Рутерфорда.

В хижине был еще полумрак. Обернувшись, Рутерфорд заметил, что четыре воина, обыкновенно спавшие у двери, исчезли. Рядом Джек Маллон испуганно таращил глаза, Джефферсон спал, словно мертвый, но Джон Смит и Томпсон, приподнявшись, взволнованно заглядывали в дверь.

Тут только Рутерфорд заметил, что в комнате их всего пятеро.

— Где Уотсон? — воскликнул он и вскочил на ноги.

Ему никто не ответил.

— Он бежал, и его застрелили! Вы слышали выстрел? — кричал Рутерфорд.

Джон Смит молча кивнул головой.

— Почему он не предупредил нас, что собирается сегодня бежать? — продолжал Рутерфорд. — Ведь вы тоже ничего не знали? Он постоянно твердил о побеге, но я никогда не думал, что он хочет бежать так скоро. Если бы он сказал нам, мы бы его отговорили…

— Вот потому он нам ничего и не сказал, — мрачно вымолвил Джон Смит.

Нестройные крики на улице сливались в сплошной гул. Рутерфорд вскочил и бросился к двери.

— Не уходи! — захныкал Джек Маллон, хватая его за ногу. — Я боюсь… Что теперь с нами будет?

Но Рутерфорд выдернул свою ногу и на четвереньках выполз из хижины. Джек Маллон, Смит и Томпсон последовали за ним. Через минуту они все вчетвером стояли уже посреди улицы. В хижине остался один Джефферсон. Он крепко спал.

Толпа бежала к воротам в частоколе. Заливались псы, испуганные свиньи путались под ногами. Женщины запрудили всю улицу. Мужчины были уже там, впереди, у ворот.

Пленники пошли туда, куда их тянула за собой толпа. Но толпа скоро повернула назад. Рутерфорд и его товарищи отошли в сторону, остановились возле какой-то хижины и принялись смотреть.

В деревню из лесу вошел многолюдный отряд воинов. Они волокли отчаянно упиравшегося и кричавшего человека. Это был Джон Уотсон. Он отбивался, старался вырваться, кусал плечи державших его воинов и кричал, кричал, кричал.

— Вам выпустят кишки! — вопил он. — Вас засекут, сдерут с вас кожу, сожгут на кострах!

Но воины не обращали на его крики ни малейшего внимания. Они упорно волокли его по улице. Рядом с ним несли труп большой собаки.

Когда Джон Уотсон поравнялся с тем местом, где стояли его товарищи, Рутерфорд кинулся к нему. Но пробраться к пойманному беглецу он не мог — толпа сразу оттеснила его в сторону.

— Успокойся, Джон! — закричал Рутерфорд. — Веди себя смирно! Мы попытаемся тебе помочь!

Но Уотсон не слышал его и продолжал выкрикивать свои бессмысленные угрозы. Только один старый воин, стоявший неподалеку, обернулся к Рутерфорду и, злорадно ухмыляясь, сказал по-новозеландски:

— Плачь о своем друге. Ты его больше никогда не увидишь.

Джона Уотсона притащили к хижине Эмаи. Верховный вождь встретил своих воинов у порога и приказал ввести беглеца в хижину.

Матросы уселись на сено вокруг лежащего Джефферсона и стали совещаться, что делать. Джефферсон уже проснулся, но, выслушав рассказ о побеге Уотсона, не сказал ни слова и остался совершенно равнодушным. Джек Маллон тихо плакал в уголке и твердил, что теперь они все погибли. Рутерфорд считал, что нужно сделать все возможное, чтобы спасти Уотсона, но мало надеялся на удачу.

— Что же ты хочешь предпринять? — спросил Томпсон.

— Я пойду к Эмаи и буду просить его пощадить Джона, — ответил Рутерфорд. — Я поручусь, что он больше не будет пытаться бежать.

— Так Эмаи и поверил твоему поручительству! — возразил Томпсон. — Нет, нам лучше не вмешиваться в эту историю и сидеть как можно тише! Мы должны притвориться, что нам нет до Джона никакого дела, а то мы и его не спасем и себя погубим.

