я пошлю сегодня же деньги телеграфом, но перечисленные здесь дела для меня — далеко не вздор, и я прошу тебя черкнуть мне о них возможно скорее и, не передавая Соне моего мнения о ней, все же разузнать чем объясняется ее поведение. Будь так добр.
Мама больна. У нее не то колит, не то дизентерия. Она лежит с высокой температурой — и очень тоскует по дому. Погода здесь очаровательная. Жаркие ясные дни — прохладные ночи. Мое здоровье тоже неважное, и санаторная жизнь начинает надоедать. Вчера я получил твою открытку; жаль, что ты не ответил в ней на вопрос о Берзине: устроился ли Берзин в «Правде»[367]? Если нет пусть идет в «Известия» от моего имени — к Андронову[368].
Очень смешно то, что ты пишешь о Гульке; жаль, что вы не сфотографировали его. Очень было бы любопытно потом посмотреть на него в этом возрасте. Снимите его, пожалуйста, и пришлите нам карточку. Твою «Падыспань»[369] мы с мамой прочитали прилежно. Хотел бы поговорить о ней при свидании, хотя это — твое давнее прошлое. Как идет новый роман[370]? Что сценарий? Вышла ли «Слава»? Появился ли наконец «Остров сокровищ»? Здесь отец и мать Лукницкие: влюбленно говорят о своем Павлике[371]. Я упорно занимаюсь еврейским языком — то есть ничего не делаю. Прочитал «Волшебную гору»[372] — действительно очень полноценная вещь. Ну, прощай. Целую Татку и Гульку, Марине привет. Что Ирина[373]? — есть ли у тебя о ней сведения. Ты чудесно бы сделал, если бы написал нам большое письмо. О Бобе мы ничего не знаем. Приехал ли он? На днях я пошлю ему денег, т. к. уверен, что у него нет ни копейки.
П.
74. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому
19 октября 1935 г. Ленинград
Эйхлер сочинил, что я болен — я совершенно здоров.
В Москву мне очень хочется, но все прежние деловые побуждения ехать туда отпали одно за другим. Я собирался ехать, чтобы попытаться заключить с «Красной Новью» договор на мой новый роман. Но тем временем «Звезда» настойчиво предложила мне заключить договор с нею. Денег они дают больше, чем прежде давали. Поколебавшись, я решил, что тут дело верное, тут они во мне заинтересованы, а там, в «Красной Нови», я буду чем-то вроде просителя, что мне до черта надоело. И я подписал договор со «Звездою».
Кроме того, я собирался в Москву, чтобы повлиять на ход моих дел с «Межрабпомфильмом». Однако, дела сами завертелись достаточно быстро: начальство запретило «Межрабпомфильму» ставить картины на советском материале. «Межрабпомфильм» не будет ставить мой сценарий, уже принятый здешним их отделением. По этому случаю они решили не доплатить мне того, что остались еще должны — семь с половиною тысяч. Я подал на них в суд. Дело будут слушать на днях и, конечно, до суда я никуда выехать не могу. Мне жаль не денег, а сценария. Он вышел у меня, кажется, хорошо. Немного погодя попробую завести о нем речь с Ленфильмом.
Все-таки в Москву мне очень хочется, хоть без дела. Это решится на днях в зависимости от одного обстоятельства. Суть в том, что Зоя[374] сейчас в Москве, присутствует там на утверждении плана «Советского писателя». В этом плане две мои заявки — новый роман и переиздание «Юности»[375]. «Юность» они почти наверняка зарежут, могут зарезать и новый роман. Если они зарежут «Юность», имеет смысл предложить им переиздание «Славы»[376]. Когда-то они очень обижались, что «Славу» я отдал в Гослитиздат. Теперь переиздание «Славы» в Гослитиздате зарезал Луппол. Может быть, «Советский писатель» возьмется переиздать. Ради этого стоит ехать в Москву.
Я поехал бы 25-го. Вернулся бы 1-го. На днях Зоя вернется, я все узнаю, обдумаю и дам тебе знать.
За роман свой я никак не могу приняться: есть множество соображений, записей, но все неясно, невнятно. Хочу начать, когда будет готов железный план, чтобы ничего не смять, как я многое смял в «Славе». А пока читаю кучу всяких брошюрок, относящихся к двадцать первому году и занят громадой всяких мелких и гнусных делишек: пересмотрел заново для переиздания моего Сетона Томпсона[377], поганый очеркишко написал о Казахстане[378], преподаю в лит-университете, начал учить французский язык.
Пишу все о себе, потому что о тебе ровно ничего не знаю, кроме того, что ты работаешь в музее у Бонча над какими-то некрасовскими рукописями.
Мама здорова, но выглядит она неважно — хуже, чем летом. Все бегает, все покупает. Но, кажется, довольна и спокойна.
Общелюбопытного в Ленинграде нет ничего. Погода аховая.
Напиши мне, не дожидаясь моего приезда, потому что бог еще знает, как все выйдет.
Коля.
19 окт. 1935.
Надеждинская, 9, кв. 31.
75. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
22 октября 1935 г. Москва[379]
Вначале, Коля, я прямо рассвирепел, когда узнал, что ты отдаешь свой роман «Звезде», т. к. я твердо уверен, что «Красная новь» взяла бы у тебя твое новое произведение с закрытыми глазами — и заплатила бы отличные деньги. Ты не учитываешь новой своей репутации. Я в Москве никого не вижу, да и то слышу о твоей «Славе». Вчера на улице подошел ко мне репортер «Вечерней Москвы»[380], стал говорить о «Славе», будто он первый открыл твое дарование. На пленуме писателей о тебе говорили с сочувствием. И проч., и проч., и проч.
