Рассказы. Николай Корнеевич Чуковский
1
Талдыкин медленно встал с кровати. В затылке ныло после вчерашнего, и стена, покрытая фотографиями киноактрис, качалась перед глазами. Он опустился на стул и просидел несколько минут в рубашке, сжав виски ладонями.
В зеркальце отражалось распухшее, синеватое лицо.
«Нет, с таким лицом ничего нельзя», — подумал он уныло. Он тяжело плюнул на пол, натянул брюки и, пересилив тошноту, пошел на кухню. Там, у крана, он помочил себе нос, лоб, щеки. И вернулся в свою комнату.
Под обоями шуршали тараканы, равномерно, словно треск часов. Талдыкин был к ним равнодушен. Он причесывался перед зеркалом, смазав гребенку бриолином. Светлые волосы вились, но он их разглаживал, оставляя только одну волну над самым лбом. Сегодня волна вышла отлично, и это его обрадовало. Он стал надеяться, что ему удастся привести свое лицо в порядок. Он был от природы недурен, знал это и очень дорожил своей внешностью.
Надев ботинки, воротничок, лиловый галстук с оранжевыми крапинками, пиджак, он тщательно напудрился и остался доволен. Лицо, как ему казалось, было бы теперь совсем ничего, если бы не некоторая одутловатость и не мешки под глазами. Смущал его несколько синяк над правой бровью, который никак нельзя было запудрить. Талдыкин отрезал ножницами кусок пластыря и залепил синяк. Стало сразу гораздо лучше — пластырь придавал лицу внушительный и даже боевой вид.
Это его окончательно обрадовало, и он почти весело оглядел свою комнату: фотографии актрис и разных других женщин, балалайку, неубранную постель, столик. На столике лежала раскрытая тетрадь. В ней на всех страницах бесчисленное количество раз было повторено одно слово: «Д. Талдыкин». Часы досуга Талдыкин проводил за столом, вырабатывая свою подпись. Он усердно чертил росчерки и завитушки. К подписи этой Талдыкин относился с искренней любовью. Уже не одну тетрадь исписал он своей фамилией.
Он глянул в окно.
Внизу был длинный пустырь, заваленный досками, обломками бочек из-под цемента, осколками камня. За пустырем подымалась колоссальная чешуйчатая скала — новая пристройка завода, почти оконченная. Сам старый завод распластался справа — темно-коричневым крабом. Он был невзрачен и тускл в сравнении с этим новым, светло-серым, нежным, почти прозрачным зданием. Стекла в верхних этажах пристройки были уже вставлены. Солнце отражалось в них так ослепительно, что воспаленные глаза Талдыкина болезненно сощурились.
Талдыкин служил прежде в конторе завода. Но его выгнали со службы, и он теперь ненавидел завод. А с новой заводской пристройкой у Талдыкина были особые счеты: она заслонила от него вид на поле и железнодорожные пути. Талдыкин жил на шестом этаже и гордился видом из своего окна. Он был лирик, мечтатель, любил показывать поле барышням. Уже год, как он был лишен своего поля.
Обернувшись, он открыл ключиком ящик комода и поднял кипу белья. На дне ящика лежали сложенные пятерки — сорок пять рублей. Ему приятно было смотреть на деньги. Он отогнул кверху угол верхней пятерки и слегка растер его между двумя пальцами. Сорок пять рублей — этого мало, но он достанет еще. Служба ему не нужна — у него есть средства к существованию и без завода.
Ему хотелось горячего чаю. Он думал, куда бы пойти. «Аня», — решил он, запер ящик и сунул ключ в карман. Потом взял колоду карт и тоже положил ее в карман. Затем долго перед зеркалом надевал кепку. Вьющаяся прядь должна была торчать наружу и обвиваться снизу вокруг козырька. После некоторых трудов ему удалось этого достигнуть. Он в последний раз посмотрел на себя в зеркало и остался доволен — пластырь над глазом действительно придавал его лицу воинственный и мрачно-залихватский вид.
