ей казалось, что она обошлась с ним слишком мягко. Нужно было гораздо крепче дать ему понять, что она не такая, что она оскорблена, что он, может быть, привык к таким, но она не такая… То, напротив, ей начинало казаться, что она была с ним слишком резка. Ведь в том, что он сделал, в том, что он ее поцеловал, была только нежность к ней. Где же тут вина? Можно ли сердиться за нежность? Ведь она сама, когда они оба накрылись ее жакеткой, была полна к нему нежности…

Но такие мысли она гнала от себя, так как понимала, что они могут завести далеко. Нет, у нее есть своя жизнь, свой долг, свои твердые проверенные взгляды. Она уже достаточно настрадалась в жизни, ей больше не надо страданий. Шесть лет ушло на то, чтобы избавиться от прежней муки и добиться душевного покоя. Какое право имел он разрушить ее покой! Она хотела только помочь ему поступить в институт, как помогала другим, а он обманул ее доверие…

Как он смел ее целовать, когда у него в кармане фотография другой, которую он целовал еще крепче! Вера Петровна нагнула корыто, чтобы вылить воду в ведро, но плеснула мыльной водой по всему полу. Нет, она с ним вчера обошлась недостаточно круто. Конечно, она отчасти сама виновата — незачем было проводить с ним так много времени. В библиотеке пошли сплетни, и он тоже вообразил себе невесть что и кончил дерзостью. Ну что ж, он больше ее не увидит. Пусть готовится к экзаменам сам, ей нет никакого дела ни до него, ни до его экзаменов. Она теперь будет ездить в город другим поездом, чтобы с ним не встречаться… Никогда, никогда!..

Но при мысли, что они никогда больше не встретятся, ей стало пусто и тоскливо.

Дождь пошел в середине дня, когда часть белья была уже развешана во дворе; мелкий, упорный, теплый дождик. Пришлось снимать и белье и веревка и все развешивать в сенях, в кухне, в комнате, как зимой. Вера Петровна выжимала простыни, ходила, накрывшись платком, к колодцу за водой для полоскания, достирывала то, что осталось… А ведь он живет от пее в каких-нибудь пяти километрах. Вот бросить эту стирку и побежать туда, к нему, — она добежит за час. Да и зачем бежать, можно в поезде доехать…

А почему он сам не догадается сесть в электричку, проехать два маленьких перегона и явиться к ней? Разве он не чувствует, как ей тоскливо, как он ей нужен сейчас? В поселке найти ее нетрудно, здесь ее многие знают… И хотя она понимала, что все это несбыточно и невероятно, она, стирая, прислушивалась, не гремят ли шаги на крыльце. И действительно тяжелые шаги на крыльцо загремели, и кто-то вошел, заслоненный развешанными простынями. У Веры Петровны замерло сердце. Но оказалось — это вошла соседка в резиновых сапогах попросить коробок спичек.

Всю ночь Вера Петровна пролежала с открытыми глазами. У нее было такое чувство, словно какая-то совершенно посторонняя ей сила подхватила ее и волочит неизвестно куда. Она холодела и замирала в страхе перед этой силой.

С трудом дождавшись утра, она поднялась, едва рассвело. Она боялась его увидеть сейчас; если она его сейчас увидит, та посторонняя сила сразу подхватит ее и понесет безвозвратно. Ей нужна хотя бы отсрочка. И она поехала в город не поездом 8.06, как всегда, а раньше, поездом 7.43.

Не замечая дороги, она приехала на вокзал, села в автобус, доехала до фабрики; и тут только сообразила, что еще слишком рано и библиотека, конечно, закрыта. Тем лучше, ей сейчас никто не нужен. Однако, подходя, она увидела, что наружная дверь библиотеки приоткрыта. Поднявшись на крыльцо, она услышала за дверью плеск воды и шлепанье босых ног. Она вошла; Клавдия Ивановна, нагнувшись, мыла пол.

Клавдия Ивановна впервые мыла пол по собственной инициативе. Обычно к мытью библиотечных полов она приступала только после настоятельных и многократных напоминаний Веры Петровны. На этот раз Вера Петровна совсем забыла про полы и не напоминала о них Клавдии Ивановне чуть ли не целый месяц. Сообразив это, Вера Петровна испытала чувство стыда; ей вдруг стало ясно, до какой степени она за последний месяц пренебрегала своими обязанностями.

Клавдия Ивановна даже не взглянула, когда вошла Вера Петровна, даже не выпрямилась, чтобы поздороваться, и продолжала, согнувшись, размашисто двигая тряпкой, разгонять воду по половицам. Вера Петровна стояла в растерянности, глядя на толстые желтые икры ее босых ног, торчавшие из-под задравшейся юбки. Клавдия Ивановна гнала воду прямо на туфли Веры Петровны, и Вере Петровне пришлось отступить.

— Что с вами, Клавдия Ивановна? — сказала Вера Петровна. — Здравствуйте.

Клавдия Ивановна выпрямилась, выжала тряпку над ведром, вытерла руки о подол юбки, поправила волосы и, не глядя на Веру Петровну, проговорила:

— Я вижу, наша сестра, хоть и с высшим образованием, а все такая же дура, как и неграмотная.

«Им все, все известно», — подумала Вера Петровна с содроганием и, нахмурясь, спросила:

— О чем это вы?

— Ни о чем. Неправильно.

— Что неправильно?

— Все неправильно.

Клавдия Ивановна опять окунула тряпку в ведро и опять с ожесточением погнала воду по полу. Вере Петровне снова пришлось слегка отступить.

