прибрежье рос грибной лес.

Река мало-по-малу расширялась. Бесчисленные ручьи впадали в нее справа, слева и сверху. Только в подземную реку ручьи могли впадать прямо сверху. Это ее неприятнейшая особенность. Путешественника, плывущего по наземной реке, не окачивают, как нас, на каждом шагу стремительные души, грозящие потопить плот. Однажды мы чуть не угодили под поток кипятка, в клубах пара свергавшегося на середину реки. Нас пронесло в двух шагах от него, и мы отделались легкими ожогами от брызг.

Уха вышла на славу. Профессор съел полный котелок. Он был чрезвычайно доволен нашим плаванием. Действительно, если не считать постоянного вращения гриба, от которого слегка кружилась голова, мы ни на что не могли пожаловаться. Как приятно лежать на спине, смотреть в каменный потолок и ничего не делать. Треволнения нашего путешествия утомили нас, и отдых был очень кстати.

Одно тревожило профессора: правильно ли мы едем?

— Почем мы знаем, — говорил он, — что Шмербиус держался все время течения этой реки? Здесь так много боковых коридоров и пещер. Он мог пройти вот этим путем и вот этим!

И профессор тыкал пальцем в черные трещины скал.

Особенно забеспокоился он, когда мы увидели, что река впереди раздваивается. Два почти равных потока уходили — один вправо, другой влево. Скалистый мыс разделял их, а от мыса далеко врезалась в воду песчаная отмель.

Течение становилось все быстрей и бурливей. Нас быстро несло к отмели, а мы, удивленные, во все глаза смотрели на странную скалу, возвышавшуюся на ее конце.

Впрочем, что я говорю. Разве это скала? Это косматое, клыкастое чудовище, ноги которого подобны столетним дубам, а туловище целая гора.

— Мамонт! — вскричал я.

— Мамонт! — повторил профессор.

Это был мамонт. До половины зарытый в землю, он стоял на мысу между обоими руслами, положив ушастую мохнатую голову на согнутые колени передних ног. Желтые клыки были изогнуты, как турецкие сабли. Исполинский хобот он вытянул вперед, в сторону левого русла. Вот-вот страшный зверь сейчас затрубит, гулом наполнив пещеры, и вступит в сияющие струи раздвоенного потока.

Но минута проходила за минутой, мы все приближались, а он не двигался. Казалось, он был врыт в землю так же твердо, как все эти камни и скалы.

— Что, он спит? — спросил я.

Профессор улыбнулся.

— Нет, он каменный.

— Кто же мог сделать такую удивительную, такую точную статую, и как она могла попасть сюда?

— Статую эту сделала сама природа. Этот мамонт был когда-то живым. Его занесло песком, который несколько тысячелетий давил его своей тяжестью, и вот — он окаменел. А потом этот подземный поток, прокладывая русло, разрушил его могилу и выбросил каменный труп на свой берег.

Наш плот, плавно вращаясь, подъехал к мысу. Теперь я мог сам убедиться, что профессор прав. Из боков допотопного гиганта торчали бурые камни. Голова его была вся в дырах, ямах и выступах — от этого она казалась косматой. Только его вытянутый розовый хобот, как будто высеченный искусным резцом ваятеля, был тонок, прям и невредим.

— Куда ехать? — спросил я профессора, когда нас вынесло течением к подножию чудовища. — В левое или в правое русло?

— Третье слово: хобот, — сказал профессор. — Мы поедем туда, куда показывает хобот.

И мы поплыли по волнам левого русла. Через минуту мамонт скрылся за поворотом. Здесь кончилась мирная часть нашего путешествия. Беды и опасности ждали нас впереди.

Пещера становилась все уже и ниже. Течение усилилось, волна напирала на волну. Появились барашки. И вместе с усилившимся течением быстрее завертелся наш круглый плот.

