не сможет бороться.

— Прошу вас, пощадите меня, — сказала она еле слышно, повернулась и побежала в библиотеку.

8

Вера Петровна опять стала свободна. Никого она больше не ждала, и ее никто не ждал, не встречал, не ездил с ней в поезде, не сидел с ней на парковой скамейке. Она могла спокойно отдаться своей работе, своему ребенку. Ничего ей больше не нужно было скрывать от окружающих и от самой себя. Не было у нее больше причин для терзаний, для недовольства собой.

Оглядевшись, она ужаснулась тому, как запустила работу, как много было в библиотеке несделанного, срочно необходимого. С наступлением лета посещаемость библиотеки сильно возросла, и нелегко стало справляться с выдачей книг. А между тем новый каталог, который Вера Петровна составляла взамен прежнего, ненаучного, все еще был далеко не готов; и новые книги, все прибывавшие, не помещались на стеллажах, лежали навалом, требовали срочной разборки.

Эта задача показалась Вере Петровне самой неотложной, и она занялась ею прежде всего. Нужно было заказать новые стеллажи и найти для них место, нужно было разобрать и переставить книги. Вера Петровна, обдумав, целиком погрузилась в эту работу. Добилась ассигнований, достала плотников, доски, сама перетаскивала груды книг с места на место.

Она работала, и нестерпимая тоска томила ее. Днем, окруженная людьми, она ждала вечерних часов, чтобы остаться одной, ей казалось, что, когда она останется одна, будет легче. Но когда, наконец, она оказывалась одна, тоска разгоралась еще пуще.

Однажды после работы она пошла погулять по городу. Мимо приземистых кирпичных складов вышла она к реке, к пристани и села на склоне в пыльную траву возле длиной-длиной деревянной лестницы, бегущей вниз, к дебаркадеру.

Река, дебаркадеры, буксиры, земснаряды, баржи; за рекою, на той стороне курчавился лес; за лесом садилось солнце. Глубокую впадину речной поймы уже наполняли мягкие тени. Вера Петровна сидела и устало думала — все о том же.

Он теперь, конечно, женится на той девушке, на своей сверстнице, которую знает много лет. Это естественно. И глупо было предполагать, что может быть иначе в этом мире, где все совершается с такой беспощадной естественностью. На свете счастья нет, это еще Пушкин сказал, а есть покой и воля. Вере Петровне, чтобы быть спокойной и свободной, надо быть холодной и трезвой. Она смотрела, как последний краешек солнца потонул за лесом, как в небе, словно огромный веер, раскрылся просторный закат. В закате накалялись и сгорали облачка, и Вере Петровне казалось странным, как может так радостно, легко и празднично пылать небо, когда в душе у нее такая тоска. Неужели от любви, от тоски нет лекарства? Есть же лекарства от головной боли, от кашля — принял человек пилюльку, и все прошло! Вот если бы пилюльки от любви продавались в аптеке, какой-нибудь антилюбвин…

Она поднялась и по алым от заката улицам пошла к вокзалу. Надо было ехать домой, в темноту, в надвигающуюся ночь, чтобы жить одной и ничего не ждать…

Она теперь каждое утро ездила в город поездом 7.43, чтобы не встретиться с ним. Это было неудобно; приходилось слишком рано вставать, и слишком рано она приезжала. Через несколько дней она решила, что может ездить поездом 8.06, но садиться не в третий вагой, а в какой-нибудь другой. Она села в первый вагон и всю дорогу боролась с желанием вскочить и пойти разыскивать его по поезду. На вокзале она побежала вперед и остановилась в темном углу, внимательно разглядывая всех выходивших из поезда, но его не заметила. На следующее утро она обошла весь поезд и убедилась, что в поезде 8.06 он больше не ездит.

А вдруг он и вправду уехал домой, в свои город?

Ужас охватил ее. Она готова никогда с ним не встречаться, она все поборет в себе, только бы знать, что он здесь!

Пришло воскресенье, она осталась в поселке, таскала воду, стирала, ходила с дочкой на ручей купаться. День был знойный, тихий, листва ольхи у ручья была неподвижна, и сквозь листву синело высокое спокойное небо. Спокойные, счастливые голоса доносились сверху, с тропинки, бегущей к лесу, и дети мирно и спокойно плескались в воде, не доходившей им и до коленок. Но в душе у Веры Петровны покоя не было. Какая это жестокая несправедливость, что его сейчас нет рядом с ней и что она ничего о нем не знает! Вот если бы он вдруг окликнул ее с того зеленого бугра… Тридцать раз за день принимала она решение: встать, побежать на станцию, доехать до его поселка, найти дом, где он живет, и узнать, не уехал ли он. И тридцать раз усилием воли, с отчаяньем, отменяла это решение и оставалась.

На следующее утро она ехала в третьем вагоне, в котором столько раз ездила с ним вместе, и думала, что эти совместные поездки — и было все счастье, уделенное ей судьбою. Если нельзя сохранить это счастье, так можно сохранить хоть память о нем. Память о неполном, коротком, миновавшем счастье будет жить в ней всегда… Тайна, с которой она никогда не расстанется…

Ей захотелось снова пройтись по той нижней дорожке парка, по которой они столько ходил вместе. В обеденный перерыв она сказала, что ей не хочется есть и что в столовке слишком душно. Действительно, за все лето не было еще такого жаркого дня. Каблучки ее вдавливались в мягкий асфальт. В парке гравий дорожек дышал зноем, листва давно отцветших кустов сирени пожухла от жары. Сладкий запах цветущих лип стоял в неподвижном воздухе. Вера Петровна издали заметила скамейку, на которой он любил сидеть со своими учебниками, но сейчас скамейка была пуста.

