через две минуты капитан Шахбазьян связался с Кузнецовым по радио.
— Взлетаю, взлетаю, — отчетливо прозвучал в землянке голос Кузнецова, вырвавшийся из репродуктора.
Еще через несколько минут он сообщил номер квадрата, над которым он находится и ведет наблюдение.
— Там зенитки с ума сходят, — проговорил Проскуряков, — бьют как бешеные. Самое пекло.
— Батарея на берегу ручья, у двухэтажного дома, — раздался голос Кузнецова.
Шахбазьян записал и поставил крестик на карте. Потом спросил:
— Как зенитки?
— Всё нормально, товарищ капитан… — ответил Кузнецов. — Батарея у школы справа.
— Раз он говорит, что нормально, значит, бьют по нему вовсю, — сказал Проскуряков шёпотом.
— Батарея на левом берегу ручья возле моста, — передал Кузнецов.
Шахбазьян записал и отметил на карте.
— Батарея на южном склоне высоты сто шестнадцать… Два орудия в ста метрах левее фабрики…
Шахбазьян записывал и отмечал.
— Квадрат пять. Очень крупная батарея. Ведет огонь в направлении на северо-запад…
Кузнецов замолчал. Тишина длилась долго. Потом все в землянке ясно расслышали, как Кузнецов произнес:
— Сволочи…
Проскуряков шагнул к микрофону, оттеснил Шахбазьяна и закричал:
— Что случилось, Кузнецов? Что случилось?
— Товарищ командир полка… — хрипло и глухо проговорил Кузнецов. Две батареи за станцией у водокачки… ведут огонь…
Голос его оборвался, Потом почти шёпотом он произнес:
— Прощайте…
Татаренко, бледный, вскочил, опрокинув скамейку. Стоя рядом с Проскуряковым у микрофона, он кричал:
— Антон! Антон! Антон!
Но докричаться было невозможно.
Первым опомнился Шахбазьян.
— Данные разведки нужно передать в штаб фронта, — сказал он.
И двинулся к телефону.
— Я передам сам, — вдруг проговорил Уваров и взял со стола лист, на котором Шахбазьян делал записи. Тарараксин соединил его со штабом фронта.
— Генерал слушает, — сказал он, передавая Уварову телефонную трубку.
Уваров неторопливо перечислил генералу-артиллеристу все места, где были расположены немецкие батареи.
— Данные точные, — сказал он в заключение. — Их сообщил гвардии младший лейтенант Кузнецов.
— Хорошо, — ответил генерал. — Мы сейчас дадим по этим батареям.
— И покрепче, покрепче! — закричал Уваров, сжимая трубку в кулаке. Эти данные Кузнецов передал, умирая. Три минуты назад его убили в районе цели. Понимаете, товарищ генерал?
— Понимаю… — ответил генерал.
Уваров и Лунин вместе вышли из землянки. Пронизанный солнцем холодный безветренный воздух вздрагивал от тяжелого гула. Это наша артиллерия била по немецким батареям, указанным Кузнецовым.
Уваров и Лунин прошли через весь аэродром до старта, не сказав друг другу ни слова.
Лунину предстоял новый вылет.
И только у своего самолета он выговорил:
— Иван Иваныч, вы дали бы мне рекомендацию в партию?
Уваров внимательно посмотрел на него.
— Разумеется, дам, — сказал он.
5.
Вскоре после прорыва блокады полк торжественно отмечал годовщину того дня, когда ему было вручено гвардейское знамя. К этой годовщине готовились долго и ждали ее с нетерпением.
Среди летчиков полка было всего несколько человек, которые год назад, преклонив колена перед знаменем, в первый раз произнесли гвардейскую клятву. Остальные знали об этом событии только по преданию и говорили о нем так, словно оно совершилось очень давно, в глубокой древности. Минувший год, полный событий, казался им длиннее столетия. Они провели в полку всего несколько месяцев, но их никто уже не считал молодыми летчиками. Они срослись с полком, были его неотъемлемой частью, они обладали уже богатейшим боевым опытом, который стал достоянием полка. Слова гвардейской клятвы они знали наизусть и завоевали право произносить их. И решено было, что в день годовщины вручения гвардейского знамени весь полк повторит свою клятву.