Так что вначале я очень огорчился. А потом подумал: у тебя свой путь. Очень достойный — и, в сущности, правильный. Может быть, даже лучше печатать роман в малозаметном месте, чтобы потом уберечь свои нервы во время его писания. Тут «Звезда» под боком, все отношения с редакцией можно установить пятиминутным разговором, а здесь изволь ездить в Москву объясняться по поводу всякой главы. Так что, пожалуй, ты поступил мудро. Вышла ли статейка о «Славе» в «Литературном современнике»[381]?
С Межрабпомом лучше бы тебе договориться в Москве. Захвати, во всяком случае, твой сценарий. Здесь я лишний раз убедился в зловредности Эйхлера. Он сказал мне, что ты очень болен, что ты сам написал ему, будто твое здоровье все хуже — и что вследствие этого никакой речи о твоем приезде в Москву быть не может. «Остров сокровищ» выпущен им с огромным числом опечаток, т. к. он ленив и малограмотен. Вместо «вскрыть вену» он печатает «вскрыть рану» и проч.
Мне очень хочется домой, но проклятый Некрасов привязал меня к Москве, и — о, если бы я мог выкарабкаться! Ситуация получается слякотная, и надо быть настороже — ходить в ЦК, и в Литературный музей — при свидании сам увидишь.
Читал ли ты в 10-й книге «Красной нови» рассказ В. Гроссмана «Муж и жена»[382]! Вот великолепный мастер, стопроцентный художник, с изумительным глазом, психолог — если не сорвется, выпишется в большие писатели. Во всем романе Козакова[383] меньше ума и таланта, чем в нескольких строчках Гроссмана. После него трудно читать других советских писателей.
Отчего ты не написал ни слова о Тате, о Марине, о Гульке? О маме я думаю так: ей сейчас не нужно работать, не нужно бегать по магазинам, а нужно лечиться — нужно по-настоящему отдохнуть от Кисловодска и Ессентуков. Я не верю Черноруцкому[384] — а других докторов мы не знаем. Было бы очень хорошо, если бы маму по-настоящему осмотрел Ловцкий[385] — и дал бы ей общее направление: то есть указал бы, к каким специалистам она должна обратиться, какой делать себе массаж, какие принимать ванны, что есть, что пить, как проводить свой день. Чем скорее мама сделает это, тем будет лучше.
Сейчас я завязываю отношения с комсомольцами, которые теперь стоят во главе Детгиза[386]. Я хочу дать им на рассмотрение «Один среди людоедов». Но книжки у меня нет.
Привези, пожалуйста!
76. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
23 октября 1935 г. Москва[387]
Коля, милый!
Эйхлер сказал мне, что ты приедешь 26-го. Это чудесно.
Захвати, пожалуйста, V т. Некрасова (изд. ГИХЛа), знаешь — тот, где «Письма». Этот том в шкафу (кажется), в том шкафу, что у меня в комнате. Или на полке, где Некрасов? В нем есть мои пометки, — целый ряд записей на последней странице.
Привези мне от мамы и от Лиды — письма.
Привези мне письма, которые за это время пришли ко мне на квартиру — все! И главное, привези мне мои ЗУБЫ, в нижнем ящике комода. Пожалуйста. Мои сломались — и я очень страдаю. Прямо с вокзала приезжай ко мне. Метро — до Охотного ряда.
Пип.
77. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
22 сентября 1936 г. Кореиз[388]
Милый Коля.
Напрасно ты бранил свой роман[389]. Те отрывки, которые нам удалось прочесть, очень и очень неплохи. Конечно, описательная часть много выше действенной, сюжетной, но тут уж ничего не поделаешь. Напиши, пожалуйста, как относятся к роману в Ленинграде, каковы вокруг него толки, что говорят о нем в ГИХЛ’е.
То полуобморочное состояние, которое было у меня в КИЕВЕ, прошло. Прошло не сразу — и после него остались в наследие лютые бессонницы, изводящие меня хуже всякой чахотки. Но той тяжести, которая давила меня, уже нет и в помине.
Здесь — жара. Нам странно читать, что Вы в Ленинграде ходите «без пальто». Мы ходим без пиджаков, без чулок — и то изнемогаем от солнца.
Мама, к сожалению, заболела своей аритмией. Сейчас проходит, а было пять суток очень мучительных. Мама много читает, у нее отличная комната, и вид у нее с балкона такой потрясающий, что никак нельзя к нему привыкнуть. Впрочем, она тебе сама напишет обо всем.
Скажи Татке, что я был в «Артеке» — и пришел в неистовый восторг. Это самое счастливое место на земном шаре. Я очень рад, что Татка побывала там. Пусть учится на отлично, чтобы еще раз провести там июль или август.
Дела у меня в Москве такие:
1. В каком положении «Лирика», которую я составил для старших ребят[390]?
2. Седьмое издание «От двух до пяти»[391]?
3. Стихи Квитко[392]?
4. Мои сказки?
5. Хуже собаки?
Адрес наш: Северный Кавказ. Кисловодск. Санатория КСУ.
Марине — любовь!
Мама напишет тебе завтра.
78. К. И. Чуковский — М.Н. и Н. К. Чуковским
Начало октября 1936 г.[393] Сочи Дорогие Марина и Коля!
Наваливаю на Вас кучу дел:
1-ое.) Пришлите мне (не по телеграфу) 500 рублей. Или попросите Детиздат выслать. Они мне должны. Если будет высылать Детиздат, пусть вышлет тысячу.
2-ое.) У меня не плачено за квартиру с августа. Посылаю Вам почтовые карточки, которые благоволите опустить в ящик. Я писал управдому, прося его выслать такие же карточки за сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь. Этот олух не выслал. Возьмите у него, пожалуйста, и заполните по образцу этих.
3-ье.) Я должен
