погубить все дело. Главное, не доверяйте Шмербиусу.

Нас ввели на лестницу и остановили на шестнадцатой ступени снизу. Длинные волосы казненных, бунтовщиков покачивались над нашими головами. Сто сорок девять ступеней отделяло нас от императора, но площадь была так тиха, что говорить можно было совсем не громко.

Император пристально глянул профессору в глаза. Но взор профессора был так ясен, тверд и открыт, что маленькие глазки тирана не выдержали его и торопливо забегали по сторонам. Это произвело невыгодное для нас впечатление, но — что поделаешь! профессор — человек прямодушный и не умеет лукавить.

Император сказал несколько слов Шмербиусу, и тот немедленно затараторил:

— Его императорское величество (тут он, покачиваясь из стороны в сторону, нараспев повторил полный титул Мантухассара, с указанием всех городов и стран, которыми он владеет) спрашивает вас, чужеземцы: зачем пришли вы в нашу мирную страну? Уж не войну ли вы несете нам? Тогда посмотрите, сколько копьеносцев стоит на этой площади, и знайте, что по одному зову в сорок раз сорок большее количество придет из всех городов и обрушится на врага. Или, может быть, вы слуги демонов Черных Пещер и несете мор и язву на нашу благословенную страну? Может быть, вы хотите, чтобы червь поел наши грибные нивы, чтобы наши воины заживо сгнили, а наши жены рожали хвостатых ублюдков с тонкими паучьими ногами? О, жалкие безумцы! Ведь, наша страна находится под покровительством Великого Вагхи, и козни демонов нам нипочем. Он, держащий на своих ладонях дворец государя, не даст свой народ в обиду.

— О, повелитель, — ответил профессор. — Верно злые языки оклеветали нас. Посуди сам, можем ли мы, двое слабых безоружных людей, нести войну тебе и твоему могущественному народу? А демоны Черных Пещер наши враги, а не покровители, ибо нам ненавистно все злое. Мы мирные странники, случайно зашедшие в твои владения, и уповаем на твою справедливость.

— Ты сладко говоришь, чужеземец, — ответил Мантухассар, когда Шмербиус перевел ему слова профессора. — Но волосы на твоей голове имеют цвет огня, а огонь означает коварство. Можно ли верить твоим медоточивым речам? Кто мне поручится, что ты не пришел бунтовать мой народ против меня? Может быть, ты сам хочешь сесть на престол моих предков. Посмотри на эти головы, человек из страны великанов. Когда-то они сидели на плечах людей, не признающих никакой власти, кроме власти народа. В их преступных умах создавались адские замыслы. А спроси их теперь, что они думают обо мне. Гляди, они не могут ответить, их губы сгнили, их языки высохли, в их черепах — плесень и пыль. Уж не хочешь ли и ты разделить участь этих безумцев? Твоя обширная голова была бы лучшим украшением моего дворца.

— Нет, император, — ответил профессор, — нам не надо твоего престола. Еще раз повторяю тебе — с миром пришли мы в твою страну. Мы не топтали твоих нив, не охотились в твоих лесах, не трогали твоих людей. За что же воины связали нас, как пленников, и лишили нас свободы? Отпусти нас, повелитель, доброта украшает сильных.

И профессор дернул стягивающий нас канат.

Но хромоногий деспот улыбнулся недоверчивой хитрой улыбкой.

— Слишком ты скор, чужеземец, — проговорил он. — Не успел еще и часу пробыть моим гостем, а уж недоволен приемом. Куда ты торопишься? Свобода и смерть никогда не приходят слишком поздно. Не спеши. Ты еще успеешь получить то, что тебе уготовит мое правосудие.

— Допрос окончен, — сказал Шмербиус. — Император не верит вам. Вы останетесь в путах, пока он не выяснит истинных ваших намерений. А, впрочем, — хе-хе, — вам придется страдать не так уж долго. Судя по моим часам (здесь, знаете ли, нет календарей, и приходится узнавать время только по часам), тридцатое апреля на носу. Наверху уже грачи прилетели…

— Император! — отчаянным голосом закричал профессор. — Умоляю тебя, отпусти нас. Мы хотим спасти тебя, а не погубить. Гибель несет этот наглый, пошлый, подлый вертун, которого ты так опрометчиво облек своим доверием. Я один знаю, какими бедствиями он грозит всему миру. Клянусь солнцем, которое светит в моей стране, клянусь звездами, которые украшают ее ночи, — все, что я сказал тебе — правда!

— Что вы, что вы, профессор! — в ужасе замахал руками Шмербиус. — Вы, ведь, только рассердите его величество. Замолчите! Да и понять вас без переводчика, — хе-хе, — ему довольно трудно. Вы хотите, чтобы я перевел ему вашу пламенную речь? Увольте, дорогой, это невозможно. Вот вы говорите про солнце и звезды. А на здешнем языке и слов таких нет. Они и не видели никогда вашего солнца. Как же я переводить буду?

И профессор умолк.

Нас повели вниз и поставили на прежнее место.

Шмербиус не покидал нас и продолжал тараторить без умолку, несмотря на то, что профессор не обращал на него никакого внимания.

— Сейчас сорок восемь красивейших девушек, — говорил он, — из сорока восьми округов будут плясать перед дворцом в присутствии всего войска, и самая красивая из них, по выбору императора, будет принесена в жертву Вагхе. Таков обычай. Правда, свободомыслящие люди возмущаются им и считают его слишком жестоким, но я полагаю, что он не лишен своеобразной красоты. И Мантухассар держится моего мнения. Это дает нам возможность раз в год наслаждаться прелестнейшим балетом. Я рад, что вы, такой блестящий ценитель искусства, будете присутствовать при этом очаровательном зрелище.

