так мало. Как я переутомился с шевченковским томом! Нужно тебе сказать, что один из наших переводчиков — Асеев — гнусняк и склочник — выступил с темными инсинуациями против меня публично на шевченковском вечере[537], что Лозовский[538] написал на меня подлейший донос в «Правду» (я сам читал, мне показывали), что 5–6 дней подряд я писал Асееву ответ в «Лит. газету», — причем спал в сутки часа три, и после того как эту статью набрали, взял ее назад по совету великого мудреца Квитки.
Вчера было у нас собрание шевченковского комитета. Асеев и Лозовский приготовили свои бомбы, ходили как заговорщики. Но после того как я, по просьбе Алексея Толстого, прочитал свой доклад, после того как Корнейчук[539] сказал, что доклад этот «глубок и блестящ», они спешно ретировались, и Асеев даже заявил, что он благодарен К. И-чу Чуковскому за многие дельные поправки, улучшившие его перевод.
С Тихоновым о Стивенсоне поговорю непременно. С Эйхлером бесполезно переписываться по этому поводу, так как достойнейший Генрих ныне изгнан из литературы изящной в литературу неизящную, сиречь, в научно-популярную, в коей он не смыслит ни аза. В понимании изящной он тоже был не слишком силен, но — как многие неталантливые люди, он любил ее горячей и бескорыстной любовью, самоотверженно, до слез. У других такая любовь сочетается с честолюбием, у других — с нравственной гнилостью, он же был, как лампадка, перед этой иконой, и вот равнодушный невежда и лодырь Сысоев дунул на эту лампадку. Я написал Генриху нежное письмо. Напиши ему и ты, если хочешь. Его адрес: Ст. Сходня. Окт. жел. дороги. Санатория им. Артема Сергеева.
Все твои дела по Детиздату сделаю в эти три дня и отпишу тебе обо всем подробно.
Дико сказать: только вчера имел я время позвонить в жилотдел. Секретарша совершенно спокойным голосом ответила, что 3-х комнатная квартира для меня уже была в новом доме на Тверской, но т. к. я прошу 4 комнаты, то придется мне подождать до января. Мама твоя во время этого моего разговора так волновалась, что, сидя на кресле, придвинула к себе стул и стала жевать зубами его спинку.
Итак, квартира у нас уже есть — к сожалению, т. к. я тоскую по Ленинграду ужасно. Сегодня иду в жилотдел разговаривать.
Вчера же мы занимались странным делом: выбирали себе по вкусу цвет машины М 1. Я предпочитаю цвет кофе с молоком, а мама желает зеленый. Оказывается, это важный вопрос. Решено — выкрасить машину в две краски: правая сторона будет зеленая, левая — кофейная.
Послезавтра шофер Союза поедет за «нашей» машиной в Горький.
Вчера на шевченковском комитете подошла ко мне Рябинина[540] из Гослитиздата и сказала, как все гослитиздатчики были очарованы твоим выступлением.
— Просто не верится, что это — ваш сын! — «сказала она сквозь очки», как говорится где-то у Замятина.
Скажи Бобе, что мы звонили Фидману[541], но тщетно. Сегодня мы, кажется, увидим его. Сегодня у меня пьют чай Тычина[542] и Степун[543].
Скажи Гульке, что я пишу книгу под названием «Вдилижанстулежанс». Помнит ли он еще —
Как арбуз,
Весь набит до верха!
Как устроить тебе квартиру? Если нашу нам дадут без обмена на ленинградскую, хорошо было бы, чтобы ты обменял обе наши (твою и мою) на московскую. Или при наличии машины поселиться бы Вам где-нибудь в Переделкине — покуда. Мне кажется, что, во всяком случае, до поры до времени тебе надо проводить в Москве около 2–3 месяцев в году.
!!! етаТ тевирП
Перевел бы ты еще что-нибудь стихами! Бальмонтовский перевод, действительно, рядом с твоим — блекота. Насчет денег не беспокойся: я уверен, что «Ярославль» принесет тебе еще и еще. И «Хижина».