Вера Петровна медленно шла из аллеи в аллею. Каждый поворот, каждый лужок и бугор был полон для нее его словами, его смехом. До чего здесь прекрасно было весной и до чего сейчас непоправимо пусто, сожжено, тоскливо! Она опустилась на нижнюю дорожку и сквозь кусты увидела реку. Поверхность воды, словно придавленная зноем, блестела тускло; да и синева раскаленного неба, хотя и безоблачная, казалась мутноватой, словно запыленной. Здесь, на извилистой нижней дорожке, Вере Петровне был знаком каждый куст, каждый сук. Дорожка побежала сперва слегка вверх, потом слегка вниз, и там, внизу, Вера Петровна увидела ту впадину, которую он называл «своей лужей».

Вера Петровна подошла к ней, раздвинула сильно разросшиеся за лето кусты. Лужи не было. Лужа высохла. Только трава во впадине была зеленей, чем повсюду, и на самом дне сохранилось немного черной грязи. И вспомнила Вера Петровна, как была здесь лягушечья икра, и как он стоял тут, длинноногий, и объяснял ей, что каждая икринка устроена, как линза. Из икры вышли головастики, но потом наступили жаркие дни, лужа высохла, и все они погибли — головастики, тритоны, прыгуны, жуки-плавуны. Он когда-то рассказывал ей, как в детстве носил воду из колодца в канаву, чтобы головастики не погибли. И ей так жаль стало погибших головастиков, которым никто не принес воды, что у нее дернулось горло и она почувствовала, что вот-вот заплачет. Жаль головастиков, жаль минувшей весны — самой лучшей весны в ее жизни, жаль радости, от которой она сама отказалась, мучительно жаль себя.

Две девушки встревоженно пробежали по дорожке, поглядывая вверх, на небо. Стало темнее. По небу быстро неслись какие-то светлые хлопья, и солнце сквозь эти хлопья казалось совсем тусклым. Но Вера Петровна ничего не заметила. Стоя над высохшей лужей, она чувствовала, что если сейчас его не увидит, она больше не сможет ни ходить, ни дышать, ни существовать.

И сразу его увидела.

— Вы!..

Он стоял на дорожке, смотрел на Веру Петровну.

От радости и волнения она совсем растерялась. «Как он похудел за эти дни! — думала она с острой жалостью. — Прежде скулы у него так не торчали. Похудел, почернел. Как он прожил это время? Ему, верно, совсем нечего есть…»

— Надо бежать, — сказал он. — Бежим!

Она но поняла. Почему бежать?

Он показал на небо. Она посмотрела вверх, увидела мутное солнце и опять не поняла.

— Сейчас будет гроза! — сказал он. И удивился: — Вы разве не слышите, как гремит?

Действительно, вокруг давно уже гремело, но она была так занята своим, что не слышала даже грома.

— Бежим! — крикнул он снова сквозь грохот.

И они побежали — через кусты, вверх по склону, он впереди, она за ним. Едва они немного поднялись, Вера Петровна увидела черный край тучи; туча шла со стороны города, а не со стороны реки, и потому внизу, с нижней дорожки, была не видна. Очень черная туча, страшная на вид, но Вера Петровна едва посмотрела на нее. Гроза — какие пустяки… Какое значение имеет гроза в сравнении с тем, что они встретились… Стоит ли так бежать из-за грозы?

Но он бежал, ломая кусты, и Вера Петровна послушно бежала за ним. Иногда он оборачивался и что-то кричал ей, но она не слышала ни слова — так все вокруг гремело и перекатывалось. Молнии вспыхивали целыми гроздьями над темными зубцами деревьев.

Когда они выскочили на главную аллею, Вере Петровне на лоб упала первая теплая капля. Вокруг грозно темнело, листва тополей и лип буйно вскипела под налетевшим ветром. Главная аллея, прямая, была пустынна из конца в конец. Он побежал по аллее. Куда они бегут? Вот так же они бежали от дождя в тот день, когда он поцеловал ее… Вдруг он, обернувшись и взглянув на нее, свернул на тропинку между кустами. Только тут она догадалась, что они бегут к тому же сараю, в котором укрывались от дождя в тот раз. Опять дождь, опять сарай, как в тот раз…

Когда она влетела в дверь, он уже стоял там, в полутьме, и только глаза его блестели. Они прильнули друг к другу с жадностью, с нетерпением. Он торопливо целовал ее мокрое лицо и что-то говорил, но кругом так гремело и шумело, что она не слышала ни слова. Тесно прижавшись, они медленно отступали в глубь сарая, и внезапно, споткнувшись о тачку, вместе упали на земляной пол. Он держал ее все крепче, и Вера Петровна не противилась, не пыталась вырваться… «Только сейчас не оторваться от него, — думал она. — Только продлить это счастье, это блаженство еще на одну минуту, а там какой угодно суд, какой угодно стыд, какая угодно беда до конца дней, лишь бы сейчас не отрываться от него еще хотя бы минуту…» А над крышей небо раскалывалось от грома и при вспышках молний озарялись все щели в