Случайно вышло так, что именно в этот день Соня впервые приехала навестить Славу. Слава давно уже сговорился с ней о приезде и с утра встречал ее на трамвайной остановке. Пригласить к себе сестру разрешил ему сам командир полка, а пропуска ей никакого не требовалось, так как посторонним воспрещался вход лишь на обнесенное проволокой лётное поле, в дачный же поселок, где жили летчики, каждый мог войти свободно.
Соня решилась приехать к Славе только после долгих колебаний, очень его удививших и даже рассердивших. Он никак не мог понять, отчего она колеблется, а между тем дело обстояло просто: ей не во что было одеться. На работу она ходила всё в том же комбинезоне, надев под него фуфайку, а сверху накинув свое пальтишко с короткими рукавами и засунув ноги в валенки. Из всех своих вещей, сшитых когда-то мамой, она окончательно выросла, а для маминых вещей была слишком худа: мамины юбки сваливались с нее. И обуться было не во что, и все чулки штопаны-перештопаны. Ничего не объясняя Славе, она совсем уже было решила не ехать. Но девушки из ее бригады, узнав, потребовали, чтобы она поехала непременно. Одна дала Соне кофту, другая — юбку, третья — туфли, и так, совместными усилиями, они снарядили ее в путь.
Мороз в этот день был особенно сильный, и Соня жестоко замерзла в трамвае. Но еще больше замерз Слава, поджидавший ее на последней трамвайной остановке. Встретившись, они, чтобы отогреться, сразу побежали и бежали, не останавливаясь, до самого дачного поселка, в котором жили летчики.
В поселке Соня вдруг оробела.
— Ой, Славка, посидим где-нибудь вдвоем! — попросила она. — Ты лучше никому меня не показывай.
— Ну, вот еще! — сказал Слава. — Как же не показывать? Я уже всех предупредил.
Прежде всего он повел ее в тот домик, где жил сам вместе с Луниным. В сенях их встретил Хромых с веником в руках.
— Гвардий майор дома? — спросил Слава.
— Нет, на аэродроме, — ответил Хромых.
— Давно ушел?
— Недавно.
— Я тебе говорил: приезжай пораньше, — обернулся Слава к Соне. — А теперь, конечно, все на аэродроме. Скоро будет построение и клятва… Тебя на построение не пустят, а без тебя, конечно, я не пойду, — прибавил он, причем голос его выражал одновременно и готовность принести жертву ради Сони и сожаление. — А это — наш Хромых. Познакомься.
Соня сняла варежку и протянула руку. Чтобы пожать ее, Хромых переложил веник из правой руки в левую.
— Это моя сестра, — объяснил Слава.
— Внжу, вижу, — сказал Хромых.
— Та самая, про которую я говорил.
— Вижу. Пойдите погрейтесь.
По короткому темному коридору Слава повел Соню в ту комнату, где жил вместе с Луниным.
— Это летчик? — шёпотом спросила Соня, схватив Славу за плечо.
— Хромых? Нет, это вестовой Константина Игнатьича. Замечательный дядька! Он еще у Рассохина вестовым был.
Слава и Лунин жили в маленькой чистой комнате с крашеным полом, низким дощатым потолком и маленьким замерзшим окошком. Две железные койки, аккуратно заправленные, стол у окна, два стула.
— Раздевайся, здесь тепло, — сказал Слава. — Вот тут сплю я, а тут Константин Игнатьич.
Соня развязала свой шерстяной платок, расстегнула пальто и села на стул, осматриваясь. Вот уж не ожидала она, что военные люди так живут! В той комнате, где она обычно ночевала вместе с девушками из своей бригады, не было такой чистоты.
— Это тот у вас убирает? — спросила она, вспомнив веник в руках у Хромых.
