соблюдается и старыми, и молодыми монахами. Всякое дело, всякое начинание должно твориться по благословению, чтобы актом благословения всему предать характер Божиего дела. Все житейские мелочи и немелочи требуют познания воли Божией.
Наша повседневность погружена в мелкие воды ничтожных нужд, но каждая, даже самая малая, вещь может открыться нам как отражение или слово о величии Божием, предстать нашему духу как удивляющая тайна. Так, например, подвиг монашеского послушания, который вызывает презрение в гордых душах, при разумном понимании сущности этой аскезы является путем к расширению нашего сознания до неожиданно великих созерцаний. Он начинается, казалось бы, с нуля: мы просто становимся внимательными к нуждам окружающих нас людей. Постепенно мы научаемся воспринимать их мысли, их волю. Этим путем мы проникаем в сокровенные места их внутреннего мира. Развивается способность в едином акте внимания услышать и различить, какие настроения, какие внутренние движения сердец наличествуют среди тех, что вокруг нас. В дальнейшем восхождении послушание приводит к уразумению онтологической основы православной соборности. Вне культуры послушания живое постижение тайны СОБОРНОСТИ — не дастся.
Члены Соборов, больших и малых, воспитанные должным образом в этом чудном делании, становятся утонченными в своей восприимчивости к тому, чем «дышат» все присутствующие. Пребывая, конечно, в непрестанной умной молитве, такие участники соборного искания воли Божией духом обнимают весь Собор и чувствуют, когда и в ком говорит Дух Святой. Дух же сей «дышит, где хочет» (Ин. 3:8), не считаясь непременно с иерархическим положением собравшихся.
В подлинно святом Соборе как бы нет места иерархии, ни борьбы за преобладание или превосходство; единое у всех стремление: верно ощутить изволение Духа Святого. Нормативный прототип этого важного аспекта церковности — Первый Иерусалимский Собор апостолов и пресвитеров (см.: Деян. 15), из описания которого мы видим, как вели себя все, не исключая и Петра, на этом благословенном Соборе, вырвавшем Слово и Откровение Божие из тесных рамок еврейской национальности на вселенские просторы. Каждый из тех, кому открывается по действию Духа Истина, выражает ее в смирении, и все остальные в радости духа своего приемлют Истину.
Когда нет сих признаков, святой Собор превращается в «коллегию» или «коллектив» специалистов администрации или богословов-профессионалов, без возможности выхода из плана человеческих соображений.
Сущность христианской аскетики — в непрестанном предстоянии Абсолютному Богу. Оно (предстояние) восторгает ум, все наше существо, но оно же болезненно разрывает нас. Мы, вызванные в бытие из «ничто», в пределах Земли не освобождаемся от условности и относительности во всем. Водимые словом Господа, растем мы, но рост сей кажется нам нестерпимо медлительным: это от боли видеть себя несвободными от убийственной силы греха, присутствующего в нас. Изнуряющая неуверенность нередко томит нас: мы не можем быть совершенно убежденными в том, что наша мысль, движения нашего сердца, всякое действие наше входят всецело в святой поток предвечной воли Святого святых. Мы просим со слезами печального сердца: «Да будет воля Твоя на земли сердца моего таковою же, как она от века на небесах в Твоем Бытии». Но мы не в силах вместить того, о чем мы молимся. Итак, если я не вмещаю сей жизни Отца нашего, то я никогда не бываю уверен окончательно, что я спасен. Его, Отчая, мысль безмерно превосходит мой ум. Если я останусь таким, как я есть, то ни я не смогу пребыть с Ним единым в вечности, ни Он — во мне. А вдруг и по исходе моем я явлюсь неспособным для восприятия Царства? Мы видим, какою молитвою молился Христос в Гефсимании. Если Ему было ТАК трудно согласовать Свою волю с волей Отца, то где я окажусь? В этой разорванности — и надежды, и агонии — проходят дни, годы, десятилетия, вся жизнь.
Бывают, однако, блаженные моменты, когда Дух Божий склоняется к нам; тогда неземная сладость наполняет сердце и ум. И эти моменты дают силу на восход, вслед возлюбленному Иисусу: «Что тебе до кого бы то ни было? Ты иди за Мною» (ср.: Ин. 21:22). И успокаивается дух в надежде несомненной: придет час, когда все мои болезни, в которых рождается новая жизнь, забудутся от радости окончательного входа нашего в нетленное Царство Отца.
Периоды наибольшего напряжения страданий духа нашего, за пределами сего мира, станут внутрь нас основанием неколеблемой жизни. Мы должны, и мы делаем все, доступное нам, до исчерпания наших возможностей, чтобы устоять в хранении Христовой заповеди о любви в атмосфере ни на мгновение не прекращающейся повсюду братоубийственной вражды. Любовь — та, которая есть как бы сущность Божественной вечности, — в этом веке не может не страдать (ср.: Деян. 26:23). И чем глубже наша мука, тем крепче надежда, что искомое нашим духом — совершится; что желаемый нами Господь не презрит нас.
Даже в гуманистическом воспитании люди обучаются некоторому воздержанию от необузданных похотений, но, по существу, все же зло — гордость и связанная с нею страсть к доминации над братом — положено в основу всего мирского прогресса.
Мы узники, свергнутые с неба, изгнанные из рая — непосредственного общения с Богом.
