до какой степени извращения можно было довести учение о милостыне ветхозаветного Откровения[680]. На ветхозаветном учении о милостыне ле­жала та же печать ограниченности, какая характеризует и ветхозаветное учение о любви. Только учение о совершенной любви во Христе могло и взгляду на милостыню сообщить ту абсолютность, какая характери­зует христианское учение вообще. В христианстве спадают границы национальных и всяких других ограничений, потому что в нем нет иудея и эллина, раба и свободного[681]. Та религиозность, которая составляла душу ветхозаветного учения о милостыне, в новозаветном откровении получает высочайший духовный характер, чуждый всякого эгоистическо­го элемента. Наконец, ограниченная свобода ветхозаветного благотвори­теля становится совершенной свободой детей одного Небесного Отца и утверждается на любви к Богу, как Отцу, и на братской любви верую­щих друг к другу.

Первое, что нужно, по нашему мнению, отметить в новозаветном уче­нии о милостыне — это абсолютность евангельской заповеди творить милостыню. Как уже было и раньше отмечено, закон христианской благот­ворительности такой, чтобы давать всякому просящему[682]. Все возможные ограничения оказываются вовсе исключенными этой всеобщностью долга благотворить нуждающемуся. Национальные различия бледнеют перед сознанием того, что голодный человек для христианина — его ближ­ний, идея о чем так определенно и доступно выражена Господом в притче о милосердном самарянине[683]. Если христианство признавало законность естественных наших человеческих чувств и указывало на то, что прежде всего должна быть забота и попечение о ближних по вере[684], то это не было ограничением христианской любви, а обусловливалось естественной огра­ниченностью сил благотворящего, подобно тому, как и особенная близость Христа Спасителя к Своему народу принципиально не помешала Его слу­жению быть всемирным. Закон милостыни, ее принципиальное выражение всегда одно: дай всякому просящему, всякому брату или сестре, которые не имеют необходимой одежды и дневного пропитания[685]. Христианство при­ветствовало милостыню со стороны язычников избранному народу, как, например, в лице сотника Корнилия[686], и, конечно, не христианство с его проповедью о братстве всех людей[687] могло полагать пределы движениям любящего сердца в виде различия национальности или даже нравственной добропорядочности просящего. Если ветхозаветный мудрец советовал да­вать доброму и не давать нечестивому[688], то христианство провозгласило принцип «не судите никак прежде времени»[689] и учило, соответственно это­му, милосердию, подобному милосердию Небесного Отца, Который повеле­вает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных[690]. Благотворите ненавидящим вас[691] — в этом для христианина подобие любви Божественной. И такая всеобщность долга тво­рить милостыню нашла выражение не только в заповеди о благотворении каждому просящему, но и в указании на возможность и обязанность для каждого творить милостыню. Уже ветхозаветный праведник призывал творить милостыню не только из многого, но и из малого[692]. Христианство бесконечно углубило эту мысль, определенно указав, что величина жер­твы зависит не от количества жертвуемого, но от степени того лишения, какому добровольно подвергает себя благотворящий: если есть усердие, то оно принимается, смотря по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не име- ет[693], — так сформулировал св. апостол этот закон христианской милосты­ни. И в Евангелии мы встречаем трогательное конкретное выражение этого же закона милостыни, по которому ценность ее не зависит от количества. «Сел Иисус, — рассказывает св. евангелист Марк, — против сокровищни­цы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Пришедши же одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в со­кровищницу: ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое»[694]. Такая этическая оценка милостыни, совершенно выводящая ее ценность из ограничения числом и мерой, делает то, что каждый в христианстве и может, и должен являть­ся жертвователем: у кого две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища, делай то же[695]. Даже кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награ­ды своей[696]. Ясно, что закон милостыни выведен из границ большей или меньшей имущественной состоятельности, и этому закону усваивается значение всеобщего долга. Каждый в день Страшного Суда должен дать отчет в исполнении этого закона, такого общедоступного и в тоже время такого важного, что Судия неба и земли прежде всего видит в сердцах людей то или иное отношение их к долгу милостыни. И вполне понятно, что в системе христианского нравоучения делам милосердия усваивает­ся такое громадное значение: милостыня — это первичное обнаружение той любви к ближним, которая составляет душу христианства. И насколь­ко в нем неразрывно связана любовь к ближнему с любовью к Богу, на­столько и милостыне, как проявлению христианской любви, усваивается значение служения Богу: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»[697]. Так определенно, без возможности пе­ретолкования, Христос Спаситель усваивает религиозное значение делам христианского милосердия. И такое освещение долга творить милостыню позволяет нам понять те побуждения, какие Евангелие и апостольские по­слания указывают для милостыни.

