Не стоять в сенях! Уходите в комнату!

Он подымался. Я слышал скрип его краг.

Потом увидел его. Он остановился перед Галиной Петровной, ярко освещенный лампой. В опущенной его руке был наган, выложенный серебряными листьями. Холодная неистовость сияла в глазах. Он был смертельно пьян, но опьянение выражалось только в этом бессмысленном, бешеном взгляде.

В дверь, в темные комнаты, он не смотрел. Он видел только Галину Петровну с керосиновой лампой в руке, маленькую Галину Петровну, и молча уставился на нее, пристально и бессмысленно.

Она слегка отпрянула.

Сашка, не удержавшись, переступил с ноги на ногу. Сапог его стукнул о половицу. Валерьян Сергеич поднял голову, вглядываясь в дверь, в темноту.

Галина Петровна заметила этот взгляд. И сразу же рванулась вперед, припала к Валерьяну Сергеичу всем телом, обняла его. Лампа была у него за спиной. У нее за спиной был наган.

Она положила голову ему на грудь и подняла лицо. Валерьян Сергеич нагнулся и губами нашел ее губы.

Не отрываясь от ее губ, он сильным движением втолкнул ее в кухню и вошел вместе с нею. Прильнув к нему, она старалась повернуть его к нам спиной. Но он был сильнее ее, он поворачивал ее дальше и опять оказывался к нам лицом.

Они медленно кружились, и лампа то скрывалась, заслоненная ими, то снова ослепляла нас. Громадные тени перебегали со стены на стену.

Свободной рукой она ловила у себя за спиной его руку с револьвером.

Прижатые друг к другу, Кудрявцев и Галина Петровна, кружась, рухнули на пол. С плачущим звоном разбилось ламповое стекло. И свет погас.

Хрустнуло, отворяясь, замазанное на зиму окно. Яков Иваныч распахнул его. Влажный воздух вошел в комнату. Яков Иваныч встал на подоконник, заслонив чуть–чуть посеревшее небо.

Но прыгнуть он не успел, потому что в кухне щелкнул револьверный выстрел.

Яков Иваныч соскочил с подоконника на пол, и мы втроем, в темноте, кинулись в кухню. Яков Иваныч чиркнул спичкой. И при колеблющемся огоньке спички мы увидели на полу Галину Петровну и Валерьяна Сергеича.

Голова Валерьяна Сергеича лежала на коленях у Галины Петровны, и она обнимала его рукой, в которой был зажат выложенный серебром наган.

— Идем с нами! — сказал ей Яков Иваныч.

Мы уже слышали, как те двое, внизу, встревоженные выстрелом, осторожно и пугливо подымались по лестнице. Она посмотрела на нас безразлично.

— Уходите, — сказала она. — Нет, я никуда не пойду. Я с ним не расстанусь.

И мы выпрыгнули через окно в мокрый снег.

13

Когда мы перешли реку, за нами, над городом, уже висела ветреная весенняя заря.

На берегу нас окликнули красноармейцы. Нас узнали, и мы пошли в дом начальника станции — там был штаб дивизии, там мы разулись и сушили сапоги на плите.

А когда поднялось солнце, лед двинулся и шел шесть суток. Льдины кружились, сталкивались, сияли, синели и таяли. Вздувшаяся вода уносила последние остатки незабываемой той зимы.

Шесть суток между двумя берегами — берегом белых и берегом красных — была преграда, неодолимая для всех, кроме ветра, изменчивого, полного гнилых и сладковатых запахов весеннего леса.

Все шесть дней жаркое солнце висело над ясным, вымытым миром, и все шесть дней до нас доходили добрые вести. Фронт белых был прорван. Его прорвали в сотне верст к югу от нас. Главные наши силы хлынули в прорыв и пошли на восток — к Уфе, к Уралу.

А на седьмой день белые покинули город. Мы видели, как тянулись они через холмы, по дороге, мимо телеграфных столбов. Дорога уже подсохла, и легкая пыль вилась над возами.

В городском саду мы хоронили повешенных. Сад был в зеленом дыме только что лопнувших почек. Нежные, светлые стебли травы раздвигали черные комья. Трубы сияли, и пели, и плакали.

Когда трубы смолкли, предисполкома прочитал имена погибших. Галины Петровны среди них не было.

Говорят, Сашка встретил ее через несколько месяцев, когда мы взяли Красноярск. Он один из первых вошел в Красноярск и освободил ее из тюрьмы. Он хотел жениться на ней, но она не пошла за него.

1933 г.