Бог сохранил детей твоих. Ты сделал это, чтобы прославиться, и Бог прославил тебя. Итак, что же должен тебе Бог? Он отдал тебе плату, за которую ты делал. Иной подает милостыню для того, чтобы избавиться от будущего мучения; этот подает ее для души своей, этот подает ее ради Бога. Однако же и он не таков, как хочет Бог, ибо он еще находится в состоянии раба, а раб не добровольно исполняет волю господина своего, но боясь быть наказанным; также и сей подает милостыню для того, чтобы избавиться от мучения, и Бог избавляет его от оного. Другой подает милостыню, чтобы получить награду: сие выше первого, но и этот не таков, как хочет Бог, ибо он еще не находится в со­стоянии сына, но, как наемник, исполняет волю господина своего, чтобы получить от него и плату, и прибыль: так же и сей подает милостыню для того, чтобы приобрести и получить награду от Бога. Ибо тремя образами, как говорит св. Григорий, можем мы делать доброе: или делаем доброе, бо­ясь мучений, и тогда мы находимся в состоянии раба; или для того, чтобы получить награду, и тогда мы находимся в расположении наемника, или делаем добро ради самого добра, и тогда находимся на степени сына; ибо сын исполняет волю отца не из страха и не потому, что хочет получить от него награду, но желая угодить ему, почтить и успокоить. Так и мы долж­ны подавать милостыню ради самого добра, сострадая друг другу, как своим членам, и так угождать другим, как бы мы сами принимали от них услуги; подавай так, как будто бы мы сами получаем, и вот сия-то есть разумная милостыня; так приходим мы в состояние сына»[953].

Западная церковная мысль IV и начала V века вопросы о милостыне освещала, в общем, согласно с началами, положенными в основу понима­ния христианского учения великими учителями древней Церкви. Но такое принципиальное согласие не препятствовало, конечно, тому, что на Запа­де вопрос о милостыне рассматривался несколько под другим углом зре­ния, чем на древнехристианском Востоке. Так как в поучениях восточных учителей Церкви христианский взгляд на милостыню выражен во всей полноте и в совершенном согласии с абсолютностью евангельской точки зрения на предмет, то нам нет особенных побуждений излагать воззрения западных церковных писателей со всей подробностью, и мы ограничимся лишь немногими выдержками из творений этих писателей, могущими как показать принципиальное согласие общецерковного учения о милостыне, так и оттенить некоторую своеобразность постановки проблемы на хри­стианском Западе. Ограничимся и немногими именами: Лактанция, св. Амвросия, блаженного Августина и блаженного Иеронима.