Мы видим уже, что в Ветхом Завете одним из побуждений творить милостыню была вера в то, что Господь воздаст благотворящему Своей милостью. Совершенно подобное этому мы встречаем и в еван­гельском учении, только, конечно, соответственно одухотворенности христианской религии, взоры верующего обращаются от земного к не­бесному и вечному. «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира»[698] — вот слова ответной Божественной любви милосердным. И всюду в Евангелии мы встречаем ясно выраженное обещание награды в Царстве Небесном, как сильней­шее побуждение творить милостыню. «Смотрите, — учил Христос Спа­ситель, — не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного»[699]. «Если хочешь быть совершенным, — наставлял Господь богатого юно­шу, — пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь со­кровище на небесах»[700]. Подобный же характер имеет наставление Госпо­да звать на обед к себе или на ужин нищих, увечных, хромых, слепых, потому что за это воздастся в воскресение праведных[701]. Такой же, только более общий смысл имеет совет приобретать себе друзей богатством не­праведным, чтобы они приняли благотворителя в вечные обители[702]. На этой же точке зрения утверждались и св. апостолы, когда призывали верующих благотворить нуждающимся[703], причем св. апостол Иаков не затруднился самое христианское благочестие определить как любящую заботу о неимущих: чистое и непорочное благочестие перед Богом и От­цом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях[704]. Мы не предпо­лагаем брать на себя задачу защищать христианское учение от обвине­ния его в утилитарном характере. Позволим себе указать только на то, что природа Божиего Царства одна и на земле, и на небе — это Царство любви. Любовь друг к другу в этом мире есть первый признак принад­лежности людей к Царству Христову[705]. И насколько дела милосердия, частнее — милостыня, есть выражение такой искренней братской люб­ви, настолько она есть признак участия нашего в Царстве Христовом, показатель жизни по законам этого Царства и, следовательно, залог бу­дущего блаженства. В христианской милостыне ценность усваивается, конечно, как мы уже видели, не количеству ее, но сердечной настроен­ности и, прежде всего, полноте любви. Поэтому и говорит с такой силой апостол Павел, что, если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы[706]. Милостыня есть, таким образом, первое выражение той любви, которая является источником жизни Царства Христова, и первым условием принадлеж­ности к этому Царству, и выражением христианского благочестия. «Если, — говорит поэтому св. апостол Иаков, — кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет, может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из нас скажет им: идите с миром, грейтесь и насыщайтесь, но не даст им потребного для тела, что пользы»[707]. Побуждение благотворить ради небесной награды есть частное выражение того общего закона Царства Божия, по которо­му ради вечного должно жертвовать временным и ради любви к Христу любить Его меньших братьев.

Таким образом, и в Новом Завете милостыне усваивается самое высокое значение — служения Богу в лице нуждающихся. Такой ореол святости, каким окружается в христианстве дело милостыни, объясняет всецело и то, что милостыня в христианстве должна быть проникнута духом совершен­ной любви и свободы. Те свойства милостыни, какие нашли выражение и в Ветхом Завете — щедрость, свобода и любящая настроенность — все­цело приложимы и к характеристике христианского милосердия.

Полнота любви делает, прежде всего, то, как мы уже говорили, что верующий не может смотреть на свое имущество, как на принадлежащее ему лично, но видит в нем достояние всех неимущих. Отсюда необходи­мым свойством христианской милостыни является щедрость, не знаю­щая границ. Кто сеет щедро, тот щедро и пожнет[708]. И как мы уже видели, идеальная евангельская точка зрения в отношении милостыни та, что необходима готовность к совершенному отречению от своего имущества. Имеющий две одежды должен дать одну неимущему, поступая так же и в отношении пищи; высшая ценность принадлежит милостыне вдовы, по­жертвовавшей все свое дневное пропитание и т. д. Если св. апостол пишет коринфянам: «не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тягость, но чтобы была равномерность. Ныне ваш избыток в восполнение их не­достатка; а после их избыток в восполнение вашего недостатка, чтобы была равномерность»[709], — то такое наставление делается понятным для нас, если мы вспомним, что апостол считал избытком: «имея пропитание и одежду, — говорит он, — будем довольны этим»[710]. И если коринфян св. апостол побуждает к милостыне советом соблюдать равномерность, то радуется полноте любви македонян, которые были доброхотны по си­лам и сверх сил[711]. Щедрость в христианской милостыне может иметь одну лишь границу: в удовлетворении нужды ближних. И как бесконечны ну­жда и горе людей, так не имеет границ и долг творить милостыню.

Таким образом, совершенная любовь в деле милостыни выражается, прежде всего, в щедрости, в готовности всем пожертвовать ради ближне­го, и в этом случае критерием ценности милостыни служит та мера само­отречения любви, какая проявляется в милостыне, что уже было отмечено нами раньше, и о чем так наглядно говорит евангельский рассказ о вдове с ее двумя лептами.

Но если щедрость, таким образом, должна являться внешним выраже­нием совершенной любви, то истинную душу милостыни составляет ее совершенная свобода, вытекающая и неразрывно связанная с любящей настроенностью сердца. В новозаветном Откровении мы не находим и следа какого бы то ни было внешнего юридического