Рой босоногих девушек появился перед лестницей. Все они, действительно, были очень хороши собой. Они низко поклонились императору.

Император взмахнул рукой. Из толпы вышел головастый косматый горбун, сел на землю, поджав под себя ноги, и приставил к губам маленькую дудочку. Зазвучал тихий, простой, печальный, немного странный мотив. Девушки выпрямились, зашевелили плечами, и началась удивительная пляска.

Профессор сначала безучастно следил за их короткими скупыми движениями. Но мало-по-малу взор его стал внимательнее и голова начала покачиваться в такт из стороны в сторону.

А между тем музыка становилась все громче и громче. Быстрее двигались ноги танцующих, и румянее становились щеки профессора. Он давно уже выбрал самую прекрасную и с жарким вниманием следил за каждым ее па.

Это была девушка среднего роста, не старше семнадцати лет, с суровым и гордым лицом. В отличие от своих быстроглазых подруг, она ни разу не глянула по сторонам. Легкие ноги ее почти не касались земли. Руки двигались свободно, как крылья. Тело ее, изгибаясь, передавало каждый оттенок музыки. Ритм все ускорялся, и все быстрее становились ее привольные движения. Профессор не спускал с нее глаз. Под конец он воодушевился необычайно.

— Бесподобно, восхитительно! — шептал он, раскачиваясь из стороны в сторону и ловя каждое движение девушки. — Какая грация! Какое чувство ритма!

Но музыка вдруг оборвалась на полутакте, и танцовщицы застыли на месте.

— Его величество сделал выбор, — сказал Шмербиус. — Прекраснейшая из них — умрет.

Мантухассар медленно сходил с лестницы, держа в руках серебряный венец. Девушки, затаив дыхание, ждали своей участи. Получившая венец обречена смерти.

На последней ступени тиран замедлил шаги. Казалось, он еще колебался. Его торопливые маленькие глазки перебегали с девушки на девушку. Тысячи сердец сжались и замерли.

Но колебание это длилось одно мгновение. Он шагнул вперед и возложил венец на голову той, которая так очаровала профессора. Площадь ответила глухим, еле слышным ропотом.

— У императора отменный вкус! — воскликнул Шмербиус, потирая руки. — Я вполне разделяю его выбор.

Крик отчаяния вырвался из уст несчастной девушки. Она упала на колени и, вся в слезах, обняла ноги своего палача. Ее прекрасные глаза умоляюще смотрели в его ничтожные злые гляделки. Ах, она еще так мало жила на свете! Ей так не хочется умирать! Чем она виновата, что природа создала ее такой красавицей?

Но женские слезы — вода для черствого сердца владыки. Кровь была нужна ему, как пища, как влага умирающему от жажды, как ветер — парусам корабля. Кровь теребила его притупленные нервы, кровь укрепляла его власть, кровь была его ежедневной привычкой.

Оттолкнув ее от себя, он наступил на нее ногой, выхватил копье из рук одного из стоявших рядом воинов и занес его над ее грудью.

Но тут случилось происшествие, которого никто не предвидел, — ни обезумевший от ярости тиран, ни запуганный народ, ни сама девушка.

Профессор, уже давно дрожавший от негодования, вдруг, собрав все силы, рванулся и разорвал связывавшие его путы. Бледный, с сжатыми кулаками кинулся он вперед, как раз яренный бык, расталкивая и разбрасывая ошеломленных воинов. Огненная голова на крепком, налитом кровью затылке, как солнце проплыла над смятенной толпой. Его огромные широконосые башмаки топтали сбитых с ног телохранителей. Как гром налетел он на ошемленного императора, схватил его за руку, поднял и завертел над своей головой. Тот взлетел в воздух и, описав огромную дугу, грохнулся на середину лестницы.

Тогда профессор нагнулся, поднял лежащую без чувств девушку, вскинул ее себе на плечо и во весь дух пустился бежать через площадь.

Я посмотрел по сторонам и, убедившись, что конвой мой забыл обо мне и думать, раскидал связывавшие меня канаты и стремглав пустился за профессором.

Глава шестнадцатая. В темнице

Мы сидели в вонючей каменной яме, служившей нам темницей. Наши электрические фонари, предоставленные нам тюремным начальством, бросали расплывчатые круги на покрытые белой плесенью стены. От городского шума нас отгораживала железная наглухо запертая дверь.

Профессор долго не мог успокоиться. Как пойманный тигр, безостановочно шагал он из угла в угол — от своего кожаного чемодана до глиняного горшка с мутноватой водой. Он шумел, негодовал и метал молнии. Одно радовало его — девушка была спасена.

— Вы заметили, Ипполит, — говорил он, не останавливаясь и не поворачивая ко мне головы, — что воины не хотели арестовывать нас. Ведь, мы пробежали через всю площадь, запруженную народом, и никто даже не попытался нас остановить. Все видели, как я передал несчастную девушку ее матери, и ни один человек не попробовал помешать ей увести ее. Разве это не знаменательно? Вспомните: мы были хвачены только тогда, когда нас догнал Шмербиус. Нет, Ипполит, народ этой страны враждебно относится к кровавым забавам своего властелина и сочувствует нам. Помните головы революционеров, украшающие дворцовую лестницу? Только их окровавленные уста могли бы правдиво рассказать нам, о чем думает народ.

Он остановился, насупив брови, и снова зашагал взад и вперед по липкому полу.

— Но теперь уже все равно, — мрачно продолжал он. — Нам ничто не поможет. Мы проиграли. Все козыри в руках у Шмербиуса.

Его широкие плечи казались еще грандиознее в этой тесной