Она сняла трубку и протянула ее Павлику. Сначала Павлик услышал далекий гул, потом стал различать слова.
– Ястреб! Ястреб! Ястреб! – кричали в трубке. – Говорит Луна! Луна! Луна! Ястреб слушает. Лейтенант Тарараксин слушает. Лейтенант Тарараксин… Тарарарараксин…
Павлик отдал трубку Эрне, и она повесила ее на рычаг.
– Эрна нерусское имя, – сказал Павлик, продолжая жевать. Он ел уже четвертый сухарь.
– Эстонское имя, – ответила Эрна.
– А ты разве эстонка?
– Я русская. У меня мама русская, а папа эстонец.
– В Эстонии. Он там остался. Он партизан.
Она сказала это недовольным голосом. Расспросы Павлика явно сердили ее.
– А ты кто? – спросила она вдруг.
– Я? – удивился Павлик. – Как «кто»?
– Ну, что ты делаешь? – спросила она.
– Я? Воюю.
– Воюешь?
– Ловлю ракетчиков, – объяснил он, понизив голос.
Эрна почтительно умолкла. Потом спросила:
– Большая?
– Большая. Ей уже восемнадцать лет. То есть она не большая, а очень маленькая. Мне тринадцать, а я уже выше ее.
– Мне тоже тринадцать, а я ничуть не ниже тебя, – сказала Эрна. – Ты с ней вместе живешь?
– Раньше вместе жили…
– А теперь?
– Теперь она потерялась. Поехала рыть окопы и потерялась.
Они опять замолчали. У Павлика все сильнее болела голова.
– Здесь очень темно, – тоскливо сказал он.
– Ничего, я привыкла. Ты тоже привыкнешь. У меня двоюродный брат летчик. Его зовут Леша. Я уже давно его не видела. Как мы уехали в Эстонию во время финской войны, так с тех пор и не видела. Он сейчас, верно, знаменитый летчик. Только я не знаю, где он. Когда мама лежала в госпитале, она хотела, чтобы Леша взял меня к себе, а не дядя. Мама даже писала Леше письмо, но оно, наверное, не дошло… А где ты теперь живешь? – спросила она внезапно.
– В детском доме. Только я там не живу. Я там ночую и ем. Там совсем мало стали хлеба давать.
– А суп дают?
– Суп – одна вода, – сказал Павлик.
– Так ешь. Ешь сухари. Отчего ты не ешь?
– Я больше не хочу. Я пить хочу. Пойдем отсюда. Здесь совсем темно.
Его тошнило от приторного изюма – он съел очень много. Его тошнило, ему было скверно. Темнота угнетала его.
– Пойдем отсюда, – повторял он.
Она вывела его из комнатки с телефоном, подвела к крану и дала напиться. Затем она опять влезла на нары и предложила ему выбрать себе место для спанья. Но он раздраженно отказался. Его сердило, что она считала, что «здесь хорошо». Ему здесь было скверно. Он с отвращением вдыхал в себя влажный воздух подземелья. В комнате с нарами было тоже темно, а темнота угнетала его. Он сам нащупал дверь и вышел в комнату, где была щелка на двор.
Теперь ему показалось, что здесь совсем светло. Он остановился под самой щелью, дыша сухим, морозным воздухом. Еще раз надавил на плиту, закрывавшую отверстие, и еще раз убедился, что она совсем не поддается.
Сквозь щелку было видно ясное небо. Внезапно в небе он заметил самолет. Истребитель. Самолет был так высоко, что прошло несколько долгих секунд, прежде чем он добрался от одного края щелки до другого. «Ишак», – подумал Павлик. Он умел отличать типы самолетов на любой высоте. Внезапно он с завистью представил себе, как свободен в просторном небе летчик на том самолете.
