иже пиет [322] от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется [323] в век: [324] но вода, юже [325] дам ему, [326] будет в нем источник воды текущия [327] в жизнь вечную. [328] Глагола к Нему жена… (4, 13–15)
Еда Ты болий еси отца нашего Иакова: когда самарянка выставила эти слова в качестве неопровержимого возражения, то Спаситель опять благородно отказывается от того, чтобы открыто и ясно сказать, что Он действительно больше (Иакова), но желает доказать Свое превосходство от качества дел. Поэтому Он указывает на несравненное различие и превосходство духовных вод пред чувственными и земными в словах: всяк пияй от воды сея вжаждется паки, а наполнившийся, говорит, Моими водами уже не окажется подверженным жажде, но будет иметь в себе самом источник, могущий воспитывать к жизни вечной. Итак, Дарующий большее, говорит, должен быть выше имеющего меньше, — и то, что ниже, не может иметь одинаковую славу с тем, что выше.
Должно знать опять, что водой здесь Спаситель называет благодать Святаго Духа, которой если кто соделается причастником, то будет иметь уже в себе самом постоянный источник Божественных научений, так что уже не будет ему нужды в наставлении от других, но сам будет в состоянии наставлять тех, у коих появится жажда Божественного и небесного учения, — каковы были в настоящей жизни и еще и теперь живут на земле святые пророки, апостолы и наследники их служения, о которых написано: и почерпите воду с веселием от источник спасения (Ис. 12, 3).
Даждь ми сию воду, да ни жажду, ни [329] прихожду семо почерпати. Глагола ей Иисус…(4, 15–16) [330]
Опять говорит и представляет только обычное, совершенно не понимая того, о чем говорит Спаситель. Она думает, что все служение Спасителя нашего будет состоять в освобождении нас от ничтожных трудов, и меру благодати Божией определяет тем, что не будет уже жажды, нисколько не воспринимая чистым умом учение о премирных предметах.
Иди, пригласи [331] мужа твоего [332] и прииди семо (4, 16)
Со всей справедливостью можно сказать, что мысли женского пола как бы женственны и ум обитает в женщинах слабый, совершенно неспособный к глубокому разумению чего-либо. А природа мужчин более склонна к научению и гораздо способнее к рассуждениям, так как имеет дух, устремленный к исследованию, так сказать, пылкий и мужественный. По этой, полагаю, причине и повелел женщине мужа позвать, прикровенно обличая ее в том, что она имеет сердце грубое, неспособное к усвоению премудрости, а вместе с тем домостроительствует и нечто другое весьма прекрасное.
Говорит Ему жена: [333] мужа не имам. [334] Глагола ей Иисус: добре рекла еси, [335] яко мужа не имам; [336] пять бо мужей [337] имела еси, и ныне, егоже имаши, несть ти муж: се воистину [338] рекла еси. [339] Глагола Ему жена… (4, 17–19)
И для кого же, наконец, не очевидно, что не не ведал Спаситель о том, что она не имела законного сожителя, но что Он сделал вопрос о несуществующем муже с целью открыть сокровенное? И это было для нее полезно тем, что она удивляется Ему уже не как одному из подобных нам, но как превышающему человека и знающему чудесным образом тайну ее. Благополезно одобряет ответ ее, что мужа не имеет, хотя и грешила со столькими, ибо не соитие по сладострастию, но сочетание по закону и связь по чистой любви составляют непорочный брак.
Господи, вижу, яко пророк еси Ты! (4, 19)
Едва-едва просвещается к разумению, хотя опять и далеко не совершенному, ибо называет еще пророком только Владыку пророков. Впрочем, мало-помалу становится лучшей, чем прежде, так как нисколько не обижается на обличения, но извлекает пользу из чудесного знамения, выходя таким образом из расслабления мыслей и хотя несколько восходя к мужественному уму и око сердца направляя к необычному созерцанию предметов (духовных). При этом особенное удивление должны вызывать долготерпение Спасителя нашего и всемогущество Его, столь легко преобразующего грубые сердца в досточудное состояние.
Отцы наши в горе сей [340] поклонишася: и [341] вы глаголете, яко во Иерусалимех есть место, идеже кланятися подобает. [342] Глагола ей Иисус… (4, 20–21)
Приняв Господа за действительного пророка и иудея, она весьма похваляется (пред Ним) отечественными обычаями и утверждает, что самаряне думают правильнее иудеев. Иудеи, держась еще грубых представлений о Божественной и бестелесной Природе, утверждали, что Богу всяческих надлежит поклоняться в одном только Иерусалиме или на соседнем ему Сионе (холме), как будто бы совершенно вся неизреченная и необъятная Природа почивала там и могла быть заключаема в рукотворных храмах. Посему и изобличались за это гласом пророков как весьма неразумные, так как Бог говорил: небо Мне престол, земля же подножие ног Моих: какой дом созиждете Мне, говорит Господь, или какое место упокоения Моего? (Деян. 7, 49 из Ис. 66, 1). Но и самаряне, в свою очередь, недалеко отстояли от неразумия иудеев, будучи соседями их как по стране, так и по невежеству, ибо думали, что должно возносить молитвы и воздавать поклонение Богу на так называемой горе Гаризин, за что также не избегали справедливого осмеяния. Впрочем, и у них был предлог для этого неразумного мнения, а именно тот, что на горе Гаризин было дано благословение, как об этом написано во Второзаконии (27, 12). Вот об этом-то предмете женщина и предлагает Спасителю вопрос, как некую важную и труднорешимую задачу, говоря так: отцы наши на горе сей совершали поклонение и прочее.
