тошноты, и она затоскует по Саратову.
Вся надежда на Изю, который любит ее пламенно и умно. Татке, марине — горячий привет!
Сестрорецк. Лиственная, 6.
27. К. И. Чуковский — Н. К. и М. Н. Чуковским
4 июля 1928 г. [144] Сиверская
Идиоты!
Почему Вы молчите!
Татка здорова. Целый день на воздухе. О Вас и не вспоминает. У нас благодать. Все мы здоровы. Ждем Ваших писем. Коля обещал мне написать — о бабушке[145], о Марусе[146], о Коле, о Кате[147] — и ни звука.
Не обращая на Вас никакого внимания, целую вышеназванных.
К. Чуковский.
4 июля
Сиверская
д. Абрамова.
Купальная 10/12.
28. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
16 сентября 1928 г. Кисловодск[148]
Воскресение, 16.
Милый Коля! Степочка полез на потолок [149] — а я, старый дед — в двух шагах от Эльбруса. Ах, если бы ты видел, какие нежные и благородные очертания гор, как величавы кипарисы, как сине небо и как счастлив я. Я по горам еще не ходил (мне запрещено из-за сердца), но маме здесь было бы чудесно — мама побывала бы и на Медовом водопаде, и на Кольце горе, и в Храме Солнца, и здорово укрепила бы всю свою систему. Здесь я вижу чудеса, которые творит нарзан с пожилыми людьми. Здесь, между прочим, отец Коварского, магистр фармации — очень моложавый старик 54 лет[150], который прыгает по горам как козел, а приехал почти инвалидом. Здесь Леонид Гроссман[151], у которого аорта в полтора месяца сузилась до нормальных размеров. Мы с мамой непременно в будущем году — будем жить в Кисловодске, а ты с Мариной пойдешь по Грузинской дороге. Дико и вспомнить о Сиверской. Привет Марине и Тате. Напиши мне подробно о себе и своих.
Скажи маме, что сюда сию минуту приехал Тихонов[152].
29. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
18 июля 1929 г. Сестрорецк[153]
Милый Коля. Ты большой негодяй — можно ли так долго молчать! Я ждал от тебя письма со дня на день, и мне обидно было узнавать, что ты пишешь всем, кроме меня. Открыткой ты от меня не отделаешься, изволь сейчас же написать подробное письмо 1) о своем путешествии, 2) о том, каков Новый Афон, 3) что тебе в нем да/не нравится. Мы живем тихо и вяло — событий, к счастью, никаких, Лида едет к Изе и Шевченко в Киев[154], я работаю в четыре руки, здесь тепло, купаемся, едим землянику, лежим нагишом на холодновато-тепленьком пляже, дрессируем Тотошку, гуляем с Зощенкой[155] в дубках, мама принимает ванны в курорте. Мура собирает чернику, от Бобы получаем великолепные красноармейские письма, Мура читает Пушкина, спрашивает, что такое «любовница» и отчего рождаются дети, получили письмо от Бенедикта Лившица[156], что у него украли штаны, у нас в гостях был Стенич[157] и говорил, что Ю. Олеша[158] его обокрал, что Зощенко покончит с собой, что Горький хороший плохой писатель, а Георгий Блок[159] плохой хороший.
Сердечный привет Марине, воображаю, какая она стала черная. Мама кланяется — и Мура.
30. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому
19 июля 1929 г. Новый Афон
Сейчас получил письмо от Бобы. Он жалуется, что очень устал на военной службе. И отчего-то боится, что ты не отпустишь его на юг.
А ему страшно хочется поехать. Отпусти его, пожалуйста, а то на будущий год у него летом практика, и он опять никуда не поедет. Ведь девятнадцатилетнему парню не может быть очень весело сидеть в Сестрорецке. Ему хочется повидать свет.
Мы процветаем, но сидим без денег. Деньги наши у Марьи Николавны. Она должна была выслать их почтой, но отчего-то не шлет. Если не подохнем — вернемся в начале августа. Почему ни ты, ни мама, ни Лида мне не ответили?
Коля.
Н. Аф. 19 июля 1929.
31. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
26 октября 1929 г. Кисловодск[160]
Милый Коля. Поздравляю Марину с ее XXV летием. Конечно это возраст дряхлый, но есть люди еще более «скорбные днями». В твоем романе я уверен. И название чудесное: «Недоноски» [161]. Очень мне интересно, как у тебя пошло дальше. Поправил ли ты начало? Или Козаков[162] читал первую редакцию? Если тебе дадут за 8 листов 1600 р. — это вряд ли окупит твой колоссальный труд. Но вся надежда на 2-ое изд. — Маме очень понравился Лидин «Тарас»[163]. Я не могу достать его в здешних киосках. Каково твое мнение об этом отрывке? — Ни «Союз», ни «замятиноедство» [164]меня не интересуют не мало. Я даже сам удивляюсь. Хочется работать, а не махать руками. — Пусть мама не волнуется «Радугой» [165]. И вообще ничем не надо волноваться. Все будет очень хорошо. Если посмотреть объективно, вы счастливее многих: у Бобы, Лиды и тебя есть любимое дело, у тебя — чудесная жена, которую, пожалуйста, поцелуй от меня. Маме скажи, что я совсем поправился, осталась только слабость. Пишу на балконе. Жарко. Вчера была жара тропическая: я скрывался от нее в комнате, закрывая ставни. Я забыл твой адрес.
Твой ПИП.
32. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
23 сентября 1930 г.[166] Алупка
Дорогой Коля. Муре лучше. Температура не выше 37 и 4, а по утрам 36.6, 36.9. Вторая нога перестала болеть. Нас теперь тревожат ее почки, так как в ее моче найдены лейкоциты (т. е. гной) и палочки Коха (т. е. туберкулы). Нет сомнения, что туберкулез у нее блуждающий, рассеянный: поразил ногу, поразил глаз, поразил почки, но также нет сомнения, что в тех условиях, в которых она сейчас, она имеет максимальные шансы на выздоровление[167]. Жизнь она теперь проводит в двух местах: либо на горе, над самым морем, либо в бараке, огромные окна которого распахнуты настежь; кормят ее отлично (главным образом молочными продуктами, из-за почек); общество детей больных той же болезнью, что и она — вполне удовлетворяет ее.
Место, где расположена санатория, самое теплое в Крыму. Здесь всего 12 морозных дней в году и средняя годовая температура 14 градусов. В Сухуме средняя годовая тоже 14, в Батуме 15, в Ницце 16.
Отрыв от мамы произошел, конечно, болезненно, но главным образом — для мамы. Когда Муру перевели из изолятора в общий барак, маме заявили, что она может посещать Муру три раза в месяц. Тогда мама, конечно, сказала, что она немедленно берет Муру к себе в гостиницу, что она везет ее в Евпаторию, всю ночь мама стонала, кричала, рыдала, но теперь успокоилась, потому что 1) увидела, что Муре очень хорошо в кругу детей, 2) Изергин[168] в виде особой милости разрешил маме посещать Мурку раз в пятидневку.
Я хожу туда каждый день, и мне это очень трудно, т. к. я должен для этого разыгрывать роль корреспондента и, чтобы повидать Муру, видеть сотни малоинтересных детей. Изергин великолепный врач, отдавший не только все свои силы этой санатории, но и все свои деньги. В голодные годы он кормил больных детей на свой счет. Лучшего места для Муры и желать невозможно.
Были мы в Ялте, видели Симу. Он пользуется огромной популярностью среди тамошнего населения, состоящего наполовину из актеров. Кроме актеров там Вишневский[169] и Либединский[170], которые тоже относятся к Симе почтительно. Он как всегда блестящ и остроумен. К нему такой пиетет, что люди не смеются даже, когда он купается в море.
В Симеизе есть пионерский лагерь. Вечерами пионеры разводят костры. Пригласили меня, встретили громовым ура; я прочитал им своих «Мойдодыров», а потом оказалось, что они чтут меня главным образом за написанные мною книги «Танталэна», «Один среди людоедов», «Навстречу гибели» и «Капитан Кук»[171], которые пользуются у них неотразимой популярностью, равно как и в среде 13-летних пациентов Изергина.
О Таточке я думаю часто: здесь много деток в ее возрасте. Но если бы Марина видела, какие у всех у них тонкие ноги, какие голодные глаза! Дети, не видевшие ни молока, ни яиц, взращенные на кизиле и «кабачках». Надеюсь, что Таточка здорова, и что ее окорока не похудели! Муре написали бы Вы по письмишку: «Крым. Алупка Сара, корпус Десятилетие Октября». Пусть бы и Таточка приписала три слова. Ведь она теперь пишет, небось, не хуже Гуфизы[172].
О твоих делах я тщетно жду известий. Какова судьба твоей повести? Что говорит Стенич об ее конце? Как твои денежные обстоятельства? Бываешь ли у супругов Вольпе[173]. От Бобы ни слуху, ни духу. Не умерла ли моя мама? Просто не знаю, что думать.
Привет Стеничу, Лиде, Марии Николаевне; Цезарю Самойловичу. Я вчера был на вилле «Мария», где жила Лидия Корнеевна в прошлом году. Там теперь живет Копылов[174], который третьего дня был в гостях у Муры — к ее величайшему счастью.
К. Ч.
Погода здесь эзумительная. Я босиком; даже ночью жарко. В море купаюсь каждый день.
33. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
2 ноября 1930 г.[175] Севастополь
Милый Коля. Я писал Лаганскому[176], но очевидно, письмо мое к нему не дошло. Я разыскал здесь чудесный дом, близ моря, весь в зелени, который по случаю можно купить за пустяшные деньги — для писателей, особенно для легочных. Требуется 6–8 тысяч, и у писателей будет великолепная база в Крыму. Ведь здесь и вправду роскошно. Вот сейчас ноябрь, а я в туфлях на босу ногу, в рубашке, ходил к ручью умываться. Воздух сухой удивительно: за все время, что мы здесь, выпало только два дождя. Даже ночи не холодные. Как отлично было бы, если бы, напр., Высоковский[177], Катя Боронина и др. молодые литераторы «с легкими» могли бы приезжать сюда на весну или осень. Нельзя ли откомандировать сюда кого-нибудь из представителей Фоспа[178] для совершения купчей, потому что через месяц будет поздно. Дом уйдет в другие руки.
Мура весела. Вчера вечером у нее было 36.9. Вошла в санаторную жизнь с головой. Сегодня мама понесет к ней Маринино письмо (чудесное!) — и я заранее предвкушаю, как она будет смеяться. Только ей нужно побольше про Татку. Татка ее интересует так же интенсивно, как Алик. — Твое освобождение от рекрутчины мы с мамой здесь отпраздновали так: мама не пошла в сберкассу стоять в очереди — а вместо этого погуляла по парку и сошла к берегу моря — посидеть на скамейке. Ты, действительно, счастливый человек и тебе необыкновенно везет. А ты лысеешь, хнычешь и тиранишь Марину, которая вносит к тебе в дом столько винограду и денег. Здесь винограду нет, и Мура видит его очень редко. В санатории виноград заменяют морковкой.
Воронскому[179] я написал, спасибо за извещение. Я надеюсь, что паника с Муриным глазом — вздор, и не падаю духом. Поцелуй от
