себе и Аполлосу, дабы в нас вы научились не мудрствовать сверх того, что написано» (1 Кор. 4, 6).
Итак, пока день есть, говорит, будем делать дела Пославшего нас, ибо придет ночь, когда никто делать не может. Днем называет здесь срок жизни в теле, а ночью — время в состоянии смерти. Так как день назначен для дел, а ночь для бездействия и сна, поэтому время жизни, когда должно делать добро, говорит, есть день, а ночь — время в состоянии почивания, когда совсем нельзя ничего сделать, «ибо умерший оправдан (освобожден) от греха», по слову Павла (Рим. 6, 7), по невозможности что-либо совершать оказывающийся и вне греха.
Знает, без всякого сомнения, Божественное Писание и в другом смысле день духовный, как и другую, отличную от этой ночь. Но каждому из этих родов толкования свое время и место, благодаря чему и получается правильное понимание толкуемых изречений. Пытаться же насильственно и где не подобает облекать в духовное толкование то, что полезно в историческом смысле, значит не другое что, как просто смешивать без разбора полезное и по великому невежеству загрязнять получающуюся оттуда пользу.
Егда есмь [658] в мире, свет есмь миру (9, 5)
Неужели допустим, что Христос когда-либо совсем не был в мире, или станем верить, что, вознесшись на небо после воскресения из мертвых, уже не обитает среди пребывающих в этой жизни? Как истинный Бог Он наполняет и объемлет не только небеса и находящуюся за ними твердь, но и нашу вселенную. И как при обитании с плотью среди людей в этом мире Он не оставлял небес, так, согласно правильному образу мыслей, должны мы рассуждать, что хотя по плоти Он и ушел из этого мира, тем не менее всегда будет пребывать в нем и управлять всем Божественная и Неизреченная Его природа, не удаляющаяся ни от чего существующего (в мире) и ничего не оставляющая, но везде всему присущая — наполняющая этот весь мир и выше его мыслимый, но наполняемая одною только собою.
Теперь следует рассмотреть, о чем говорит здесь Господь. Ниспровергнув, как пустое, мнение иудеев и показав их увлечение гнилыми догматами, а Своим ученикам дав совет, что им надо привыкнуть делать угодное Богу и отвыкнуть увлекаться изысканием совершенно излишнего, даже пригрозив тем, что время дел может уйти у них, при их полном бездействии, если они не употребят все старание к благоукрашению себя ими (делами), пока они находятся в этом мире с плотию, — берет Себя Самого в образец дела: ведь вот и Я, говорит, делаю подобающее Мне, а если Я пришел для освещения того, что нуждается в свете, то Я должен и глазам телесным, если они болеют ужасным отсутствием света, вселить свет, особенно когда кто-либо из страждущих приступит (с просьбою об этом).
Таким образом, мы должны брать это изречение в историческом и простом (буквальном) смысле. Но несомненно, что Единородный есть и свет духовный, знающий и могущий освещать не этот только мир, но и иную всю надмирную тварь. И если к предложенному созерцанию мы станем применять такой смысл этих слов, то, полагаю, мы не окажемся делающими что-либо невероятное.
Сия рек, плюну на землю, и сотвори брение от плюновения, и помаза ему брение на очи, и рече ему: иди, умыйся в купели Силоамсте, еже сказается: послан. Иде убо и умыся, и прииде видя [659] (9, 6–7)
Приняв это исцеление слепого за образ призвания язычников, опять скажем о смысле таинства кратко и вообще.
Во-первых, укажем на то, что мимоходом и по оставлении иудейского храма Господь видит слепца. Потом благополезно присоединим сюда и то, что без ходатайства и просьбы чьей-либо к Нему, но по собственному побуждению и по самоизволению приходит Спаситель к желанию исцелить человека, и это полагая как бы знамением того, что от множества язычников не было никакого ходатайства, ибо все пребывали в заблуждении, но, будучи Богом и благим по природе, как бы по самопризванию пришел к милости для них. В самом деле, разве каким бы то ни было образом могло просить у Бога милости это разнообразное число эллинов или язычников, имевшее ум, загроможденный несравнимым невежеством, так что совсем не мог видеть Просветителя? Поэтому как и исцеляемый, конечно, не видал Иисуса, но по Его милости и человеколюбию получает (прозрение) сверх ожидания, так то же случилось чрез Христа и с язычниками. А что исцеление совершается в субботу, то суббота здесь может служить нам образом конечного времени настоящего века, когда Спаситель воссиял язычникам, ибо конец седмицы суббота, а пришел и явился всем нам Единородный в последний час и в конечные времена века. Но и о способе исцеления с истинным изумлением подобает сказать: «Как возвеличились дела Твои, Господи, — все премудростию сотворил Ты» (Пс. 103, 24).
Но чего ради, спросит кто-либо, хотя и мог все легко совершать словом, смешивает брение от плюновения, а помазав глаза страдавшего, оказывается повелевающим сделать и (еще по-видимому) излишнее нечто: иди, говорит, омойся в купальне Силоама. Глубокий смысл, думаю, заключается в этих словах, ибо Спаситель не повелевает ничего напрасного. Помазывает брением, прилагая как бы недостающее и отсутствующее природе зрения и тем показывая, что Сам Он был образователем нас вначале, творцом и создателем всего.
Но это дело имеет и некоторый таинственный смысл. Какой же это и что мы расположены разуметь тут, скажем также и об этом.
