вышла замуж. Она тогда только что перешла на последний курс педагогического института, а он только что окончил тот же институт. Он ухаживал за ней целый год, и все ее подруги считали, что она очень хорошо делает, выходя за него замуж, и она тоже так считала.
После свадьбы они целое лето прожили в деревне на берегу реки, и все время проводили на реке; едва начинало светать, они хватали удочки и, босые, бежали вниз по откосу к воде. Река вся еще была в густом тумане, и они, в тумане, дрожа от холода, отвязывали свой челнок, и выплывали на простор, и смотрели, как первые солнечные лучи пробивали туман, золотя и поджигая его. Муж греб стоя и вел челнок к острову, который медленно вырастал перед ними зелеными клубами своих ракит. Остров трещал птичьими голосами, мелкий-мелкий песок его был еще холоден по-ночному. Они ставили свои удочки, но рыбная ловля занимала Веру Петровну мало, она брала книжку и садилась на песчаный бугорок. Поверх страниц она смотрела, как муж похаживает босиком по краю воды, переставляет удочки, зевает, курит. Становилось теплее; туман сползал с поверхности реки, словно легкая шкурка. Вера Петровна расстилала на песке салфетку, приносила из челнока пакетики, термос и звала мужа завтракать. Ей нравилось смотреть, как он ест, ей хотелось, чтобы он ел побольше, чтобы ему было вкусно, и она подкладывала ему лучшие куски. Она в то лето постоянно беспокоилась, не холодно ли ему, не хочется ли ему есть.
И вот уже жарко; на сверкающую воду больно смотреть, песок так горяч, что они подпрыгивали при каждом шаге. Они раздевались и лезли в воду. Оказалось, что Вера Петровна плавает куда лучше его и, главное, куда бесстрашнее. Он делал несколько взмахов саженками, очень шумных, потом долго стоял по пояс в воде и поливал себе грудь, черпая воду ладонями. Она заплывала и возвращалась; то, что она плавала лучше его, доставляло ей удовольствие; однако она нисколько не бахвалилась и, видя его нерешительность, робость, проникалась к ному нежностью, как к ребенку. Потом они убегали в глубь острова и там целовались в сетке мелких теней под узкими листьями ракит.
В августе пошли дожди, и они вернулись в город. Он, как семейный, был назначен в одну из школ тут же, в городе, и очень радовался этому. Они дощатой перегородкой разделили комнату, в которой Вера Петровна прежде жила со своей мамой, и им досталось две трети комнаты, а маме — одна треть. Вере Петровне нужно было еще окончить институт, последний курс — самый трудный, и он оказался действительно трудным, потому что поздней осенью обнаружилось, что Вера Петровна беременна и беременность у нее на редкость тяжелая. Особенно тяжело ей стало после Нового года, а там, чем ближе к весне, тем тяжелее. Муж днем был в школе, а после обеда уходил к знакомым — один, потому что она не могла сопровождать его. Она сидела на лекциях в институте, а приходя домой, ложилась и принуждала себя готовиться к экзаменам. Они виделись только ночью. Последим свои экзамены она сдавала с желтыми пятнами на лице, с огромным животом, который казался особенно большим, потому что она была маленькая и худенькая женщина.
Ее все очень жалели, особенно мама. В маминой жалости было что-то странное, недоговоренное — как будто мама жалела ее не только потому, что экзамены совпали с последними неделями беременности. Жалели ее и некоторые подружки — и тоже словно знали про что-то еще, а не только про экзамены и роды.
Вера Петровна все сдала, а на другой день мама отвела ее в родильный дом. Девочка родилась слабенькая, к Вере Петровне долго никого не пускали, и муж был у нее в родильном доме только одни раз. Он сказал, что едва она выпишется, они уедут на лето в деревню; он уже снял за городом комнату, но не у реки, не там, где они жили прошлым летом, а гораздо ближе, потому что ему часто придется бывать в городе. У нее именно тогда, в это его посещение, неизвестно почему впервые зародилась неясная тревога; но отдаться этой тревоге она не могла, потому что девочка ела плохо и не прибавляла в весе.
В деревню переехала она с ребенком и с матерью; муж в этот день был занят — директор школы вызвал его к себе на совещание. Комната, которую он снял, оказалась голой и неуютной; окна выходили на выгон, до леса было далеко. В другой половине избы помещался какой-то колхозный склад, и во всей избе пахло крысами. Ночью Вера Петровна боялась спать, ей все казалось, что крысы залезут к девочке в кроватку. Крысы ни разу не попались ей на глаза, но она все время слышала зловещий их шорох и, главное, чувствовала их запах.
Она ждала мужа на другой день, но он не приехал ни на другой, ни на третий. Мама помогала ей возиться с девочкой, но о нем молчала, словно его не было на свете. На четвертый день он явился.
Он вошел, она кормила ребенка. Он стоял, переминаясь, и ждал, когда мама выйдет из комнаты. Мама вышла. Он сказал хрипло:
— Вера, я люблю другую.
