходу в мир идей, следовательно, она не столько гимнастика для ума, сколько образ жизни человека, стремящегося к горней мудрости. В платонизме философия не есть систематическая теоретическая дисциплина, это есть и наука и жизнь. Потому и христианство, заимствуя от философии язык и методологию, будет видеть в ней противника, так как античная философия, начиная с Сократа, была религиозной по своей сути, если понимать религию как связь с трансцендентным.

«Христианство очень рано осознало себя философией в античном смысле слова, — утверждал В. В. Бибихин, — т. е. стало представлять себя как образ жизни и жизненный выбор, предполагающий особый, определенный дискурс — как жизнь по учению Христа»[160]. Теоретическим же дискурсом философия стала после победы христианства, которое трансформировало античную традицию, заняв пространство, созданное философией.

Ярче всего этот тезис подтверждается как раз на примере неоплатонизма, который продолжил линию Платона и был главным интеллектуальным противником христианства в III-IV веках. «По Проклу, философия есть теургия, богоделание, богослужение; философствование — это литургия»[161]. И религия и философия имеют одну цель: единение с Высшим. Часто возражают, что религия основана на Откровении, философия же — на данных человеческого опыта. Но неоплатонизм это пример обратного — он был не менее догматичен, чем христианство. «Смирение, аскеза, дисциплина, догматика утверждаются в философии как ее самый слышный тон»[162].

Философия оказалась для христианства очень полезным врагом. П. Гаврилюк справедливо замечает: «Для того, чтобы говорить с язычниками на понятном им языке, христиане должны были найти то проявления языческой культуры, которое было наиболее созвучно христианству. Таким образом философия потенциально могла служить единственной общей почвой для диалога христианства с миром языческой культуры»[163]. И это оказало влияние на катехизаторскую практику, так как уже в III в. катехизация включала в себя опровержение языческого любомудрия, а в Александрии приходящие в огласительное училище проходили на первом этапе курс светских наук и языческую философию и лишь потом приступали к изучению Свящ. Писания. В IV в. отцы-каппадокийцы, как известно, сначала получили высшее, как бы мы сейчас сказали, философское образование и только после этого приступили к таинству Крещения, уже во вполне сознательном возрасте. Эта традиция была повсеместной. Раннего принятия Крещения избегали, боясь согрешить после Крещения из-за соблазнов юности, и приступали к нему, уже переплыв бурное море молодости. Некоторые вовсе откладывали Крещение вплоть до самой смерти.

Но уже в V в. ситуация начала меняться: катехизация и практика совершения Крещения над взрослыми все более стали уступать место практике совершения Крещения над младенцами, катехизация стала угасать, пока в VI в. не исчезла окончательно. В чем причина? П. Гаврилюк указывает на массовое распространение практики совершать Крещение над людьми уже в младенческом возрасте, падение образовательного уровня, частые случаи принятия Крещения по политическим соображениям. Мы бы рискнули обозначить несколько иные причины, а вернее, дополнить список: первая причина — это сближение Церкви и государства, вторая — образование нового варварского мира, зарождение основ средневековья (сюда можно отнести и случаи Крещения по политическим мотивам, и падение образования), третья — практика совершения Крещения над младенцами.

А. А. Пешков (НДС). Значение практики оглашения: история и современность

Проблема того, что современная богослужебная практика и понимание Таинств нуждаются в переосмыслении в духе святоотеческого наследия, осознавалась еще в начале XX в. — это можно проследить в отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе, составленных в ходе подготовки к Поместному Собору, состоявшемуся в 1917-1918 гг.[164] В частности, многих смущало несоответствие содержание чина оглашения преобладавшей тогда практике совершения Крещения. Поскольку случаи принятия Крещения уже во взрослом возрасте были в то время редки, многие высказывались за исключение молитв об оглашенных из чина таинства[165]. Некоторые даже предлагали исключить из чина заклинательные молитвы и обряд экзорцизма, как не согласующиеся с «учением Библии»[166].

В настоящее время, при смене церковно-исторической парадигмы, напротив, все больше критики раздается в адрес современного обычая совершать Крещение без предварительной подготовки, и все чаще говорится о практике оглашения. В силу того, что в различных исторических ситуациях понимание важности предкрещальной подготовки было разным, для оценки важности огласительной практики необходимо рассмотреть причины, повлекшие ее становление, рост и последующее угасание.

Ключевыми датами здесь можно назвать середину II в. — начало интенсивного становления катехумената; IV в. — время легализации Церкви; и начало VI в. — окончательное угасание огласительной практики.

