десятки анекдотов, вызывающих хохот.
Мы с мамой попросили его осветить нам современные события, и он прочитал нам замечательную лекцию о Даладье[514], Гитлере[515], Чемберлене[516] и прочих бандитах. Жаль, что слушателями были только мы двое.
Сегодня 10/X маме значительно лучше, она повеселела, ей назначили нарзанные ванны, и мне кажется, что она выкарабкивается из своей болезни.
Как обстоит дело с «Хижиной дяди Тома»?
Очень хочется в Ленинград. О Москве думаю с тошнотой.
Ну, всего.
К. Ч.
Сейчас получил от Займовского[517] такое письмо: «Сегодня я узнал, что выходит скоро Мюнхаузен — переиздание того, что было выпущено под Вашей редакцией во „Всем. Лит.“ в 1923[518].
Редакция Ваша остается, разумеется, но перевод-то ведь мой. Это почти дословная перепечатка части рассказов из моего перевода Распе[519] в издании „Пользы“[520]. Я думаю, Вы вряд ли имеете что-нибудь против того, чтобы это было восстановлено и гонорар, причитающийся мне, был выплачен».
Что посоветуешь ты ответить этому нахалу?
100. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому
18 ноября 1938 г. Ленинград
Не писал тебе, потому что не знал твоего адреса. А вот отчего ни ты, ни мама ничего мне не написали?
Как мамино здоровье? Ее падение с моста очень нас всех напугало. Поправилась ли она? Непременно напиши мне об этом подробно и сразу же.
Какие у вас житейские планы? Где вы собираетесь провести зиму? Как с квартирой в Москве? Можно ли зимовать в Переделкине? Когда собираетесь в Ленинград?
Я живу суматошливо и по уши занят делами, которые мне совсем не нужны. Два раза смотался в Москву из-за плана Ленгослитиздата, в котором нет ни одной моей строчки. «Хижину дяди Тома» мы с Маринкой благополучно кончили и отослали Домбровской[521]. Маринка перевела 31 главу, я последних 13. Они не только не прислали мне денег (ведь у меня договор отдельный от тебя), но даже не известили, что рукопись получена. Андреев (директор) и Эйхлер обещали мне сразу по получении рукописи «Хижины дяди Тома» выслать мне договор на роман Вальтер Скотта[522], чтобы я мог приняться за работу без простоя. И не выслали. А мне не хочется ничего нового своего писать, хочу переводить.
В Москве я видел Ал. Н. Тихонова, который обещал дать мне переводить для Гослитиздата «Черную стрелу» Стивенсона[523]. Я напомнил ему письмом, но он даже не ответил. Спроси его, если с ним встретишься. Спроси также и Эйхлера, почему он мне не ответил на письмо.
«Ярославль» мой в Ленгослитиздате печатается. Отношение к нему пока хорошее. «Кн. угла» (2-ое изд.) начали уже поступать чистые листы.
Тем временем, неизвестно для чего, я перевел «Улялюм» Эдгара По[524]. Посылаю тебе. Перевод точен, и по ритму, и по смыслу, и по характеру рифм. Только вымышленные географические названия заменил другими. Прочти его и напиши мне, что ты о нем думаешь.
Очень жду от тебя письма.
Маринка шлет вам привет.
Дети наши болели ангиной, но теперь оба здоровы. Квартиру нашу мы перестроили — выкроили из кухни новую комнату (без окна). Этот ремонт сил у нас отнял массу, но зато теперь хорошо.
Коля.
18 ноября 1938.
Пожалуйста, если тебе не трудно, узнай у Эйхлера, почему он не высылает мне договор на Вальтер Скотта, как было условлено.
Не говори в Детиздате, сколько перевела Марина и сколько я, а то они начнут зря придираться.
101. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
20 ноября 1938 г. Москва[525]
Милый Коля. Раньше всего о твоем переводе. Колорит передан очень хорошо, хотя, конечно, нет этой тревоги и загадочности, проникающей каждое слово. Словарь выдержан не всюду:
«целовал ее звонко»
это Некрасов, а не Эдгар По. «Сестрёнка» — тоже тривиально и жанрово. Дико называть Психею, волочащую крылья по камням — сестрёнкой. Это все равно, что Прометея назвать: «братишечка».