Святые отцы говорят: одно смирение может спасти человека, и одна гордость достаточна, чтобы свести до последних глубин ада. Смирением доставляется прощение всех грехов, исцеление от всех страстей. Без смирения все иные добродетели теряют свою силу, достоинство, ценность, не могут достигнуть цели, ценности вечной. Победа же над всем комплексом страстей означает обретение богоподобного бытия. Все страсти непременно облечены в ту или иную форму, видимую или мыслимую, воображаемую. В акте покаяния христианин совлекается воображения видимых вещей и рассудочных понятий.
«Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть. И всякий, имеющий сию надежду на Него, очищает себя так, как Он чист» (1 Ин. 3:23). Нет большего греха, чем ГОРДОСТЬ. Она основа всех прочих грехов. Господь повелел нам у Него учиться смирению и кротости. Смирение есть свойство любви Божией. Вне очищения от гордости всякое слово о богоподобии было бы люциферизмом.
Велик покой безмолвника: ему даруется состояние сверхмысленного внимания в невидимом центре духовного сердца; внешний мир при этом или едва ощутим, или забывается вовсе.
Безмолвие иногда принимает характер торжественного молчания, созерцающего безначальную красоту: тихий восторг пред неисследимым Божественным истощанием. Когда человеку приоткрывается глубина смирения Бога, тогда дух его подлинно смиряется. Сладостно преклонение пред ТАКИМ Богом. Кто опишет это состояние? Господь недомыслим в Его предвечном величии; Он же недостижим в Его самоумалении. Нет такого земного поклона, который выразил бы достаточно благоговейную любовь ко Христу. Плач сердечный более действен в следовании Христу. И когда кончается поклонение и престает плач от истощения телесных сил, тогда мир исполняет и тело, и душу. Ум умолкает. Вне образов ощущается невидимый, но возлюбленный Бог. Но душа знает, что она еще не достигла Искомого.
Наилучший путь к созерцанию Божественного истощания — монашеское послушание. Через послушание человек разрывает тиски эгоистической замкнутости. Через послушание сердце открывается и расширяется, чтобы вместить хотя бы отчасти Божию любовь, которая не знает границ. В подвиге послушания дух человека научается отдавать себя на распятие. Сначала болезненное, распятие затем становится раскрытыми объятиями души, стремящейся вместить в себя, если возможно, всю полноту Бытия.
Нам дана заповедь — ЛЮБИТЬ. Если сия любовь была реальностью нашего существа, то излишне было бы давать повеление стяжать любовь. Любви естественно послушание, как ненависти свойственно противление. Без культуры послушания человек пребудет в тисках смерти греховной.
Многое множество горячих молитв и столько же выражаемых в словах воздыханий будут долгие годы разрывать наше сердце, а затем и ум, прежде чем душа станет способною воспринять принесенный на Землю Христом небесный Огонь, прелагающийся в чудный Свет и неописуемую радость. От степени напряжения нашего чаяния, да и воли, зависит наша вечность. Созерцание великолепия сотворенного Богом космоса поражает удивлением нашу душу; но еще и много более сего страшит и вместе влечет Царство внутритроичной любви, которое дано нам увидеть отчасти, как бы сквозь щель в заборе, которое «берется силою, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12).
Испытывая себя во Свете благодати без излишнего снисхождения, мы убеждаемся, что посеянное в душу и ум семя райского искушения — люциферической гордости — так глубоко срослось с нашим существом, настолько пронизало своими корнями не только ум и сердце, но и весь наш состав, то есть включая и тело, что вырывать это зло — значит подвергнуться страшной операции всего нашего существа. Сражение с этим «невидимым» врагом, которого Господь назвал «человекоубийцей от начала» (см.: Ин. 8:44), — сущность нашего подвига. Власть князя мира сего над нами крепка только потому, что мы в гордости сроднились с ним. Побеждается эта смерть смирением, то есть истощанием нашим от всего, что противно Божией любви. Совершеннейший акт истощания явлен Иисусом Христом, Который возлюбил нас «до конца» (Ин. 13:1): принял на Себя нашу смерть и Своею смертью попрал смерть всеродного Адама.
«Вышел сеятель сеять семя свое» (Лк. 8:5). Христос — сеятель сего семени. Оно, будучи воспринято землею сердца нашего, также прорастает и тоже своими корнями разрывает ткани сердца. И это составляет ту операцию, которая излечивает человека от последствий падения. Операция весьма болезненная, но боль не убивающая, а животворящая нас. Опять соединение — страдания и торжества победы. Надежда наша в том, что если мы и не осуществим вполне в пределах сей жизни призыв Христа стать Ему подобными победителями: «Я победил мир» (Ин. 16:33. Ср.: Откр. 3:21), то есть стать божественно универсальными в любви, превзойти сей земной мир, то и по смерти брошенное Им семя святое не умрет в нас, но даст нетленный плод за пределами времени. Подобно тому как из ничтожного по своим физическим измерениям человеческого семени раскрывается нечто неизмеримо большее, так, и еще грандиознее, будет со словом Божиим (см.: Лк. 8:8–11), пустившим корни внутрь нас. В Нем и через Него мы станем родными Ему носителями святой вечности.
Мы молимся всею силою, чтобы Господь даровал нам познать истину, и больше того — Истину, прежде чем мы покинем сей образ бытия. Когда духу нашему становится ясным, что наша духовная битва имеет космические измерения, так же как и падение Адама имело последствия, отразившиеся на всей космической жизни, тогда мы получаем начатки спасительного ведения (гносиса). Сражение наше — святое, противоположное братоубийственным войнам, заполнившим всю историю человечества со времени первого братоубийства Каином Авеля. Борение наше — с невидимым, но весьма реальным врагом: Люцифером, «человекоубийцей от начала» (см.: Ин.