Твой Тато (под влиянием Шевченко).
104. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
Декабрь 1938 г. Москва[544]
Дорогой Коля! Это Гульке. Пусть наклеивает в нужном порядке. В январе будущего года юбилей Эдгара По (130 лет) — и «Лит. газета» поместит твой перевод. Так говорил мне П. Антокольский[545], который будет заведовать стихами «Лит. газ.».
Па.
105. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
7 марта 1939 г. Москва [546]
Милый Коля!
Я два раза прочитал «Ярославль». Несомненно, это лучшая твоя книга. Целые пригоршни тонких наблюдений, чудесных психологических мотивировок, строгий и серьезный язык. Сцены с баржой — войдут в хрестоматию. Я не знаю ни одного из современных писателей, кто мог бы так великолепно пережить и перечувствовать эту баржу. Получил ли ты письмо от Лозовского? Я недавно был у него. Как раз в эту минуту выходил от него Герасимов[547]. Лозовский, провожая Герасимова к дверям кабинета, говорил:
— Вы отлично сделали, что напечатали «Ярославль» Чуковского, а с «Фомою Клешневым»[548], ей-богу, могли подождать.
Увидев меня, Лозовский сказал:
— Пишу вашему сыну письмо. Его книга взяла меня за живое. Очень талантливая, хорошая книга. Уверен, что она будет иметь успех. Есть, впрочем, один недостаток…
— Какой?
— Слабо показано партруководство… Большевики изображены хорошо, правильно, но — получается так, будто они действуют в одиночку. Впрочем, это искупается большими достоинствами книги.
С чем тебя и поздравляю.
Выздоровел ли ты? Гуля меня умилил своим письмом. Сегодня берусь, наконец, за «Хижину дяди Тома».
Мне в новой квартире очень нравится. Омрачает ее только больная Лида, которую мне до смерти жалко. Я написал три статьи о Шевченко[549], и все плохие. Невдохновенные. С сегодняшнего дня прекращаю работу. Надоело писать без просвета, наводя тоску на всех домашних.
Напиши мне, что ты сам думаешь о «Ярославле». Читала ли твой роман Тата?
Занимается ли она фотографией?
Виделся здесь с Тыняновым — он изнурен и бледен. Шкловский прислал мне покаянное письмо.
Мама здорова. Хлопочет с утра до вечера.
Напиши мне хоть несколько строк.
Твой К. Ч.
106. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому
9 марта 1939 г. Ленинград
Рад, что тебе понравился «Ярославль». Он нравится многим, все мне об этом говорят, но нигде нет ни рецензийки. Здешние критики поздравляют меня, когда встречают на улице, но не пишут. От Лозовского письма я не получал, да, признаться, не верю, что он пошлет.
У меня грипп, вот уже восьмой день лежу в постели. Со скуки перевел отличное стихотворение Стивенсона «Heather ale»[550]. Чуть встану — перепишу чернилами и пришлю тебе. А «Улялюм» напечатана во 2 № «Звезды».
Недели две назад получил письмо от А. Н. Тихонова. Он обещает дать мне перевести какой-нибудь роман Стивенсона. Я ему немедленно ответил и попросил прислать договор, но до сих пор он, конечно, ни черта не прислал. А я неотвратимо ползу к денежной катастрофе — летом мне не на что будет жить. Одна надежда — повышение гонораров. Выйдет из этого что-нибудь или это только слухи? Я начал новую повесть[551], но она окупится лишь в том случае, если даст мне на круг по четыре тысячи за лист.
Отчего вы не сообщаете, когда, наконец, мама приедет в Ленинград? Быть может, ты тоже соберешься? И мы, и Боба очень хотим вас повидать. Непременно напишите поскорее обо всех ваших планах на ближайшие два месяца.