В ритмическом отношении меня не удовлетворяет строка: «Бегущий со скал горы Леи». — Очень сбивчивый амфибрахий, получается «скалгоры» или «горылеи».
Возражаю я также против: «Разговор наш был грустный и серый», но не очень. Пожалуй, это может остаться, но все же здесь есть оттенок тривиальности: «у нас был серый разговор», «была такая серая скука» и проч. Вообще crisped and sere это изысканно, а «грустны и серы» — тривиально.
Больше всего мне понравились строфы:
«Еще плотен был мрак уходящий»,
«Я сказал горячей, чем Диана»,
«Я ответил: — Нас манит сиянье»
и
«Стал я сразу печальный и серый».
Эти строфы показывают в тебе силача и безупречного мастера. Я уверен, что перевод Бальмонта и в подметки твоему не годится.
Итак: перевод отличный, но над ним надо еще поработать.
Сообщаю тебе то, что знаю о твоих делах в Детиздате. «Хижина» получена. Через несколько дней я принимаюсь за ее редактуру. Редактор уже читал ее. Она ему страшно понравилась. Он говорит, что сокращения сделаны очень умело и что перевод превосходен (по общему впечатлению, если не вникать в детали).
Денег тебе не прислали потому, что денег нет. Детиздат, не выпускающий никакой продукции из-за отсутствия бумаги, ниоткуда не получает денег — и еле-еле платит жалованье. Через месяц положение изменится.
Отчего вылетели из Правления Слонимский и Лавренев[526]?
Я сижу по уши в Шевченко. Редактирую однотомник для Детиздата[527]. Мне очень хорошо перевели его вещи Исаковский, Твардовский, Благинина, Звягинцева. Хуже: Ушаков и М. Светлов. Еще хуже: Браун и Комиссарова. Но, в общем, работа очень интересная.
О маме ты уже знаешь. Она писала Марине подробно[528].
Эйхлер потому не отвечает тебе, что его нет в Москве. Он уехал за город писать статью о Шевченко, так как нас подвел проф. Белецкий[529]. Обещал сдать к 1-му ноября, и не сдал.
Генрих уехал — и пишет вовсю. Что из этого выйдет, не знаю. Скажу тебе по секрету, что он взялся кое-что переводить из Шевченко и, к моему изумлению, получился бред. Не то чтобы отдельные слова были поставлены ошибочно, а — нет ни ритмов, ни рифм, антилитературная белиберда. В этом что-то патологическое: ведь он по-своему любит поэзию и кажется понимающим, но я уверен, что Гулька перевел бы лучше. Целую Марину и внуков.
Теперь когда у Марины есть отдельная комната, не сомневаюсь, что она еще что-нибудь переведет — и что, в конце концов, из нее выйдет маститая переводчица, вроде Шишмаревой[530].
Твой.
102. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому
24 ноября 1938 г. Ленинград
Гулька научился немного читать и понял, что у каждой книги есть заглавие. Поэтому он стал сочинять сказки с заглавия… Вчера он мне рассказал сказку, которая называлась: «Поросята, Чуковский и мертвецы».
«Улялюм» я переделал по твоим указаниям. Нет больше ни горылеи, ни звонко, ни сестренки. Вот как теперь звучит наиболее исправленная строфа:
Целовал я ее, утешая,
Разогнал темноту ее дум,
Победил темноту ее дум.
Так дошли мы до самого края,
Видим: склеп, молчалив и угрюм,
Вход в него молчалив и угрюм.
— «Что за надпись, сестра дорогая,
Здесь, на склепе?» — спросил я, угрюм.
Та в ответ: — «Утялюм… Улялюм…
Вот могила твоей Улялюм».
