через час. Ее ужаснула такая бездна времени. Чем заполнить этот страшный час? Она вспомнила, что не обедала, и вошла в вокзальный ресторан; но сразу вышла, почувствовав тошноту от запаха пищи. Выйдя на платформу, она долго ходила из конца в конец.
Чувство своей вины перед ним терзало ее. Она все боялась, как бы он не оказался перед ней виноватым, а она сама кругом перед ним виновата. Она все боялась, что он ее бросит, а бросила его сама… Ей поделом, она заслужила… Нужно было о нем думать, а не о себе… Почему она ему не поверила, не доверилась?.. Ее обманул другой, тот, почти позабытый. Она мстила ему за обиду, которую ей нанес другой…
Час наконец прошел, поезд тронулся. Вера Петровна сидела у окна, полная нетерпения. Она сейчас увидит его, а если не увидит, так непременно дождется, сколько бы ни пришлось ждать… Вышло так, что ко всему случившемуся с ними, он отнесся гораздо серьезнее, чем она. Он готов был взять на свои плечи и ее, и ее дочку, и ее маму. А она? Клавдия Ивановна пугала ее, что он въедет в ее новую квартиру, и ей придется пять лет содержать его. Ну так что же? Она ведь сильнее, опытнее, устроеннее в жизни, чем он…
Она проехала свою станцию и в нетерпении вышла на площадку вагона.
До его станции — еще два перегона. Мимо плыли рощи, поля, домики, которых она никогда не видала. Еще одна станция, уже незнакомая. Горячее солнце висит довольно низко, тени стали длинными. Нетерпение Веры Петровны все росло. Едва поезд подошел к его станции, она первой выскочила на платформу.
Но оказалось, что главные трудности впереди. Она знала, что надо идти от железнодорожной насыпи вправо, знала фамилию его хозяев, — и больше ничего. Спросила нескольких человек на платформе, но никто такой фамилии но слышал. Вправо вела дорога, и она торопливо пошла по ней.
Поселок оказался большим, раскидистым. Какие-то длинные огороды тянулись вдоль дороги. Какие-то улицы с длинными заборами отходили вправо и влево. Потом дорога раздвоилась, и Вера Петровна остановилась.
Девушка, которую она встретила на развилке, долго повторяла фамилию, стараясь припомнить.
— На этом краю таких нет, — сказала она. — Может, за прудом?
И Вера Петровна вспомнила, как однажды он ей сказал, что живет где-то за большим прудом.
— А где тут пруд?
Девушка махнула рукой влево, и Вера Петровна пошла по глубокому рыхлому горячему песку, забивавшемуся в туфли. «Правильно, неправильно, — вспоминала она слова Клавдии Ивановны. — Любить друг друга, и будет правильно. Не себя любить, а его. Настоящая, ненастоящая… Вот Людмила Яковлевна не верит в настоящую. А я буду любить его по-настоящему, и выйдет настоящая… Как он все-таки далеко живет от станции. Где же пруд?»
Но тут улица пошла вниз, и впереди блеснула вода. Крики купальщиков звенели над водой. Пруд был длинный и узкий — перегороженный плотиной ручей. Очень красное солнце висело над прудом, и вода была красной, и красными были спины и плечи купающихся. На той стороне, за прудом, стоял длинный ряд домиков с телевизионными антеннами на крышах и скворечнями на шестах. Но как пройти туда, через пруд? Вера Петровна остановилась, озираясь.
Справа от нее была плотина, заросшая старыми ветлами. Слева — деревянный пешеходный мостик. Вера Петровна неудачно вышла на пруд — и до плотины и до мостика было довольно далеко. Поколебавшись, она пошла к плотине…
За плотиной ей наконец объяснили, где найти домик его хозяев. По заросшей травой улице, шагая прямо навстречу низкому красному солнцу, она добрела до калитки. Так вот где он жил все это время… Она толкнула калитку, уверенная, что сейчас увидит его.
Маленький, очень прибранный садик. Между рослыми густыми кустами малины и смородины недавно подметенная дорожка вела к крыльцу совсем маленького домика. Вера Петровна поглядела туда, сюда — никого. Она поднялась на крыльцо, постучала — никто по ответил, не открыл. Подождав и все больше волнуясь, она осторожно дернула дверь. И дверь поддалась. Не заперто.
— Есть здесь кто-нибудь? — спросила Вера Петровна, остановившись на пороге.
Молчание. Только где-то рядом тикали ходики.
Вера Петровна осторожно шагнула вперед и снова остановилась. Из сеней видна была комнатка с кроватями и занавесками, и еще одна комнатка — с голубой печкой, с большой географической картой на стене, — и кухня. Над кухонным столом висели ходики. Стрелки показывали без четверти шесть.
— Вам кого? — услышала Вера Петровна у себя за спиной.
На крыльцо поднялась старушка. Руки ее были выпачканы землей — только что копалась в огороде.
— Я не слыхала, как вы вошли, — сказала она, оглядывая Веру Петровну. — Я за домом была.
Она вошла в кухню, сполоснула руки под рукомойником.
— Вы к кому? Никого нет. Все в городе. Провожают.
— Провожают?
Но Вера Петровна уже сама поняла, кого провожают.
Он был здесь час назад, взял свой чемоданчик и уехал. Домой, к отцу. Он им объявил, что в институт его не приняли. У него уже и билет есть. И сын этой старушки, его товарищ, поехал с ним в город — проводить, посадить на дальний поезд…
— Когда его поезд уходит?
— В семь с минутами. Сын обещал вернуться к девяти.