Но Смит пристыдил Томпсона и поддержал Рутерфорда. И Рутерфорд отправился один к хижине верховного вождя.

Эмаи занимал самую большую хижину в деревне. Сейчас она была полна народа, и сквозь соломенные стены доносился гул многих голосов.

У входа в хижину Рутерфорда остановили воины. Один из них спросил:

— Что тебе надо здесь, белый человек?

— Я хочу говорить с Эмаи, — отвечал по-новозеландски Рутерфорд.

— Подожди, — ответил воин, — я пойду и узнаю, хочет ли Эмаи говорить с тобой.

Рутерфорд сел на бревно перед хижиной и стал ждать. Воины, толпившиеся возле входа, громко обсуждали побег Джона Уотсона. Вот что узнал Рутерфорд.

Джон Уотсон вышел из хижины пленников в середине ночи, когда было еще совсем темно. Сторожа крепко спали и не заметили его ухода. Раздобыв где-то толстую дубинку и крепкую веревку, он прокрался к воротам в частоколе. Ворота сторожили только два воина, вооруженных ружьями, копьями и мэрами.

Джон Уотсон незаметно подошел к ним сзади и оглушил обоих ударами дубинки по головам. Затем связал их и заткнул им рты. Захватив с собой ружья, он шмыгнул в ворота и скрылся в лесу.

Связанные воины скоро очнулись. Одному из них удалось вынуть изо рта тряпку. Он разбудил всю деревню. Сейчас же была начата погоня. Лес наполнился воинами и собаками.

Джон Уотсон, очевидно, сразу заблудился в лесу. Вместо того чтобы уйти подальше, он обошел деревню кругом и засел среди поваленных бурей деревьев чуть ли не возле самого частокола. Но именно это и сбило его преследователей. Они не догадались искать его так близко и зашли далеко в лес. Быть может, Джону Уотсону удалось бы укрыться среди бревен до следующей ночи и тогда потихоньку уйти, но, к несчастью, на рассвете его заметила большая собака. Она остановилась шагах в двадцати от беглеца и принялись лаять. Уотсон не удержался и застрелил ее из ружья. Вот именно этот выстрел и разбудил Рутерфорда. Конечно, беглец после этого был сразу обнаружен и схвачен.

Рутерфорд сидел перед хижиной Эмаи, прислушивался к разговорам и ждал. Ждать ему пришлось очень долго, почти час. Он уже начал терять терпение и хотел без спросу войти в хижину, как вдруг воин, который пошел доложить о нем вождю, вернулся.

— Эмаи не хочет говорить с белым человеком, — сказал он Рутерфорду. — Белый человек должен уйти.

Рутерфорд печально побрел к своим товарищам. Он понимал, что судьба Джона Уотсона решена.

Заступница

Моряки угрюмо сидели у себя в хижине. Молчали. Через несколько часов Джон Уотсон будет убит. Нужно что-то сделать, нужно попытаться спасти его. Но как? Им было жалко товарища и страшно за свою судьбу.

Солнце подымалось все выше и выше. В хижине стало душно.

Вдруг Рутерфорд через дверь увидел босые девичьи ноги. Эшу! Она остановилась перед хижиной, как останавливалась каждый день, и ждала, чтобы моряки, по обыкновению, вышли поболтать с ней.

Джек Маллон направился было к двери. Но Рутерфорд остановил его.

— Подожди, Джек, — сказал он. — Эта девушка может нам пригодиться, и действовать с ней надо очень осторожно.

Джек Маллон послушно остался в хижине.

Эшу ждала у дверей. Наконец она устала стоять и села на землю. Время шло, а ее белые друзья не появлялись. Она удивилась. Обычно они с такой охотой выходили поболтать с ней. Ей надоело ждать. Быть может, они не знают, что она пришла? Она нетерпеливо хлопнула несколько раз ладонью по стене хижины. Но и теперь никто не появился.

