уходила под мост. Он увидел ее велосипед, который зацепился рамой за конец доски, торчавшей из шершавой обшивки моста, и повис над водой, и еще качался. Но ее он не увидел нигде.
И это так ужаснуло его, что, положив свой велосипед на доски, он прыгнул.
Он пробил поверхность воды головой, вода сомкнулась над ним, и его с силой потащило вниз. Ошеломленный падением, он все же открыл глаза, чтобы увидеть ее. Он увидел смутные очертания каких-то громадных глыб и столбов и ничего больше. Спуск окончился, теперь его тащило вверх, он перевернулся под водой и высунул голову на поверхность.
Его втянуло уже в пролет моста; совсем близко увидел он бетонный устой, еще не вполне освобожденный от досок опалубки и от каких-то бревенчатых свай, торчавших из воды рядом. Наверху, сквозь многоэтажную сеть металлических перекладин и обветренных досок виднелись клочки неяркого неба. Вода волокла Костю с силой, противостоять течению не было никакой возможности. Его несло, поворачивая, кружа, и вначале он даже не пытался этому кружению сопротивляться. И внезапно — на повороте — увидел ее.
Он увидел краешек ее лица за бревенчатой сваей, торчавшей из воды рядом с устоем, в самом конце пролета. Погруженная в воду до рта, она обеими руками держалась за сваю, а перед сваей течение взбивало пенистый бурунчик. Свая мешала ему увидеть ее лицо целиком, он разглядел только ее щеку и глаз, но по этому глазу, огромному, понял, что она вот-вот выпустит сваю из рук. Тогда ее сразу же унесет в реку.
— Держись! — крикнул он ей, захлебываясь.
Теперь он боялся только одного — что течение пронесет его мимо нее. Поплыть к ней назад, против течения, ему не удалось бы. Он делал отчаянные усилия, стараясь хоть немного направлять свое движение. Намокшие брюки и парусиновые туфли очень мешали. Все же ему удалось, выбросив руку влево, ухватиться за ту же сваю; течение сразу круто завернуло его, и он, так же, как и она, повис на свае. Плечо его оказалось прижатым к ее плечу.
Ее мокрое бледное испуганное лицо было совсем близко. Светлые широко раскрытые глаза не выражали ничего, кроме напряжения, — она держалась за сваю уже из последних сил. Однако он чувствовал, что теперь, когда он оказался рядом с нею, она надеется и верит, она полагается на него.
А между тем он не имел ни малейшего представления, как поступить дальше.
Он глянул вверх. Над ними подымался бетонный устои моста, казавшийся снизу громадным. Зацепиться не за что. Влезть на него невозможно.
Он глянул назад. Сзади была река.
— Ты можешь плыть? — спросил он ее. Она покачала головой.
Однако держаться она тоже больше не может. Он опять оглянулся. В сущности, до левого берега не так уж далеко. Один он доплыл бы. Река заворачивает вправо, и вправо уходит течение, а слева в воду длинным мысом вступают камыши. Вот если бы их вынесло к камышам.
Он опять взглянул на нее. Нужно действовать скоро, пока у нее есть силы.
— Отпусти!
— Нет, нет!
— Меня надо слушаться! — сказал он веско.
Он отодрал ее руку от сваи и попробовал положить себе на плечо. Мгновенно другая ее рука тоже соскользнула со сваи; обеими руками она вцепилась в него. Под ее тяжестью он выпустил сваю, и они оба сразу погрузились. Их закрутило и понесло под водой. Чтобы освободиться, он с силой расцепил ее руки и отпихнул ее от себя.
Барахтаясь, она стала подыматься. Он вынырнул и, отфыркиваясь, увидел, как мост всей своей громадой быстро отъезжает назад. Она барахталась тут же, рядом с ним; ее круглое лицо на мгновение приподымалось над водой, она судорожно хватала воздух и погружалась снова.
Он обвил свою шею ее полной короткой рукой. Вторую ее руку, попытавшуюся вцепиться в него, он отшвырнул.
— Не сметь! — сказал он грозно. — Надо слушаться.
Она сразу послушалась и перестала за него цепляться.
Теперь они держались на воде устойчивее. Нужно было, чтобы их не пронесло мимо камышей, и он упорно боролся с течением, загребая одной рукой. Мягкая рука ее тяжело и доверчиво лежала у него на затылке, вдавливая его в воду; рот его почти все время был под водой, но он приспособился к этому и успевал поднять голову, чтобы вздохнуть. Лишь бы ее лицо оставалось над водой.
Она перестала биться и захлебываться, потому что успокоилась, а успокоилась потому, что полностью ему доверяла, — больше, чем он доверял себе сам.
— Я буду слушаться, — прошептала она ему в ухо.
А он между тем уже чувствовал, что изнемогает и что их все-таки, кажется, пронесет мимо камышей. Он держал влево, к берегу, но течение заворачивало вправо, огибая камыши, и было слишком быстрым. От усталости он даже раза два пытался нащупать ногами дно. И при третьей попытке нащупал.
Вода доходила ему до ушей, и все-таки он стоял. Отмель, на которой росли камыши, тянулась, понижаясь, и сюда. Видя, что он стоит, она тоже сделала попытку встать, но только погрузилась в воду и захлебнулась. Он подхватил ее, поднял и, осторожно шагая, понес к берегу.