— Ну нет! — сказал Слава. — Хромых подметает только крыльцо и сени. Константин Игнатьич знаешь какой чудной — он никому не позволяет за собой убирать. Он свою койку заправляет, а я свою. Если Хромых тут станет подметать, он на него рассердится. Он только мне позволяет, потому что я ведь здесь живу. Я и печку топлю и подметаю. Не могу же я допустить, чтобы он сам подметал! Он ведь, как-никак, командир эскадрильи.
— Это очень хорошо, если ты только не врешь, — одобрила Соня. — Он не женатый?
— Не женатый.
— Вот оттого он и научился сам за собой убирать.
Они обогрелись, и Слава стал уговаривать Соню пойти в кубрик к летчикам. Может быть, они там случайно кого-нибудь застанут. Соня уверяла, что ей и здесь хорошо. Она нашла на столе тетрадки, по которым Слава занимался с Деевым, стала перелистывать их и комментировать не слишком лестным для Славы образом. Однако это только усилило стремление Славы увести ее отсюда.
— Ты у нас в гостях, — сказал он, — и должна всё делать по-нашему, а не по-своему.
Через несколько минут они поднимались на крыльцо кубрика летчиков второй эскадрильи. На крыльце Соня совсем заробела. Остановившись, она шепнула:
— Ты один зайди, а я здесь подожду.
Слава вбежал в кубрик, сразу вернулся и объявил, что там никого нет.
— Заходи, я тебе покажу, как они живут.
Осторожно, стараясь не стучать ногами и не хлопать дверьми, Соня вошла в кубрик.
— Здесь они спят? — спросила она удивленно.
— А где же? Конечно, здесь, — ответил Слава, не понимая ее удивления.
Она сама не могла бы объяснить, чему удивилась. Просто она не так себе всё представляла. Мирные кровати с белыми подушками, с чистыми полотенцами на спинках. Тумбочки, на которых разложены коробки с зубным порошком, фотографии, книжки, даже зеркальца, даже катушки ниток. Потертые сундучки, чемоданчики, перевязанные ремнями, веревками. На столе в ящике — детская игра «домино». И нигде никакого оружия, ничего военного. А ведь они мужчины, воины, бойцы!
Она осторожно подошла к «Боевому листку», висевшему на стенке. Под печатным заголовком было крупными буквами от руки написано, что гвардии младшему лейтенанту Кузнецову Антону Ивановичу присвоено звание Героя Советского Союза.
— Ты мне его покажешь? — спросила Соня.
— Нет.
— Почему?
— Он после смерти получил Героя. Это называется: присвоено посмертно.
Тут только она обратила, внимание на черную кайму, окружавшую весь «Боевой листок», и на заголовок статьи — «Памяти друга».
— Он здесь жил?..
— Вот его койка.
Соня, оказывается, стояла возле самой койки Кузнецова.
— А кто здесь теперь спит?
— Пока никто.
Потрясенная, примолкшая, Соня вслед за Славой вышла из кубрика»
На улице поселка они встретили Ермакова, торопливо шагавшего к аэродрому. Слава вытянулся перед ним и отрапортовал:
— Товарищ комиссар, разрешите доложить: вот моя сестра.
Ермаков пожал Соне руку, внимательно вглядываясь ей в лицо.
— Вы не сейчас уедете? — спросил он, улыбаясь. — Извините, я очень спешу. Мы еще сегодня с вами потолкуем. А пока пойдите пообедайте.
На листке блокнота он написал записку в лётную столовую. Дал ее Славе, кивнул Соне головой и ушел.
Славе не часто случалось обедать в лётной столовой, обычно он обедал с бойцами батальона.
— Пойдем, пойдем, нас там Хильда накормит, — торопил он Соню, дергая ее за рукав.
Соня от застенчивости колебалась.
— Но я совсем не хочу есть, — соврала она.
— Глупости! Идем. Летчикам всегда на второе котлеты дают.
Столовая техников была в первом этаже, столовая летчиков — во втором. Слава и Соня поднялись по деревянной лестнице. В лётной столовой никого не было, кроме