Едешь ли ты в Киев? Один или с мамой? Когда? Надолго ли? Читал твою статью о Некрасове и Шевченко — превосходная статья, и «Правда» ее хорошо подала[552].
А Шкловский все равно — бездарность, болван и неудачник. И тактика у него одна — сделать гадость, а потом замазывать, до новой гадости. Ну его, он всегда за спиной говорит мерзости. Я это знаю наверняка.
Очень мне хочется повидать твой орден[553] и вашу квартиру. Наконец-то, старинное чуковское гнездо на Кирочной исчезло навсегда. Остался там один Боба, да и тот, видимо, ненадолго — он уедет либо в Москву, либо в Самару. Странно, что этот белый дом против церкви станет скоро таким же чужим, как и все прочие дома.
Боба обедает у нас каждый день. Дела его неважные — платят ему гроши, работает, как каторжный, перспектив никаких. Я и сам думаю, что лучше бы ему переехать в Москву и там поискать чего-нибудь.
Какие у вас планы на лето? Опять Переделкино? А мы опять будем в Луге, на той же даче. На юг никуда не поедем — денег нет, и детей не на кого оставить. А вот в Переделкине у вас мне хотелось бы побывать. Быть может, удастся дней пять погостить у вас в жаркую пору даже с Мариной.
Московский Детиздат, видимо, и не собирается издавать моих мореплавателей. «Сестру»[554], кажется, тоже. Похоронили книги. Это самое скверное издательство в СССР. Гослитиздат в миллион раз лучше работает. Как твоя «Лирика»? Переиздаются ли твои книги? Что Эйхлер? Существует? В каких чинах? Сысоев все еще всем ведает, или уже полетел? Есть ли у тебя деньги? Знаешь ли ты, что тебе скоро предстоит получить тысяч двадцать за «Айболита» в кино — я знаю, что Шварц ждет такую сумму[555].
Я очень рад, что и ты и мама здоровы. Ужасно хотел бы вас повидать.
Коля
(пишу в кровати).
9/III 39.
Пришли мне свою гимназию.
107. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
14 марта 1939 г. Москва[556]
Милый Коля. Был у меня сейчас Тихонов. Клянется, что послал тебе договор на перевод «Черной стрелы» Стивенсона. Объясняет долгую волокиту тем, что переводчик Кашкин[557] вдруг заявил ему, будто бы у него, у Кашкина, есть новый перевод этой вещи. Потом оказалось, что это неверно. Кашкин великодушен: он предлагает давать тебе справки, если в переводе встретятся какие-нибудь неясности.
Я дал Тихонову твой «Ярославль». Ведь это тоже «Исторический роман». Тихонов прочтет и постарается ввести его в серию[558].
Твои «Фрегаты» введены в план Детиздата на 1939 год. А «Сестры» отложены на будущий год. Во главе Детиздата теперь два человека: Александр Сергеевич Еремеев[559] и Куклис[560]. Оба очень мне нравятся: работящи, серьезны, умны. Еремеев на днях будет в Детиздате Ленинградском. Если можешь, повидайся с ним.
Эйхлер в издательстве оставлен.
Я своим жильем очень доволен. Правда, лифт покуда не регулярно действует, приходится взбираться на 6-й этаж, не всегда есть горячая вода, не проведен еще телефон, но центр города, ванна, возможность во всякое время удрать в Переделкино — освобождение от гостиниц — все это очень приятно.
Меня разъяряет то, что критики о твоем «Ярославле» ни слова. Пошли книгу Федору Левину[561] на адрес Союза писателей. Ему передадут. Он человек неглупый и способный.
С нетерпением жду гулькиного письма. Мне кажется, что это будет умственный силач, жадный глотатель книг и наук. Ему повезло: у него очень неплохие родители. Я очень хотел бы повидать Татку, жалко, что мы с нею так мало знакомы.
Я опять взялся за Некрасова. Хочу перед смертью сделать хоть одну книгу, которой я был бы доволен.
Не можешь ли ты прислать мне «Улялюм»