Ведь язычникам возможно было омыться от обнимавшей их слепоты и узреть Божественный и Святой Свет, то есть получить познание о Святой и Единосущной Троице, не иначе как чрез то, что они сделались причастниками святой Его Плоти, омылись от чернившего их греха, освободились от власти диавола, очевидно посредством святого крещения. А как слепцу Спаситель начертывал предварительный образ этого таинства, то и значение этого причастия выполнил пока чрез помазание плюновением. И во образ святого крещения повелевает ему бежать и омыться в Силоаме, которого имя премудрый и духоносный Евангелист считает нужным истолковать. Это потому, что под посланным мы разумеем не другого кого, как на погибель греха и диавольского владычества свыше к нам от Бога пришедшего и посланного Сына Единородного и, признавая, что это Сам Он невидимо носится на водах святой купели, омываемся с верою не в очищение нечистоты плотской, по написанному, но как бы скверну какую и нечисть очей души отмывая, дабы наконец возмогли мы чистые чисто созерцать Божественную красоту.
Итак, как веруем в то, что тело Христа животворно, поскольку есть храм и жилище Живого Бога Слова и обладает всею силою Его, так почитаем его (тело) и способным сообщать просвещение, ибо оно есть тело природного и истинного Света. И как, когда воскрешал умершего единородного сына вдовы, не удовольствовался одним приказанием и словами: «Юноша, тебе говорю: встань» (Лк. 7, 14), хотя и мог словом совершать все желания Свои, но и положил руку на гроб, показывая этим, что и тело Его имеет животворную силу; так и здесь помазывает плюновением, научая этим, что тело Его может сообщать просвещение чрез простое прикосновение, ибо оно есть тело истинного Света, как сказали мы.
Слепой уходит и быстро омывается, немедленно исполняя приказание и на себе самом как бы показывая благопослушание язычников, о которых написано: «Готовности сердца их вняло ухо Его» (Пс. 9, 38). Таким образом, и самый опыт свидетельствует о жестокосердии жалких иудеев и о готовности язычников к послушанию.
Брением и омовением человек тотчас же освобождается от слепоты и возвращается, видя, ибо не могло быть иначе, как согласно воле Христа. Поэтому прекрасна вера, доставляющая нам богоданную силу благодати, — напротив, вредно двоедушие и сомнение, ибо «двоедушный человек не устойчив во всех путях своих», как написано, и отнюдь ничего не получит от Господа. (Иак. 1, 7–8).
Соседи же и иже бяху видели его прежде, яко проситель [660] бе, глаголаху: не сей ли есть седяй и просяй? Иний глаголаху, яко [661] подобен ему есть. Он глаголаше: яко аз есмь (9, 8–9)
Великие чудеса с трудом вызывают веру к себе и недоступны разумению, но воспринимаются умом без исследования, так как пытаться исследовать превышающее ум и слово есть признак недоумия. Поэтому, думаю, и не поверили и некоторые из прежде видавших слепца, пребывающего обыкновенно на перекрестках улиц, и теперь пораженных тем, что неожиданно встречают его обладающим светлыми глазами. Это событие вызывает в них сомнение и разделение. Одни, обращая более внимания на величие дела, говорят, что это не тот же самый человек, а очень сходный с их знакомым (слепцом), — и вполне естественно это для тех, которые, отвергнув истину, как бы толкаются к невольному лжесловию. Другие же, более рассудительные и обладавшие более светлым умом, благоговея пред чудом, говорят, что это он (бывший слепец). Спор тотчас же разрешает исцеленный, сам засвидетельствовав о себе самом, так как каждый знает самого себя, как бы ни был сумасброден. Чудо же, невероятное по своей чрезмерной силе, доставляет Чудотворцу великую и всеобщую славу.
Глаголаху же ему: како ти отверзостеся очи? (9, 10)
С трудом решаются поверить, что это тот самый, кого они знали издавна, и, перестав спорить об этом, спрашивают, как он избавился от слепоты и каким образом совершилось это необычайное дело. Ведь подобное любопытство и исследование образа совершения события всегда обычно удивляющимся. И они делают это не без Божественного руководительства, по нашему мнению, но чтобы даже и против воли узнать всемогущество Спасителя нашего, благодаря ясному и открытому объявлению им со стороны слепца, что может служить прекрасным образом того, что обратившиеся язычники, освободившись от исконной слепоты и получив освещение от Спасителя нашего Христа чрез Духа, являются учителями израильтян. А что сказанное истинно, об этом возгласят дела.
Отвеща он: человек нарицаемый Иисус, брение сотвори и помаза мои очи и рече ми: иди умыйся в [662] Силоам. Шед же и, умывся, прозрех (9, 11)
Оказывается еще незнающим того, что Спаситель есть Бог по природе, ибо не говорил бы о Нем так унизительно. Как видно, он думает и рассуждает о Нем как об одном из святых, почерпнув такой взгляд на Него, кажется, из темного слуха, распространенного по всему Иерусалиму, и повсюдной о Нем молвы. Так обычно люди с поврежденным телом и объятые крайнею нуждою не имеют досуга приобретать точные сведения о других, так как всю свою заботу употребляют на свою безвыходную бедность. Поэтому называет Его самым простым человеком и сообщает способ исцеления. Ему, под влиянием величайшего чуда, конечно, надлежало бы убедиться в