Карусель приятна только несколько первых минут. Потом начинаются тошнота, головокружение, рвота. Мелькание стен утомительно. Мы плыли уже четырнадцать часов. Я предложил профессору выйти на берег. Лучше тащить чемодан на себе, чем испытывать такие муки.

— Это невозможно, — сказал профессор.

— Почему?

— Берега нет.

Действительно, пещера до того сузилась, что река едва помещалась в ней. Прямо из воды выростами отвесные черные стены. Мы были в узкой трубе, наполненной бурлящей водой. Течение усиливалось с каждой секундой. Ветер играл растрепанными волосами профессора. Нам оставалось только одно: сидеть на плоту и ждать.

А пещера с каждой минутой становилась все уже и уже. Вода, спертая с обеих сторон гранитными стенами, бешено клокотала. Свет ее настолько усилился, что мы потушили фонари. Наш круглый плот вертелся теперь с такой скоростью, что у меня рябило в глазах.

— Двенадцать оборотов в минуту, сказал профессор.

Свод тоже чрезвычайно понизился, и мы инстинктивно пригибали головы. Ветер свистел в ушах, стен нельзя было рассмотреть, мы мчались с неистовой быстротой. Чтобы избежать головокружения, я смотрел в лицо профессору — оно крутилось вместе со мной и казалось единственным неподвижным местом в этом вертящемся мире.

Через час мы услышали далекий нестройный гул. Гул этот рос, лез нам в уши, томил нас, все заглушал.

Я наклонился к профессору.

— Что это?

Он не ответил.

— Пороги? — спросил я.

— Хуже.

— Водоворот?

— Хуже.

— Так что же! — в смертельном ужасе прокричал я ему в ухо. — Неужели водопад?

Он молча кивнул головой.

Гибель наша неотвратима. Еще минуту, две, три — и мы рухнем в бездонную пропасть. О высоте водопада можно было судить по быстроте течения реки.

Теперь мы делали двадцать семь оборотов в минуту. Центробежная сила срывала нас с жалкой грибной шляпки и тянула в бушующие волны. Мы легли на животы и впились пальцами в мягкую поверхность гриба, покрытую углублениями, в которых помещались споры. Гриб черпал воду краями, над нами перекатывались волны. Голова моя превратилась в многопудовую гирю, в глазах замелькали синие круги, меня беспрестанно тошнило. Вымокшие, выбившиеся из сил, в ужасе внимали мы все приближающемуся шуму водопада.

Мало-по-малу пещера расширилась, но вода продолжала клокотать попрежнему, вздымая гребни волн к самому потолку. Со дна реки то там, то здесь подымались черные, зубчатые скалы, возле которых пенились неистовые водовороты. Мне казалось, что я уже вижу впереди ту роковую линию, за которой зияет пропасть.

Профессор встал во весь рост. Голова его ушла под самые своды, и я боялся, как бы он не раскроил ее о гранитные выступы. Ноги его разъезжались, вращательное движение гриба грозило сбросить его в воду. Но он каким-то чудом не упал. Крепко схватив меня за руку, он подождал, пока плот наш поровняется с огромной черной скалой. Подняв чемодан, он кинул его на скалу. Дотом прыгнул сам. Моя рука чуть не выскочила из сустава. Он шлепнулся на скалу животом. Я упал рядом с ним в воду. И вода стала засасывать меня вглубь. Но профессор крепко держал мою руку и, напрягши все силы, втащил меня к себе на скалу.

И, стоя на скале, мы увидели, как наш плот перевернулся и рухнул в бездну. До пропасти было не больше сорока шагов.

Профессор поднял меня высоко над головой и запрыгал со скалы на скалу, балансируя над кипящей, брызжущей пеной.

Минуту спустя, мы в изнеможении упали на прибрежный песок.

Глава тринадцатая. Чудовище подземных переходов

Я долго спал, но сон мой был неспокоен. Кошмары томили меня. А когда я проснулся, эти кошмары продолжали одолевать меня наяву.