Через пятнадцать минут они сидели на склоне в зарослях ольхи и сквозь листья смотрели на воду. Одежда их сохла, развешанная по сучьям: на Косте были только трусы, на ней трусы и белый лифчик. Он был несколько смущен ее наготой, старался не сидеть с ней слишком близко и не слишком часто на нее взглядывать. Она, напротив, его не смущалась. Ее круглые светлые детские глаза смотрели на него доверчиво и восхищенно сквозь пряди мокрых волос, падавших па лицо.
Оба их велосипеда лежали тут же, в траве. Костя оба снял с моста сам. Он весь был еще охвачен жаждой деятельности, он чувствовал себя легким и бесстрашным. Впрочем, снять с моста его велосипед было не трудно, — хотя, когда Костя снова ступил на настил в четыре доски, он удивился, как по такой узкой неогороженной дорожке он мог ехать на велосипеде. Еще час назад он даже не решился бы пройти по ней; зато теперь он ходил по этим доскам без малейшего трепета, не глядя под ноги. Достать ее велосипед оказалось несравненно труднее. Ему пришлось сползти вниз по лесам, повиснуть на руках и ногами снять зацепившуюся рамой машину с конца доски. Он проделал все это без колебаний, с наслаждением, так как знал, что она стоит на берегу и наблюдает за ним; он опасался не того, что сам упадет в воду, — это было бы только повторение прыжка, — а того, что уронит в воду велосипед. Но не уронил, и прикатил оба велосипеда на берег в ольху, где висела и сохла их одежда.
— Вы все можете! — сказала она.
— Я все могу, — подтвердил он убежденно. — Если бы я уронил твой велосипед в воду, я отдал бы тебе свой.
Ему хотелось быть безгранично щедрым, и он даже пожалел, что не придется отдать ей свой велосипед.
— Я не взяла бы ни за что…
— А мне он больше не нужен. Я сегодня уезжаю.
Лицо ее дрогнуло.
— Уезжаете?
— Надолго?
— Совсем.
— А когда вернетесь?
Слова его произвели на нее такое впечатление, что он сам взволновался.
— Никогда, — повторила она медленно. — И далеко?
— Очень. Ночным московским.
Она спросила, не в областной ли город он едет. Она считала, что до областного их города очень далеко.
— Тю! — сказал он. — Послезавтра утром буду в Москве.
— В Москву? — спросила она с уважением.
— В Москву только на денек. Надо же посмотреть Москву.
— Еще дальше?
Он кивнул.
— В Сибирь.
Она замолчала, и он почувствовал, как значительно звучит это слово.
— С кем вы едете? — спросила она наконец.
— Одни.
По мере того как он говорил, предстоящая ему судьба озарилась как бы новым светом. Он совершил открытие, узнал о себе то, чего до сих пор не знал. Оказывается, он многое может. Он может прыгнуть с моста, спасти человека. И будущее, которое до сих пор представлялось ему таким странным, вдруг предстало перед ним величавым и достижимым.
Он даже встал от волнения.
— Буду водить корабли, — сказал он. — Дизель-электроходы.
— Куда?
— До Ледовитого океана. За Полярный круг и обратно. Тайга, тундра, зверей очень много, — вспомнил он все, что знал о Сибири.
Он ждал, что она спросит, неужели он и вправду умеет водить дизель-электроходы. Но она не спросила. Она-то не сомневалась, что он умеет все. Он сам сомневался.
— Выучусь, — сказал он, думая о дяде Васе. — Что может сделать один человек, то может сделать и другой.
Узкоплечий, длинноногий, прямой, он умолк, он на время забыл о ней, он стоял и смотрел, как блестит вода за листьями, охваченный всем, что так внезапно открылось ему. Она робко глядела на него, обняв голые круглые коленки руками.
— Вас будут провожать? — спросила она тихонько.
— Будут, — ответил он.
— Кто?
Он знал, что провожать его пойдут бабушка и тетя Надя. Но признаться в этом ему почему-то не хотелось. И он промолчал.
— И я приду, можно? — спросила она быстрым шепотом, сбросив с лица мокрые волосы. — Мы живем рядом со станцией, я вылезу в окно и добегу. Можно? — Она торопилась, боясь, что он не позволит. — Я не помешаю, меня никто не увидит, я только постою в сторонке и посмотрю… Можно? Можно?
Он не отвечал, он глядел на нее с радостным удивлением, полный нежности, которая тоже была открытием.
1961
1
Все кругом слишком много говорили о любви, и это раздражало Веру Петровну.
Библиотека была небольшая, при швейной фабрике № 4. Помещалась она в старом деревянном домике — три окошка на улицу и крыльцо с резьбой. На улице вдоль тротуаров росли кривые топольки — все в только что лопнувших почках, как в зеленом дыму. По другую сторону улицы тянулось длинное двухэтажное кирпичное здание фабрики, занимавшее целый квартал; днем оно казалось темным, но в сумерках большие квадратные окна загорались ярким мертвенным светом люминесцентных ламп, озаряя всю улицу. Работницы пестрыми стайками перебегали из проходной в библиотеку.
Читали работницы много, и Вера Петровна гордилась этим. Она всего три месяца заведовала библиотекой, а число читательских формуляров возросло за этот срок почти вдвое. Вера Петровна приписывала это отчасти тому, что ей удалось нацелить работу библиотеки на помощь занимающимся самообразованием. Очень много работниц училось в вечерней школе; многие готовились в техникум, иные даже в вуз; было несколько человек, которые уже учились в вузах заочно. Вера Петровна считала,