2
Талдыкин спустился по черной лестнице, прошел через двор и вышел на заводскую улицу, недавно превращенную в бульвар. День был солнечный, яркий, но не горячий. Вдоль тротуаров чахли хилые липки, посаженные месяц назад.
«Не примутся», — с угрюмым удовольствием думал Талдыкин. Перед ним вперегонку неслись, ныряя, две коричневые бабочки, залетевшие с близких полей. В этот час улица была совершенно пустынна — все обитатели домов находились на работе.
Талдыкину предстояло пройти мимо заводских ворот. Он с тревогой поглядывал по сторонам, боясь кого-нибудь встретить. Встречи с заводскими были ему теперь совсем некстати. Он на всякий случай приосанился и постарался придать себе самый независимый вид. Изредка, небрежным движением ноги, он сбивал головки с желтых одуванчиков, которые росли возле дороги.
У ворот неподвижно стоял человек и издали, не отрываясь, следил за приближающимся Талдыкиным. Черные от масла пальцы его держали жестяную воронку.
Талдыкин давно уже заметил человека в воротах. Приближаясь к нему, он шагал той качающейся, расхлябанной походкой, которая должна была означать верх безразличия и презрения к окружающему. Руки засунул в карманы, носки ног вогнул внутрь.
«Нилов, — думал Талдыкин. — Вот черт!»
Походка его стала еще небрежнее и расхлябаннее. Он шел прямо на человека с воронкой, как будто его не замечая. Когда Талдыкин приблизился, человек с воронкой перестал смотреть на него. Он теперь сосредоточенно разглядывал дощечку с надписью, прибитую к воротам.
Там было написано: «Посторонним вход на территорию завода воспрещается».
Талдыкин понял насмешку. Поравнявшись с человеком, стоявшим у ворот, он почти задел его плечом. И молча прошел мимо. За спиной своей он услышал смешок. Но обернуться у него не хватило смелости.
Деревянный забор, которым был обнесен двор завода, сворачивал вправо. Вдоль забора тянулся узенький переулочек, заброшенный и совершенно пустой. На другой стороне переулка тоже был забор, огораживавший железнодорожные склады. Талдыкин остановился на перекрестке и глянул в узкое ущелье между двумя заборами.
Посреди переулка, покрытого реденьким светлым пухом травы, торчал колышек, к которому привязан был туго натянутый канат. Канат переползал через забор и там, на заводском дворе, поддерживал невидимую снаружи брезентовую крышу, висящую над тысячами бочек цемента. Крышу эту Талдыкин давно уже высмотрел из окна своей комнаты. Да и колышек, к которому был привязан канат, он видел не в первый раз. Но теперь он глядел на него иначе, чем прежде.
Обернувшись, Талдыкин взглянул на заводские ворота. Там уже никого не было — человек с воронкой ушел. Успокоенный, Талдыкин свернул в переулок.
Листья лопуха, торчавшие из-под забора, задевали его за ноги и потом долго важно покачивались позади. Дойдя до колышка, он остановился и снова оглянулся. Во всем переулке не было никого. Талдыкин вытащил из кармана складной нож и раскрыл его. На заборе сидел воробей. Он внимательно следил за Талдыкиным. Талдыкин посмотрел на воробья строго. Воробей поднял ножку и ударил себя по носу.
Талдыкин нагнулся и начал торопливо перерезать волокна каната. Канат, разрезанный, с визгом перескочил через забор, оставив на темных досках желтоватый след. Во дворе, по ту сторону забора, мягко хлопнул упавший брезент. Воробей испуганно взлетел, пронесся над самой головой Талдыкина и скрылся.
Талдыкин пошел по переулку вперед. Ему хотелось бежать, но он сдержал себя. Если он побежит, он только себя выдаст. Он ждал погони и боялся обернуться.
Но погони не было. Переулок кончился. Талдыкин свернул за угол и вышел на большую улицу. Здесь было много людей. Он затерялся среди них и был в безопасности.
Его переполняло торжество.
Он чувствовал себя могущественным.
Он мечтал.
3
Над улицей висел железнодорожный мост, весь дымный от солнца и пыли. Талдыкин прошел под мостом. Становилось жарко, и он перешел на теневую сторону. Он торопился. Ему хотелось горячего чаю, потому что тошнота все не проходила.