Лоб его покрылся крупными каплями пота, и он стер их синим платком, который она купила ему в универмаге.
Вера Петровна закричала, и он сразу же ушел. Она продолжала кричать, не слыша, не замечая своего крика. Она кричала весь день и всю ночь, кричала так громко и страшно, что голос ее висел над всей деревней, и люди испуганно толпились перед избой. Она зарывалась лицом в подушку, но продолжала кричать. Она была предана и поругана, она сразу лишилась всего, во что верила, и не могла этого вместить в себе.
На другой день они бросили пахнущую крысами избу и вернулись в город. Он уже вывез из комнаты все свои вещи. Ей нестерпимо было оставаться в этой комнате, бессмысленно поделенной дощатой перегородкой. Выходить она не решалась, потому что ей нестерпима была мысль, что она может его встретить с другой. Через несколько дней все-таки пришлось выйти, и оказалось, что на улицах ей еще нестерпимее. Когда-то, перед свадьбой, они целые ночи напролет бродили вдвоем по этим улицам, и каждый угол теперь напоминал ей о нем. Весь родной город, когда-то любимый, был теперь отравлен предательством и вызывал боль. И дома и на улицах пахло крысами, и она никак не могла избавиться от этого запаха.
Ей казалось, что больше жить нельзя, а между тем жить было нужно. Она написала подруге, взяла ребенка и поехала к ней — в другой город. И началась у Веры Петровны новая жизнь.
Жилья в городе не было; Вера Петровна сияла комнату в пригородном, поселке. Нужно было искать работу, а ребенок связывал ее; пришлось написать маме, и мама приехала. Вера Петровна готовилась стать учительницей, но поступила она в библиотеку, потому что библиотека была тут же, в поселке, и она могла бегать кормить. Так она стала библиотекарем. Через год ее перевели в другую библиотеку, в город, — и ей пришлось каждый день ездить в город на электричке.
Она долго была уверена, что боль обиды, горящая в ней, никогда не потухнет. Муж аккуратно присылал ей четверть своей зарплаты на ребенка; он хлопотал о разводе, и в редких письмах его не было ничего, кроме сообщений о том, как идет дело в суде. Вера Петровна посылала ему все необходимые для развода справки: она сама хотела развода и все-таки страдала от холодности и краткости его писем.
Однако время шло, проходили годы, и боль, горевшая в Вере Петровне, не то чтобы потухла, а стала не такой обжигающей. Да и жизнь, от которой нельзя было отмахнуться и которая шла, не останавливаясь, мало-помалу заслоняла ее. Сначала жизнь навалилась на Веру Петровну одними своими тяготами и неудобствами. В домике, где она жила, не было ни водопровода, ни газа, ни ванной, и ей приходилось таскать воду из далекого колодца, запасать и колоть дрова; и денег еле хватало, и девочка постоянно болела, и мама старела, хворала, тосковала по родному городу. Необходимость вести напряженную борьбу со всеми невзгодами не позволяла Воре Петровне отдаваться своей боли. А потом, постепенно, она увлеклась работой, и увлечение это заслонило от нее и ее боль, и все житейские невзгоды.
Городская библиотека, в которую ее перевели через год, была довольно большая, с довольно большим штатом сотрудников. Должность у Веры Петровны поначалу была самая скромная, почти техническая. Но постепенно она в работе нащупала особую сторону, как бы свою собственную линию, и взяла эту сторону работы на себя, и добилась успехов.
Библиотеку посещали тысячи самых разных людей, объединенных одним желанием — знать. И возраст был у них разный, и профессии самые разные, и совсем разный уровень знании, но каждый стремился знать больше, чем уже знает. В этом выражалась потребность миллионов и миллионов людей, жадно вбиравших в себя все тайны мира, все накопленные человечеством познания и умения. Посетители библиотеки либо где-нибудь учились, либо мечтали учиться. Им всем нужны были книги, но, приходя в библиотеку, они терялись в книжном океане, путались, блуждали, начинали со сложного, не имея представления о простом.
Вот тут Вера Петровна и нашла свою особую линию — она давала советы, с чего начать. Для того чтобы советовать правильно, ей нужно было понять человека, которому она давала совет, потому что он часто сам себя не понимал, не знал, что ему нужно, что ему посильно. У Веры Петровны была цепкая память, она с детства много читала, она хорошо училась и в школе и в институте. Она знакомилась с читателями, внимательно вглядывалась в них, следила за тем, что они читают; она сама читала то, что они читали, сама учила то, что они учили, — от астрономии до правил уличного движения, — чтобы всегда иметь возможность прийти на помощь. У нее были десятки людей, мужчин и женщин, молодых и не очень молодых, которых она вела как бы с этапа на этап. Эти люди доверяли ей и привязывались к ней. Впрочем, ее уважали не только читатели, библиотечное руководство очень ценило ее работу, с ней советовались, приглашали на совещания. Все это захватило ее целиком, и даже в ту часть суток, когда она уезжала на электричке в поселок, чтобы выспаться, она думала о библиотеке, о своих читателях, о книгах.
Она проработала в