— Неправильно, если муж моложе, — сказала Клавдия Ивановна. — Мужу положено быть старше. Вот мой Федор — на семь лет меня старше. Ну, бывает, однолеток. А что за муж — сосунок, теленок. Разве это муж?

— Он станет старше, — сказала Вера Петровна.

— Так ведь и вы, Вера Петровна, станете старше, — ответила Клавдия Ивановна беспощадно.

Вера Петровна была уже загнана за стопку с каталогом, а Клавдия Ивановна с грохотом передвигала столы и столики, переставляла стулья.

— А если все же любовь, — сказала Вера Петровна нерешительно.

— Какая тут любовь!

— А если он меня любит, — повторила Вера Петровна упрямо.

— Почему же не любить, — ответила Клавдия Ивановна. — Вы его в институт натаскиваете. Потом он будет пять лет в институте, вы его будете кормить, одевать, обстирывать. Вот квартиру к осени получите…

— Не знает он про квартиру! — возмутилась Вера Петровна.

— Не знает, так узнает. А там, глядишь, ваши годы и прошли, а он в самом цвету. Он начнет зарабатывать, а тут чужой ребенок и старая жена. Зачем ему это?

— Он говорит, что любит, — сказала Вера Петровна раздраженно. — Так он врет, по-вашему?

— Зачем врет? — усмехнулась Клавдия Ивановна. — Он той тоже говорил и тоже не врал.

— Какой той?

— А своей суженой. Которая на карточке.

— Никакая она ему не суженая! — сказала Вера Петровна. — Вовсе он ее не любит и не любил никогда.

— Любит — не любит — один разговор. Суженая потому, что подходящая. Из одного города, года подходят, знают друг друга вот с таких лет. Все равно с ней будет, никуда не денется. И зря вы их разлучаете. Разлучать — разве это хорошо? Это последнее дело — разлучать! — сказала Клавдия Ивановна с глубокой убежденностью замужней женщины.

Вера Петровна ушла за стеллажи. Каблучки ее стучали неуверенно и нестройно.

7

Она села за свой письменный стол. Перед нею было раскрытое настежь окно; сквозь тяжелую летнюю листву тополей доносился суровый и однозвучный гул машин на фабрике.

Прекратить! Навсегда! Безвозвратно!

Все, что сказала ей Клавдия Ивановна, она сама знала и раньше. И все же, хотя она все знала заранее, слова Клавдии Ивановны поразили ее. Была в этих словах та безжалостная трезвость, с которой невозможно спорить. Действительно, когда он кончит институт, он будет молод, а Вера Петровна будет стара для него, и ее не ждет ничего, кроме горя и унижения. Вера Петровна уже пережила унижение, она хорошо знает, что это такое. Особенно задели ее злые слова Клавдии Ивановны о разлучнице, что разлучать — последнее дело. Вера Петровна на себе испытала, что такое разлучница… Она сидела, прислушиваясь к голосам, к шагам на улице, и повторяла себе, что все теперь зависит от нее самой, от ее решимости.

Нужно быть решительной.

Еще не поздно, еще она все изменит и вернется к тому душевному покою, который ей так трудно достался и в котором для нее единственно возможное прочное счастье!..

Его шаги на панели она узнала сразу; подошла к окну, перегнулась через подоконник. К несчастью, увидев ее в окне, он улыбнулся, он всегда улыбался, когда встречался с нею глазами, и эта добрая, полная откровенной радости улыбка немедленно передавалась ей, и она улыбалась в ответ. И теперь тоже губы ее невольно двинулись, поползли в улыбке, и ей понадобилось усилие, чтобы не улыбнуться.

— Почему вас не было в вагоне? — спросил он. — Я обошел весь поезд…

Она нахмурилась, приложила палец ко рту и сделала знак, что сейчас выйдет к нему. Улыбка его погасла, он уже что-то предчувствовал.

Она выбежала на улицу. Несмотря на довольно ранний час, было очень жарко, предстоял долгий раскаленный день. Они пошли рядом по направлению к парку.

Ей хотелось как можно скорее все ему сказать, — пока не прошла решимость, пока она чувствовала себя непоколебимой. Она избегала даже взглядывать на него и видела только его большую сутуловатую тень у своих ног. Поспешно, боясь, как бы он не перебил, она сказала, что не будет больше ездить с ним на одном поезде, что не будет с ним гулять в парке, что просит его больше не приходить в библиотеку. Одним словом, они должны совсем не видеться.

— Так, — сказал он. — Значит, я вам не пара.

— Для занятий ваших я больше не нужна, — продолжала Вера Петровна. — Мы уже все с вами прошли. Теперь вы только повторяйте.

— Так.

— Чтобы не забыть.

— Это больше не важно…

— Как — не важно?

— Не важно, если и позабуду, — сказал он угрюмо. — И институт — не важно. Все теперь не важно. Зачем сдавать? Я уеду домой и поступлю на завод.

— Не смейте! — воскликнула Вера Петровна. — Вы должны сдать, вы должны учиться в институте! Обещайте мне! Обещаете?

Она остановилась и впервые взглянула на него. Сквозь загар было видно, как он бледен.

— Ладно, — сказал он зло. — Это уже мое дело. Так. Я, значит, неподходящий.

— Это я неподходящая! — воскликнула Вера Петровна. — Я!

— Но изредка я могу посмотреть на вас? — спросил он сухо. — Ну, хоть раз в неделю?..

— Нет, — ответила Вера Петровна.

Она чувствовала, что силы оставляют ее, что через минуту она уже