И вдруг он столкнулся с девушкой.
Она была невысока ростом, в сером теплом платке на голове. Туфли ее, чересчур большие, плохо держались на ногах и щелкали каблуками по мостовой при каждом шаге. Она почти бежала и не заметила Талдыкина, пока не наскочила на него.
— Ой, раздавишь! — вскрикнул Талдыкин с дурашливым испугом.
Он разом повеселел. Сжав руку в кулак, он выставил вперед большой палец и ткнул им ее в живот.
— Отстань, — ответила она не улыбнувшись.
Он схватил ее за плечи. Она пыталась вырваться. Они завертелись по тротуару. Прохожие обходили их кругом.
— Куда идешь? — спросил Талдыкин, не отпуская ее. И пропел высоким, скрипучим, неестественным голосом:
Куда, моя коханная,
Соломой напиханная?
— Пусти, — сказала девушка и, размахнувшись, сильно хлопнула ладонью по его руке.
Ему было больно. Он отпустил руку. Она вырвалась и, дернув плечами, пошла от него.
Талдыкин рассердился. Невнятно зарычав, он пошел вслед за нею. Но он видел, что ему ее не догнать, не побежав. А бегать он не любил. Бегущий человек теряет достоинство.
Талдыкин остановился.
— Вот вы какой, Дмитрий Евграфич! — услышал он ревнивый и обиженный голос.
Это была Вера. Она стояла в ларьке своего отца и смотрела на Талдыкина с восхищением и негодованием. Перед ней на стойке лежали колбасы, селедки, огурцы, корзинки с вишнями, пирамиды абрикосов. По бокам, сложены были мочалки — напротив находилась баня, и торговля мочалками шла хорошо. Позади, за ее спиной, вдоль стенки ларька, стояли на полках банки конфет.
Талдыкин отлично знал Веру. Чтобы доставить ей удовольствие, он крикнул вслед убегавшей девушке:
— Шваль детскодомская!
Потом стал подходить к ларьку, разглядывая голые, полные Верины руки, совершенно ровной толщины от плеча до кисти. Верино круглое лицо залоснилось. Она вся колыхалась под широким синим платьем с большими желтыми цветами. Стоя на месте, громко стучала каблуками о дощатый пол ларька, как взволнованная лошадь в конюшне.
Талдыкин подошел вплотную к стойке и, смотря ей прямо и лицо, слегка прищурил правый глаз.
— Хь-хь-хь-хь-хь! — тонко засмеялась Вера, откинувшись назад и показав редкие зубы.
Талдыкин, глядя на нее в упор, взял абрикос и сунул в карман. И снова прищурился.
— Хь-хь-хь-хь-хь! — засмеялась она опять.
Смех этот был похож на писк резиновой детской коровки со свистулькой. Нажмешь коровку — свистулька пищит. Талдыкин щурился еще и еще, и Вера смеялась. Талдыкинские пальцы побывали в огурцах и в толстых красных вишнях со светлыми брюшками. Карман его пиджака оттопырился.
— Придешь? — спросил он. Вера смеялась по-прежнему.
«Придет», — решил он уверенно. И прибавил:
— Принеси чего-нибудь.
Он пошел прочь от ларька. На углу он остановился, обернулся и прищурился ей на прощанье. Потом побрел дальше, все уторапливая шаги. Минут через пятнадцать он вошел в подъезд большого дома и стал подыматься по мраморной грязной лестнице.
4
На лестнице было прохладно до дрожи.
По штукатурке стен вились цветы и длинные женщины в хламидах.
Поднявшись до первой площадки, Талдыкин остановился перед окном. Окно состояло из множества мелких цветных стекол, вставленных таким образом, что получалось изображение леса, охотников с луками и оленей. Один олень был с крестом между рогами.
Талдыкин видел это окно не впервые, но остановился посмотреть еще раз. Оно ему правилось. На лестнице стояла глубокая, пыльная тишина. Разглядывая оленей с топкими рогами, рассматривая их