Перенеси эти исправления на свой экземпляр. Мой перевод далек от совершенства, но в сравнении с бальмонтовским[531] он гениален. У Бальмонта только по одной паре каждой рифмы, а целый ряд строк оставлен совсем без рифмы. Смысла же в его переводе доискаться невозможно.
Как «Хижина»? Ты уже над ней работаешь? А я томлюсь от безделья, потому что Детиздат не высылает мне договор на Вальтер Скотта. У нас был уговор: чуть я пришлю «Хижину», мне вышлют договор на Вальтер Скотта. Это подтвердили Домбровская, Эйхлер, Сысоев[532] и два Андреева[533]. «Хижину» я представил давно, день идет за днем, а договора нет. Позвони Андрееву-редактору. Поторопи его, узнай, в чем дело. М.б., они не высылают, потому что у них денег нет? Так деньги они вышлют потом, когда будут, сейчас мне не деньги нужны, а договор. Без договора я не могу приступить к работе, потому что у меня нет гарантии, что они потом не передумают.
Ты, верно, встречаешь А. Н. Тихонова. В Москве он мне обещал устроить перевод «Черной стрелы» Стивенсона для Гослитиздата. Недели две тому назад я послал ему на адрес Гослитиздата письмо, но он мне не ответил. Позвони ему, пожалуйста, и узнай, в чем дело.
Вообще, денежные мои дела очень неважны. «Ярославль», который, видимо, имеет некоторый успех, дал мне сущие гроши. Ремонт стоил около двух тысяч, я купил себе летнее пальто за две тысячи, Марине на днях покупаю зимнее пальто за две тысячи — все это вещи необходимые — да пять тысяч придется, очевидно, заплатить киевской кино-фабрике. В результате у меня не остается денег и на три месяца самой скромной жизни. Когда я был в Москве, Эйхлер обещал пустить мои «Фрегаты» и моих Томпсонов по Школьной серии[534]. Я написал ему об этом письмо, но он уже был в отпуску. Мое письмо попало к Прусакову[535], который написал мне, что делами Школьной серии ведает один Эйхлер и без Эйхлера никто мне ничего не может сказать. Ты переписываешься с Эйхлером по делам Шевченки. Спроси его в письме, удалось ли мои «Фрегаты» и мои переводы включить в Школьную серию.
Не сердись за поручения. Если тебе трудно или неудобно их выполнить, не выполняй, как-нибудь устроится. Между прочим, ты сам виноват, что поручил Эйхлеру переводить Шевченку. Ведь и так было ясно, что он с этим не справится. А теперь отнесись к нему снисходительно. Эйхлер — достойнейший человек, а ты редактор строгий и придирчивый, и мне его заранее жалко.
Ну, не сердись. Я очень скучаю по маме и по тебе. Как ваше здоровье? Как квартира? Как машина? Неужели никогда не настанет такое время, когда у вас с мамой будет квартира в Москве, и у нас с Мариной будет квартира в Москве, и мы будем ходить к вам в гости?
Читал в «Литгазете» о твоем шевченковском выступлении[536]. Не сомневаюсь, что Шевченко выйдет у тебя превосходный, не хуже, чем в подлиннике.
Коля.
24 ноября 1938 г.
103. М. Б. Чуковская — М. Н. Чуковский К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
26 ноября 1938 г. Москва
Мариночка! Поздравляю Вас с новосельем. Дайте, пожалуйста, это письмо Коле.
26. XI. 38
Дорогой Коля!
Я в восторге от твоих исправлений. Мне казалось, что вся эта строфа неисправима. Мама даже советовала мне не писать тебе таких неприятностей. «Ты ужасно придирчив, а Коленька и так сделал все, что возможно». И как же я обрадовался, увидев новый вариант этой труднейшей строфы. Сейчас же перепишу ее в твой текст. Перевод превосходный. Когда родился Эдгар По? Кажется, в 1809 году. Если это так, то в будущем году юбилей: 1939–1809=130 лет.
Вообще нужно напечатать этот перевод под тем или другим соусом!
Как мне жалко, что ты не в Москве!
Я втянул бы тебя в детиздатского Шевченко — ведь подлинных переводчиков