Веруй Ми, [343] жено, [344] яко грядет [345] час, [346] егда [347] ни в горе сей, [348] ни во Иерусалимех [349] поклонитеся [350] Отцу (4, 21)
Осуждает невежество тех и других (иудеев и самарян) вместе, говоря, что образ богослужения у них обоих переменится на более истинный, так как, говорит, уже не будет отыскиваться такое место, о котором станут думать, что собственно и исключительно в нем одном обитает Бог, но как все Наполняющему и все Объемлющему Своей силой поклонятся Господу кийждо от места своего (Соф. 2, 11), как говорит один из святых пророков. Часом же и временем такой перемены обычаев называет Свое явление с плотью в мире.
Заметь, как Он весьма искусным употреблением слова (Отец) приводит ум женщины к разумению учения о Сыне, называя Бога Отцем; ибо как мог бы Он быть мыслим как Отец, если бы не было Сына?
Глава V О том, что Сын, так как Он есть Слово и Бог, то не находится между поклоняющимися (Богу тварями), но, напротив, Ему воздается (от тварей) поклонение вместе с Отцем
Вы кланяетеся еже [351] не весте: мы кланяемся [352] еже [353] вемы, яко [354] спасение от иудей [355] есть (4, 22)
Опять говорит как иудей и как человек, так как обстоятельства требовали именно такого образа речи, и Христос не уклонился от того, что приличествовало времени. Богослужение иудеев Он ставит по разумности несколько выше (самарянского). Самаряне поклоняются Богу просто и безотчетно, а иудеи, насколько могут вместить, имеют посредством закона и пророков познание о Сущем. Посему говорит, что самаряне не ведают, а иудеи отчасти знают, от коих (иудеев), утверждает, должно явиться и спасение, очевидно, Он Сам, [356] ибо Христос произошел по плоти от Давида, а Давид был из колена Иудина. А между поклоняющимися опять как человек ставит Себя Тот, Кто с Богом и Отцом получает поклонение как от нас, так и от святых Ангелов. Поскольку Он облекся в образ раба, то и совершает подобающее рабу служение, не переставая быть Богом и Господом и Поклоняемым, ибо Он пребывает Тем же Самым, хотя и стал человеком, везде и вполне сохраняя образ домостроения с плотию. [357]
И если видишь величайшее сие и сверхъестественное уничижение (Сына Божия), то приступай (к этой тайне) с благоговейным изумлением, а не с обвинением, — будь подражателем, а не порицателем. Так и Павел желает, чтобы мы были таковыми, когда говорит: сие мудрствуйте [358] в вас еже и во Христе Иисусе, Иже, во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу, но Себе умалил, зрак раба приим, в подобии человечестем быв и образом обретеся яко же человек: смирил Себе (Флп. 2, 5–8). Видишь, как стал для нас образцом смиренномудрия Сын, сый в равенстве с Отцем и во образе (Божии), как написано, но нисшедший ради нас в добровольное послушание и уничижение. Разве это послушание и уничижение могли бы проявляться каким-либо иным образом, как не посредством таких дел и слов, которые были ниже Его Божественного достоинства и имели гораздо менее того, чем обладает Он Сам в Себе как Слово у Отца и вне соединения с образом раба? Как можем говорить, что Он снисшел, если не будем утверждать, что Он претерпел нечто чуждое Его достоинству? Каким образом Он был бы в подобии человечестем, по слову Павла, если бы не совершал подобного тому, что свойственно людям? А наиболее свойственное людям дело есть богопоклонение, как бы в качестве долга воздаваемое и приносимое от нас Богу. Итак, поклоняется Он как человек, когда стал человеком, а получает поклонение всегда с Отцем, так как Он был и есть и будет Бог по природе и истинный.
Но противник не остановится опять и на этом, а будет возражать так: «Не смущайся, когда мы говорим, что Сын поклонится, ибо мы не думаем, что Он поклоняется Отцу совершенно так же, как и мы или даже и Ангелы, но поклонение Сына — некое особенное и гораздо высшее, чем наше».
Что же опять скажем на это мы? Усвояя Единородному рабство как нечто достодолжное и это служебное достоинство позлащая некиими льстивыми словами, ты думаешь, любезнейший, обмануть нас. Перестань прославлять Сына бесчестием, если хочешь пребыть чтущим Отца, ибо иже не чтит Сына, не чтит Отца, как написано (Ин. 5, 23). Какую же, скажи мне, пользу в отношении к свободе может принести Единородному то, что Он совершает отменное от нас поклонение Отцу? Ведь пока Он обретается между поклоняющимися, Он, без сомнения, будет рабом, хотя бы и признавался особенным некиим поклонником. И от тварей Он будет отличаться отнюдь не по отношению к тварности своего бытия, но только иными преимуществами, подобно тому как превосходит людей Михаил или другая какая святая и разумная сила, поскольку ей оказывается существенно свойственным преимущество над обитателями земли или по святости, или некоей высшей степенью славы, по благоизволению на это Творца и Бога, однако же, по своей тварности, имеет с прочими тварями то общее свойство, что находится в