Подождав еще немного, удивленная и рассерженная девушка нагнулась и вошла в дверь. Рутерфорд и его товарищи даже не обернулись к ней.

— Айр-маре, — сказала она.

Ей никто не ответил.

— Айр-маре! — повторила она громко и сердито.

Моряки даже не шевельнулись.

Их молчание начало раздражать ее. Она стукнула босой ногой о землю.

— Отчего ты мне не отвечаешь? — спросила она Рутерфорда. — Я пришла сюда разговаривать с тобой.

— Он никогда больше не будет разговаривать с тобой, Эшу, — сказал Джон Смит. — Твой отец хочет убить его брата, и он поэтому не скажет тебе больше ни одного слова. Уходи отсюда.

Джон Смит нарочно назвал Уотсона братом Рутерфорда. Он хотел поразить девушку.

Эшу рассердилась не на шутку.

— Нет, он будет со мной разговаривать!.. Скажи мне, будешь или нет? — обратилась она к Рутерфорду.

Но Рутерфорд молчал.

— Уходи отсюда, — спокойно повторил Джон Смит, подымаясь на ноги.

— Ты не смеешь меня выгонять! — крикнула девушка. — Я скажу отцу, и он никому не позволит выгонять меня!

— Хорошо, — проговорил Джон Смит. — Пойди и скажи отцу. Твой отец может запретить нам выгонять тебя отсюда, но он не может заставить Желтоголового сказать тебе хоть слово.

— Нет, отец заставит его со мной разговаривать!

— Он ни разу не крикнул, когда его татуировали, — торжественно произнес Джон Смит, — и он не будет с тобой говорить, если сам но захочет.

Девушка вспомнила о мужестве Рутерфорда во время татуировки и задумалась. Нет, его действительно никто не может заставить говорить с ней. Она робко заглянула ему в лицо, надеясь, что он передумает и скажет ей что-нибудь сам, но доброй воле.

Но лицо Рутерфорда было сурово и непреклонно. Он крепко сжал губы. И, чувствуя, что другого выхода нет, Эшу решила уступить.

— Хорошо, Желтоголовый, — сказала она Рутерфорду, — я пойду к отцу и буду просить его оставить жизнь твоему брату.

И ушла.

— Молодец, Смит! — сказал Рутерфорд, когда она вышла. — Ты отлично понял мой план!

И, помолчав, прибавил:

— Эшу хорошая девушка. Уотсон напрасно ее не любил. Но послушает ли Эмаи свою дочь?

Опять медленно потянулись часы ожидания. Вся деревня волновалась — никто не пошел на работу, на рыбную ловлю. Пленникам не принесли пищи, но Рутерфорд понял, что это произошло не по злому умыслу, а просто по беспорядочности — Эмаи, занятый Джоном Уотсоном, забыл распорядиться. Солнце уже опускалось, день клонился к вечеру. Вечером их товарищ будет убит, если, конечно, Эшу не спасет его. Как бы узнать, что делается в хижине верховного вождя, из которой все время вырывается гул взволнованных голосов? Неужели Эту никогда не вернется и не скажет, что ей ответил отец?

Но она вернулась. Солнце уже сбоку, вечерним пламенем, озаряло деревья и хижины, когда она, нагнувшись, снова вошла в дверь. Рутерфорд вскочил. Она сказала:

— Я долго просила отца. Старые воины, сидящие в его хижине, кричали ему, чтобы он меня не слушал. Они говорили, что твоего брата надо съесть, что, если ему оставят жизнь, он снова убежит. Отец думал. Он очень долго думал. А я его все просила. Тогда отец решил оставить жизнь твоему брату. Он подарил его Ренгади. Старый Ренгади очень обрадовался, ему давно хотелось иметь белого раба. Воины сердились. Им придется есть только собаку, которую убил твой брат. Но отец сказал, что мы все уходим завтра отсюда в свою родную деревню и берем вас с собой, а твоего брата оставим Ренгади. Отец говорил Ренгади: «Давай своему белому много есть, и он от