Лактанций рассматривает христианское учение о милостыне в очень интересном апологетическом освещении этого учения, сравнивая его с от­рицательными взглядами на долг благотворения известной части римской философской мысли. И в этом случае Лактанций утверждает долг милосты­ни, прежде всего, на основе естественного чувства сострадания, а затем — требования истинной справедливости, как разумного начала человеческих отношений. «Все мы, — говорит Лактанций, — соединены родством, пото­му что происходим от первого человека…. Мы все братья, потому что души наши суть творение одного и того же Бога. Союз этот гораздо теснее и свя­тее, нежели союз наш с телом; и Лукреций не ошибся, сказав, что мы все — уроженцы неба и все имеем одного Отца. Следовательно, надобно считать свирепыми зверьми тех, которые, отвергши всякое чувство человеколюбия, грабят людей, мучат их и умерщвляют. Бог так хочет, чтобы мы религиозно хранили между собой этот братский союз, что запрещает нам кому бы то ни было причинять зло и велит каждому непременно делать добро. Он изъясня­ет это таким образом: надлежит помогать братьям в нужде и доставлять им способы пропитания, когда они находятся в бедности. Потому то Бог пове­лел, чтобы мы жили в обществе и в каждом человеке видели самих себя… Я намерен опровергнуть здесь заблуждение тех, которые думают, что не на­добно никому ничего давать… Надобно иметь чувства человечества, если мы хотим удержать за собой имя человека. Что же иное значит иметь чувства человечества, как не то, чтобы искренне любить людей, потому что природа их такая же, как и наша? Ничего нет противнее природе человеческой, как несогласие и раздор. Слова Цицероновы весьма справедливы, что человек, следующий чувствам природы, не в состоянии вредить другому человеку. Если противно природе вредить человеку, то с природой сообразно помогать ему. Кто не исполняет сей обязанности, тот отрекается от качества чело­века. Я спросил бы у того, кто утверждает, что мудрый человек не должен иметь сострадания: если бы он увидел кого-нибудь, носящего оружие, у кого другой, находящийся в когтях у хищного зверя, просил бы помощи, то, как он думает, должен ли первый последнему помочь или оставить его? Трудно иметь ему столько бесстыдства, чтобы в подобном случае не исполнить долга человечества. Если бы человек горел на пожаре, или стонал под развали­нами дома, или же бы упал в реку, или в море, то не сознается ли он, что человечество требует оказать ему тут пособие? Он был бы не человек, когда бы в том не сознался, ибо нет никого, кто бы не мог подвергнуться подобной опасности. Он, конечно, согласится, что человек, имеющий сердце, сделает все, что может, дабы спасти погибающего. Но кто, таким образом, не по­смеет отвергать, чтобы человечество не обязывало нас спешить на помощь ближнему в случае опасности жизни, тот какую причину имеет утверждать, что не должно делать пособия людям, терпящим голод или жажду или не имеющим одежды в зимнее время? Хотя одна и та же причина есть помогать как в чрезвычайных случаях подвергшимся пожару или кораблекрушению, так и в обыкновенных терпящих нужду и бедность; но иной, пожалуй, станет поставлять в том различие, имея в виду собственную пользу, что спасенные им от гибели засвидетельствуют ему благодарность, а бедняки, которым он поможет, никогда ее не окажут ему, потому что помрут от нищеты. Таким-то чувством руководствуясь, Плавт произнес следующие гнусные слова: «кто дает милостыню бедному, тот дурно поступает; ибо кроме того, что лишает­ся даваемых денег, он, продолжая жизнь его, продолжает и его бедствие». Впрочем, Плавта можно извинить еще тем, что он слова эти влагает в уста такому человеку, которому они приличны. Но как оправдать Цицерона, кото­рый в книге своей о должностях советует никому ничего не давать? Вот, как он говорит: «Щедроты, выдаваемые из собственного имущества, истощают капитал, и таким образом, щедроподатливость сама себя, так сказать, унич­тожает; ибо чем чаще она исполняется, тем более лишает нас возможности исполнять ее». Вслед за тем, он прибавляет: «может ли быть что безумнее, как приводить себя не в состояние делать впредь то, что мы делаем с удо­вольствием?». Вот, как этот профессор мудрости отвращает людей от обя­занностей человечества и как предостерегает их печься более о сохранении имущества своего, нежели о соблюдении правды. Он сам, кажется, столько убежден был в неправильности и жестокости сего совета, что в другом месте как будто от него отрекается, выражаясь следующим образом: «Надобно, од­нако ж, иногда и давать, уделяя часть имущества своего людям способным». Но кто люди способные, как не те, которые могут ценить благодеяния? Если бы еще жив был Цицерон, я сказал бы ему: ты на этот счет ошибся; ты лишил людей правды, основав на интересе обязанности человеколюбия и милосердия. Не тем надобно помогать, кто может возблагодарить, но тем, кто возблагодарить не в состоянии; ибо, пособив им, не надеясь на благо­дарность, ты исполнишь долг правды, милосердия и человеколюбия. Вот, в чем состоит истинная правда, о которой, по мнению многих, будто бы мы не имеем понятия. Ты, Цицерон, во многих местах творений своих говоришь, что добродетель действует без интереса, и в книге о законах сознаешься, что щедрость великодушна и не требует вознаграждения. «Известно, — говоришь ты в одном месте, — что щедрый и благодетельный человек ищет только одной славы для дел своих и не помышляет о выгодах, какие от того получить может». Для чего же ты говоришь в другом месте, что ты станешь одолжать только тех, которые способны ценить одолжение? Не то же ли это, что ты хочешь получить за него вознаграждение? Следуя твоему совету, мы допустим человека умереть с голоду и холоду, когда увидим, что он не в состоянии оценить оказываемое ему нами пособие. Человек, находящийся в изобилии и роскоши, не должен ли помогать другому человеку, терпящему самую крайнюю нужду? Ты говоришь, что добродетель не ожидает награды и заслуживает того, чтобы люди искали ее для нее самой. Суди же о прав­де, сей первой добродетели и как бы матери всех других добродетелей, не по твоему интересу, но по ее собственному достоинству и влагай благоде­яния твои в руки тех, которые никогда ничего не могут тебе воздать. Для чего выбираешь ты лица? Ты должен считать одинаковыми людьми всех, прибегающих к твоему пособию в той надежде, что ты имеешь человеко­любие. Соблюдай правду и бегай тени выказки. Давай слепым, хромым, из­увеченным людям, лишенным помощи и находящимся в опасности умереть без твоего пособия. Если они бесполезны для людей, то не бесполезны для Бога, Который допускает их наслаждаться жизнью. Делай все то, что от тебя зависит к сохранению их жизни. Кто имеет возможность помочь человеку, находящемуся в опасности умереть, но не поможет, тот явится причиной его смерти. Отрекшиеся от чувств природы и не ведающие, какая награда будет за добрые дела, теряют имущество свое, страшась его потерять. Они подвергаются тому, чего хотели избежать, то есть или тратятся без всякой пользы, или, если и получают пользу, то на самое короткое время… Оказы­вающие щедроты согражданам и друзьям своим, без сомнения, поступают лучше, нежели дающие игрища и сражения для народа, потому что издер­живаемое ими не совсем пропадает; но за всем тем раздачи их производят­ся ненадлежащим образом. Чтобы хорошо раздавать, надобно делать добро бедным и неимущим. Все то, что раздается не имущим ни в чем надобности или таким людям, от которых можно ожидать возврата, употреблено дурно. Раздачи эти делаются не по правде, потому что если бы и не были деланы, то не оскорбят правды. Единственный долг правды и щедрости состоит в том, чтобы употреблять имущество свое на прокормление бедных, находящихся в крайней нужде»[954].

Как видим, в своем опровержении взгляда на благотворительность Ци­церона Лактанций защищает абсолютность христианской заповеди тво­рить милостыню; и здесь он с особенной силой оттеняет ее бескорыстие и полную преданность велениям