Глава 2
Рябушкин совершает ошибку
4
А летчика, самолет которого Павлик видел сквозь щель из подвала, звали Илья Рябушкин. Ему было девятнадцать лет. Он месяц тому назад окончил сокращенный курс летной школы в одном городке на Азовском море, получил звание старшего сержанта и прибыл в авиацию Балтийского флота на пополнение в эскадрилью капитана Рассохина.
Небо было ясное, но эта ясность была обманчива. Над большими полыньями в Финском заливе и Ладожском озере клубился густой пар и легкой дымкой, пронизанной солнцем, заполнял весь воздух. В этом золотом солнечном тумане на расстоянии трех-четырех километров все сливалось, ничего не было видно.
Но полет в холодном сияющем воздухе доставлял Рябушкину наслаждение. Ему казалось, что его машина сегодня как-то особенно ему послушна, и он с удовольствием закладывал крутые виражи, заставляя подыматься к небу то один край лежавшего под ним города, то другой.
Эскадрилья капитана Рассохина стояла на лесном аэродроме возле маленькой деревушки и защищала этот город. Рябушкин никогда в нем не бывал, но уже несколько раз видел его сверху. Огромный город. Улицы тянутся из конца в конец, как стрелы, как лучи солнца. Шпили, соборы и башни бросают яркие синие тени на покрытые снегом широкие крыши домов. Город лежит на островах между многих величаво изогнутых рек, через которые перекинуты тоненькие струнки мостов. А за островами – равнина замерзшего моря, золотистая, белая и голубая. Когда Рябушкин, отодвинув до предела ручку штурвала, с высоты трех тысяч метров пикировал почти вертикально на город, Нева казалась ему стеблем огромной розы с нежными многоцветными лепестками; когда, задыхающийся, он выводил над крышами свой самолет из пике, на мгновение видел он толпы людей, и чувство какой-то особенной близости к этому городу наполняло его.
Рябушкин любил летать. Ощущение счастья и свободы никогда не покидало его в полете. Но сегодня к этому обычному чувству примешивались тревога, недовольство собой. Сегодня у него нескладно получилось: взлетев, он очень скоро растерял своих товарищей.
Они звеном дежурили на аэродроме: Костин, Карякин и Рябушкин. Костин был командиром звена. Когда взвилась лиловая ракета, у Рябушкина не сразу запустился мотор. Он взлетел на целых полторы минуты позже товарищей и заставил их ждать себя в воздухе, затем быстро пристроился к ним и пошел вместе, но чувствовал себя виноватым. А от этого все и случилось.
Они шли к городу и уже видели впереди разрывы зенитных снарядов. Вдруг Рябушкин заметил справа и значительно выше себя два «Мессершмитта». Они проходили довольно далеко, и их длинные узкие тела были едва различимы в тумане. Рябушкин был убежден, что Костин сейчас развернется и поведет их в атаку. Ведь Костин всегда любил повторять: «Я не жду, когда на меня нападут, я сам нападаю первый». И вот, желая искупить свою вину, показать удаль, Рябушкин сразу свернул и помчался наперерез «Мессершмиттам».
Он усердно набирал высоту, карабкался вверх, напрягая мотор до предела. Но очертания «Мессершмиттов» становились все более неясными, расплывчатыми и скоро исчезли совсем. Рябушкин взобрался еще выше, свернул вправо, свернул влево – пропали «Мессершмитты»! Они как бы растаяли в золотой дымке. Мало того: он понял, что потерял своих товарищей.
Рябушкин совершил тяжкий проступок: Костин не отдавал ему приказания атаковать «Мессершмитты», он пошел в атаку самовольно, оставил своего командира. Теперь выход один – найти Костина и Карякина во что бы то ни стало.
«Куда они могли деваться? – думал Рябушкин. – Ясно, что Костин, не обращая внимания на «Мессершмитты», продолжал путь туда, где били зенитки».
Рябушкин лег на прежний курс и понесся к городу. Зенитки больше не стреляли. Медленно таяли в небе дымки разрывов.