В послеапостольский период Церковь живет напряженным ожиданием скорого пришествия Христа. Взгляд не простирается в далекое будущее, этот мир преходит и эсхатон близок. «Да прейдет мир сей», «Маранафа (Господь грядет)» — молится община тех дней. Кроме того, в этот период еще не было столь острой конфронтации христианской общины и языческого общества[167]. Естественно предположить, что община, сама состоявшая из вчерашних язычников и не имевшая опыта давления со стороны государства, не смотрела на языческое общество как на крайнее зло. Ожидая скорого пришествия Христа, она не требовала от вновь приходящих той длительной практики оглашения и очищения, какую мы встречаем позднее.

Такой подход тем более естественен, что ранняя Церковь не находила развернутого опыта катехумената в апостольской практике. Наоборот, исходя из Книги Деяний апостолов (8. 36; 16. 33) можно подумать, что Крещение совершалось сразу же, как только люди, услышав проповедь, изъявляли согласие принять его. Несомненно, что основа будущего катехумената заложена в повелении Христа: «Научите народы», предваряющего собой заповедь о Крещении (Мф 28. 19). Однако лаконичные свидетельства апостольских посланий (напр.: Рим 2. 18; 1 Кор 15. 1; Гал 6. 6; Евр 6. 2-3) и христианских произведений, близких к апостольскому веку[168], позволяют говорить о традиции оглашения в смысле предваряющей проповеди или научения, но не дают основания подразумевать здесь длительную практику оглашения и очищения. Самого института оглашения как буферной зоны для вступления в Церковь не было. Апостольская проповедь была не только в слове, но и в силе Духа, поэтому нет нужды удивляться столь быстро совершавшимся обращениям и следовавшим за этим Крещениям. Становление же и организацию катехуменат получает, начиная со 2-й половины II в.[169]

Итак, раннехристианский период являет отсутствие развитого института оглашения, чему способствовала живая апостольская проповедь, обилие даров, напряженное эсхатологическое ожидание скорого пришествия Христа. Хотя основные элементы все же существуют уже и в этот период: 1) предварительное научение (проповедь); и 2) предкрещальная подготовка (напр., пост и молитва — Дидахи 7. 4).

Что же способствовало становлению и развитию института оглашения? Без ответа на этот вопрос сложно понять смысл и значение катехумената, а также причины его угасания и исчезновения. Несомненно, оглашение не было новшеством: форма научение-Крещение, как мы видели, ведет свое начало с апостольских времен, но научение там составляло непродолжительный период, часто это — проповедь-согласие-Крещение. Обучение могло продолжаться далее в общине (см. напр.: Дидахи 4. 1-2; сщмч. Поликарп Смирнский. Послание к Филиппийцам. 4). Кроме того, краткость предкрещальная подготовка объяснялась эсхатологическими чаяниями общины: мир осужден, и медлить нельзя — «уже последние времена», предупреждает сщмч. Игнатий Богоносец эфесских христиан (Послание к Ефесянам. 9). Напряженность эсхатологических ожиданий поднимала аскетический настрой общины на большую высоту: «Никто, исповедующий веру, не грешит, и никто, стяжавший любовь, не ненавидит. Дерево познается по плоду своему: так и те, которые исповедуют себя христианами, обнаружатся по делам своим. Теперь дело не в исповедании только, а в силе веры, если кто пребудет в ней до конца», — продолжает в 14-й главе том же послания сщмч. Игнатий Антиохийский.

Но с течением времени предположение, что мир скоро кончится, начинает терять свою силу. Община постепенно переосмысливает цели своего исторического существования. По мере этого, в общине начинают появляться члены, не отдающие себе отчета в высоких нравственных идеалах Церкви. Кроме того, христианами начинают не только становиться, но и рождаться. Это послужило причиной появления в Церкви признаков нравственного разложения. Решению этой проблемы посвящен один из памятников данного периода — «Пастырь» Ермы. Интересно, что внутри самого памятника вопрос решается обоснованием института исповеди.

С одной стороны, реакцией на подобное нравственное разложение явился монтанизм, как призыв вернуться к первоначальной апостольской чистоте[170]. С другой стороны, мы наблюдаем развитие института оглашения, что могло быть внутренней реакцией общины, ограждающей Церковь от дальнейшего обмирщения. В этом случае институт оглашения выступает как защитное пространство между миром, пронизанным ложью язычества, и общиной. Это экклезиологическое чувство не приемлет в Церкви ничего, что в мире и требует отложения «ветхого человека» (Еф 4. 22). Такой подход к вступающим в общину мы наблюдаем уже с апостольских времен, и надо отметить, что раннехристианская община являла соответствие своим идеалам: «Будем убегать всякого дела неправедного и возненавидим заблуждение настоящего времени. Не дадим душе нашей места, где бы она могла ристать с нечестивыми и грешниками, дабы не уподобиться им» (Послание Варнавы. 4. 4).

Ярким свидетельством противостояния язычеству со стороны христиан является т. н. «Апостольское предание» (III в.). Для желающих принять Крещение в памятнике содержится, помимо ряда строгих моральных предписаний, еще и список запрещенных должностей, куда попали профессии связанные с безнравственностью или