Остался час с небольшим.
— Да у вас тут до станции сорок минут! — воскликнула Вера Петровна в отчаянье.
— Вот уж нет! Мы до станции всегда за двадцать минут доходим. За час до города добираемся, если, конечно, к самой электричке попасть, — сказала старушка.
Она рассмеялась, узнав, что Вера Петровна вышла на ту сторону пруда. Идти надо полем, напрямик. А там через огороды.
— Давайте я вам покажу.
Она вывела Веру Петровну за калитку, и Вера Петровна побежала.
Через двадцать минут она добежала до станции и увидела хвост электрички, уходящей в город.
Она заметалась по платформе. Уже седьмой час, а следующая электричка будет здесь через сорок пять минут. Надежды не оставалось никакой.
Вера Петровна без сил опустилась на скамейку. Что делать? Сидеть здесь, на этой скамейке, пока не пройдет мимо дальний поезд? Дальние поезда на маленьких станциях не останавливаются… Она даже в окно его не увидит…
Зная, что уже все безнадежно, Вера Петровна тем не менее дождалась электрички и вернулась в город. На вокзал она прибыла в сумерки. Дальний поезд уже отошел, и даже провожавшие успели разойтись.
Все кончилось. Все стало прошлым, воспоминанием. Словно все было не с ней. Словно взяла книжку и прочитала от начала и до конца.
11
Было уже совсем темно, когда Вера Петровна шла со станции домой. Весь день она бегала, ездила и ничего не ела, но в тоске своей, и отчаянье не замечала она ни голода, ни усталости. Низкие крупные звезды висели на темных ветвях деревьев, прекрасные и равнодушные. И, враждебно глядя на звезды, Вера Петровна думала, что вот есть у нее теперь и покой и воля. И всегда будет. И никогда не будет той вечной муки и тревоги, в которой все счастье, — любви.
Большой темный тополь стоял возле ее дома. Когда она поравнялась с ним, тень отделилась от ствола.
Вера Петровна узнала его и не поверила.
Шинель, свернутая, висела у него на плече. В руке он держал чемоданчик.
— Вы!
— Я соскочил с поезда, когда проезжал мимо твоей станции.
Раздавленная радостью, она стояла и смотрела на него.
Он отворил перед нею калитку и сказал:
— Пойдем домой.
1962
1
— Расскажи мне все.
— Как это — все?
— Все, что с тобой было.
— Ты все мне можешь рассказать. Ведь мы — муж и жена.
— А разве мы — муж и жена?
— А ты так не считаешь?
— Мы никогда не говорили об этом.
— Мы никогда ни о чем не говорили. Только о моей болезни. Ненавижу свою болезнь за то, что мы о ней так много говорим! Скажи, а ты до сих пор не считала, что мы муж и жена?
— Не считала.
— А как же ты считала?
— Никак не считала. Хотела, чтобы вам было хорошо.
— Я уже просил тебя, говори мне «ты».
— Хорошо, я буду говорить тебе «ты»…
— Ты должна мне все рассказать. И я тебе — все. Это наш последний разговор.
— Почему — последний?
— Потому что за мной вот-вот придут…
— Ну, так что же? Мы можем поговорить потом.
— Когда потом?
— После операции.
— А если никакого потом не будет?
— Ну, ну, глупости! Ведь он сказал что операция — пустяк. Вы сами слышали!
— Он всем всегда так говорит. Я не боюсь. Мне не надо вранья. Я никогда ничего не боюсь!
— Ну, зачем вы сердитесь? Вам нельзя сердиться!
— Говори мне «ты»! Глупо, когда жена говорит мужу — «вы»!
— Не сердись. Это только привычка.
— Пора отвыкнуть! Ведь мы с тобой уже год.
— Да, целый год.
— Больше года. Когда был тот праздник в общежитии?
— В том декабре.
— Четырнадцать месяцев уже. Я приехал на машине, был очень весел, чувствовал себя совсем молодым. Я тогда был еще совсем здоров, только в боку немного кололо, но я не обращал внимания. Я сильно выпил тогда.
— Этого я не заметила.
— А что ты мне понравилась — заметила?
— Заметила.
— Ну, и что же?
— Очень удивилась.
— Чему ж тут удивляться?
— Ну, для женщины моих лет…
— Сорок два…
— Разве это много? Я на десять лет тебя старше, и ты для меня — девочка. Я при царе родился, семнадцатый год помню. Да ты и есть девочка, тоненькая девочка с седыми прядками. Я тогда, в общежитии, смотрю: такая тихая. И лицо милое. А через два дня мне совсем плохо стало. В первый раз. И ты пришла.
— Мне сказали, что вы один и помочь некому.
— И осталась. Ты была рада, что осталась?
— Сначала — нет.
— А потом?
— Потом я увидела, что я вам нужна.
— И теперь рада?
— Рада. Трудно жить, если никому не нужна.
— Здесь все врачи считают, что ты моя жена. Ведь ты меня сюда привезла.
— Да, врачи считают. Слишком сложно было бы им объяснять…
— Стучат, идут. Не за мной?
— Нет, прошли в соседнюю палату.
2
— Странное дело, мы с тобой ни разу не говорили о любви.
— Что ж тут странного? Зачем о ней говорить?
— Все говорят.
— Мало ли что. Любовь не в разговоре.
— Я говорил тебе. В самом начале. Я все ждал, что и ты мне скажешь. Но ты не сказала. Тогда и я перестал говорить.
— А вам нужно было, чтобы я сказала?
— Нужно. Ты что, не