Рябушкин виражил, просматривая воздух, он пересек весь город с юго-востока на северо-запад, дошел почти до Лахты, но ни одного самолета – ни своего, ни вражеского – не встретил. Тогда он свернул на восток и пошел над Выборгской стороной до Охты, там снова перелетел через Неву и лег курсом на юго-запад. На юго-западной окраине города что-то горело. Черный дым пожара лениво расползался во влажном воздухе, и туман там был не золотой, а грязный. Чтобы не заходить в туман, Рябушкин свернул прямо на запад и над Торговым портом вышел к морю.
Чуть только равнина замерзшего моря протянулась под ним, как справа, на северо-западе, он заметил самолет и сразу угадал, что это за машина. Даже не по силуэту, который был едва различим в тумане, а вернее, по походке или бог его знает по какой примете он не разглядел, а угадал чутьем: это был «Юнкерс-88». Рябушкин сразу развернулся и пошел на сближение.
«Юнкерс» стремительно вырастал перед ним, выплывая из тумана. Немецкий самолет шел на северо-запад, к Финляндии, собираясь пройти между Кронштадтом и Лисьим Носом. Рябушкин мчался к «Юнкерсу» с юга. За спиной ослепительно сверкало морозное солнце, и в лучах его самолет Рябушкина был невидим. «Юнкерс» шел несколько ниже, и Рябушкин мчался, снижаясь и набирая скорость. В стеклышке прицела вражеская машина занимала все больше и больше места. «Только бы немец не заметил, только бы не переменил курс, только бы удалось атаковать его сбоку!» Рябушкин, держа пальцы на гашетке, не выпускал «Юнкерc» из прицела. Вот уже отчетливо видны кресты на фюзеляже, вот уже расстояние не больше пятисот метров. «Юнкерс» продолжает идти, не сворачивая. «Только бы удержаться, только бы не дать очередь раньше времени!» Но вот немец начал тяжело и поспешно сворачивать вправо. «Пора!» Рябушкин успел. Он полоснул «Юнкерс» очередью сбоку, с дистанции в двести метров. Бомбардировщик стал крениться на левую плоскость. Из левого его мотора вырвался черный дым.
Но «Юнкерс» мог идти и на одном моторе. Он выровнялся, довершил поворот, и Рябушкин оказался у него в хвосте. Теперь он видел перед собой сноп огненных брызг, бледных при солнечном свете, но все же хорошо различимых. Верхний стрелок на «Юнкерсе» бил прямо по Рябушкину трассирующими пулями, и Рябушкин круто сворачивал, чтобы вывернуться из-под пулеметной струи. Сворачивая, он отставал, потом опять догонял вражеский бомбардировщик, опять попадал под пулеметную струю, сворачивал и отставал.
Две неясные тени самолетов стремительно скользили по льду, ныряли в дымящиеся полыньи и опять продолжали свой бег. Вот уже справа от них (а сейчас будет позади) черный, лесистый, резко очерченный выступ Лисьего Носа. «Юнкерс» шел напрямик к финнам. До финского берега было близко, и Рябушкин понимал, что действовать нужно, не теряя ни одного мгновения.
Он отвернул и пошел на «Юнкерс» справа сзади со стороны солнца. Солнце снова стало его союзником. Ослепленный немецкий стрелок бил наугад. Рябушкин шел прямо и стрелял. Вражеский пулемет внезапно умолк. Рябушкин убил верхнего стрелка.
Но «Юнкерс» продолжал идти, дымя левым мотором. Лисий Нос остался уже позади, справа тянулась широкая дуга берега у Сестрорецка. Впереди, сквозь пронизанную солнцем дымку, уже можно было различить голубую, словно плывущую в небе полоску берега, занятого финнами. Там «Юнкерс» может сесть. В распоряжении Рябушкина оставалось не больше двух-трех минут.
Второй немецкий стрелок лежал с пулеметом в люльке, прикрепленной снизу к фюзеляжу «Юнкерса», и бил по Рябушкину. Рябушкин пошел в атаку на нижнего стрелка и перебил крепления,