Шум водопада сразу напомнил мне плаванье на вращающейся грибной шляпке, и я снова почувствовал тошноту. Скорей бы выбраться из этих ужасных гранитных теснин. И я пробую встать на ноги.

Но ноги мои не повинуются мне. Руки тоже. Даже головы я не могу повернуть. Весь я связан, обмотан, окручен крепкими, липкими нитками. Здесь ли профессор? Как я ни пробую скосить глаза, я не могу увидеть его, хотя он лежит рядом со мной.

— Профессор! — говорю я, с трудом отрывая нижнюю челюсть от верхней.

— Вы живы, Ипполит? — спрашивает он меня.

— Право, затрудняюсь вам ответить, профессор. Должно быть, жив, но нахожусь в сумасшедшем доме, и меня связали, как страдающего буйным помешательством.

— Вы видите что-нибудь?

— Я в бреду. И то, что мне видится, не имеет никакого значения, потому что на самом деле не существует.

Я видел восемь длинных-длинных тонких ног. Четыре с одной стороны и четыре с другой. Эти ноги, остро изогнутые в суставах, похожие на шестерни какой-то огромной машины, как шатер возвышались надо мной. На них сидело круглое туловище небывалого зверя. Зверь этот, словно панцырем, был покрыт роговыми мутно-коричневыми пластинками. Только на середине брюха сияло ярко-желтое пятно. Усатая голова, в два обхвата толщиной, тоненькой короткой шейкой соединенная с туловищем, раззевала черную пасть, похожую на пароходный люк, и смотрела на меня сотнями мертвых, жестяных глаз. Этот немигающий взор был так страшен, что кровь холодела и моих жилах.

Вдруг задняя часть туловища наклонилась, и из нее поползла длинная белая нитка. Ноги-шестерни заработали, приподняли меня, закачали в воздухе, подхватили нитку и принялись обматывать ею мое тело. Мягкие легкие толчки переворачивали меня с боку на бок.

— Разбудите меня, профессор, — вскричал я, — это невыносимо!

— Увы, Ипполит, я при всем желании не могу разбудить вас.

— О, ущипните меня, ударьте, и я сразу проснусь!

— Вы не проснетесь.

— Но почему же?

— Потому что вы не спите.

— Что же это за странное чудовище стоит надо мной?

— Это паук, четвертый знак пути, показывающий, что мы на верной дороге.

— О, профессор, эта дорога ведет…

— К смерти, — договорил он.

Я был мухой для этого исполинского паука. Он крутил и переворачивал меня, обматывая липкой паутиной. Открывался и закрывался его четырехугольный рот. Тусклым блеском сияли его бесчисленные глаза.

Вот голова его нагнулась, и изо рта вылезло отвратительное, дряблое, кишкообразное жало. Я почувствовал острую боль в плече и вскрикнул. Чудовище пило мою кровь.

— Спасите меня! — закричал я во всю глотку.

— Не могу, — голосом, полным отчаяния ответил профессор. — Я связан так же, как вы.

Я хочу кричать, но у меня не хватает дыхания. Я вырываюсь, но мускулы мои скованы. Вот она, гибель моя!

Спасение пришло тогда, когда я меньше всего мог ожидать его.

В воздухе просвистел тяжелый булыжник и ударил наука в бок. За ним полетел второй, третий. Камни градом сыпались со всех сторон и мяли панцырь чудовища.

Одна из ног его отломилась и упала на меня, судорожно сгибаясь и разгибаясь в четырех суставах. Паук, путаясь в своих многочисленных ногах, повернулся в сторону новых врагов и приготовился к защите.

Но судьба его была решена.

Острое легкое копье со свистом пролетело надо мной и вонзилось в желтое чешуйчатое брюхо, продрав его, как картон. Из раны потекла белая густая жидкость. Паук зашатался, перевернулся на спину и упал, придавив мне живот своею тяжестью.

И сейчас же я услышал, как по камням зашлепали босые человечьи ноги. Несколько голых волосатых рук