полмиллиона, а третья — от двух до трех миллионов человек. На несчастья, принесенные второй засухой, наложилась дезорганизация транспорта, вызванная гражданской войной. Вряд ли можно усмотреть в этих событиях некий «голодный заговор» и говорить об умышленной жестокости, хотя трагедия в провинции Хэнань в 1942–1943 годах, когда голод унес два или три миллиона жизней, то есть в среднем одного жителя из двадцати, и были случаи людоедства, наводит на подозрения. Несмотря на то, что последствия неурожаев были губительными, правительство, располагавшееся в Чунцине,[98] не пошло на снижение налогов и за долги описывало имущество крестьян. Приближение линии фронта не улучшило положения, напротив, лишенных привычных доходов крестьян отправляли на принудительные работы, такие, как рытье пятисоткилометровых противотанковых рвов, оказавшихся к тому же бесполезными. Эти действия правительства стали прообразом провалов «большого скачка», хотя некоторые неудачи в Хэнани можно было объяснить продолжавшейся войной. Во всяком случае, озлобленность крестьян становилась огромной.
В целом, наиболее чудовищные и многочисленные преступления того периода совершались во множестве глухих китайских деревень, они не привлекали внимания и почти не оставляли следов, ибо совершались в процессе борьбы одних бедняков (или полубедняков) с другими. Помимо «случайных» убийц существовало несметное число настоящих бандитов, порой объединявшихся в страшные банды, которые грабили, занимались шантажом, вымогательством, захватом заложников и которые готовы были убить любого, кто оказывал им сопротивление или отказывался платить. Случалось, бандиты попадали в руки крестьян, и те вершили самосуд при всем народе… Самым большим бедствием были солдаты — куда более страшным, чем бандиты, с которыми они должны были бороться. Известно прошение, направленное деревенскими жителями властям провинции Фуцзянь в 1932 году. Они просили отозвать присланных к ним стражей порядка, потому что, писали крестьяне, «нам хватает разборок и с бандитами». В 1931 году в той же провинции восставшие крестьяне, не желая мириться с постоянными грабежами и насилием, вырезали почти весь присланный им «в помощь» отряд из 2500 солдат. В 1926 году на западе провинции Хунань крестьяне, действуя под прикрытием подпольной организации «Красные пики», избавились от полусотни тысяч «солдат-бандитов», а в 1944 году в том же самом районе, при наступлении японцев, крестьяне, припомнив все, что они претерпели от своих «защитников» в прошлом, начали охоту за отставшими от своих войсковых частей солдатами, ловили их и зачастую живьем закапывали в землю: тогда погибли около пятидесяти тысяч человек. Солдаты, однако, были такие же бедняки, как и их палачи, несчастные и запуганные жертвы рекрутского набора. По воспоминаниям американского генерала Уидемейера, они обрушивались на крестьян, умножая жертвы голода и наводнений.
Некоторые выступления крестьян были направлены против налоговых поборов. В Китае налогами облагались земельные наделы, посевы опийного мака, самогоноварение, свежезабитые свиньи, возводимые строения. Самые страшные удары крестьяне наносили своим же братьям — крестьянам. Бессмысленные побоища между деревнями, кланами и тайными обществами опустошали крестьянские селения и умножали неистребимую ненависть, подогреваемую обычаем кровной мести. Так, в сентябре 1928 года группа «Короткие мечи» одного из уездов провинции Цзянсу уничтожила двести «Длинных мечей» и сожгла шесть деревень. С конца XIX века в восточных уездах провинции Гуандун деревни были поделены на сферы влияния двух смертельно враждовавших групп, носивших названия «Черные флаги» и «Красные флаги». В уезде Пунин той же провинции члены клана Линь преследовали и убивали всех жителей, имевших несчастье носить фамилию Хо, не щадя ни больных проказой, которых они сжигали на кострах, ни проживавших там многочисленных христиан. Эта борьба не имела политической или социальной окраски, местные царьки укрепляли таким образом свой авторитет. Врагом часто был инородец — иммигрант или житель с другого берега реки.
Революция, неотделимая от террора (1927–1946)
Однако, когда в январе 1928 года жители одной из деревень, контролируемых «Красными флагами», увидели на своих улицах отряд с развевавшимся впереди флагом «родного» цвета, они с энтузиазмом присоединились к одному из первых китайских Советов. Это была Хайлуфынская революционная база — первый в Китае советский район, организованный Пэн Баем. Коммунисты держались от Советов в стороне, старались использовать вражду местных группировок; действуя быстро и напористо, они вошли в доверие к населению и поощряли новообращенных деревенских активистов к расправам и насилию. В течение нескольких месяцев 1927–1928 годов за сорок — пятьдесят лет до китайской «культурной революции» и режима красных кхмеров репетировались худшие эпизоды будущих событий. С 1922 года это движение подогревалось крестьянскими профсоюзами, созданными усилиями Коммунистической партии, и закончилось враждебным противостоянием «крестьянской бедноты» и подвергавшихся непрерывным нападкам «землевладельцев», хотя ни вековые традиции, ни даже современная действительность не делали акцент на этом различии. Отмена прежних долговых обязательств и упразднение арендной платы за землю обеспечили Хайлуфынской революционной базе поддержку народа, которой воспользовался Пэн Бай, чтобы установить режим «демократического террора». Все население сгонялось на процессы над «контрреволюционерами», которых неизменно приговаривали к смертной казни. Люди должны были участвовать в расправах, поддерживая красногвардейцев криками «убей, убей!», пока те методично расчленяли жертву на куски, которые присутствующие — иногда и члены семьи казненного — должны были жарить и съедать на глазах еще живого несчастного. Устраивались массовые трапезы с поеданием печени и сердца «врагов» либо митинги, где оратор произносил обличительную речь перед строем пик, увенчанных головами убитых. Тяга к мстительному каннибализму повторится позже в полпотовской Камбодже. С этим перекликаются и другие древнейшие азиатские архетипы, возрождавшиеся в самые бурные моменты китайской истории. Например, в период иностранных нашествий император Янди из династии Суй не только отомстил предводителю восстания 613 года, но и истребил весь его род.
«Самое суровое наказание состояло в том, что казнили четвертованием, а голову выставляли на шесте в назидание всем, либо виновному отрубали конечности и расстреливали его из лука. Самым именитым сановникам император даровал право съедать по кусочку мяса казненного».
Известный писатель Лу Синь, сторонник коммунизма, свободного от национализма и антизападного духа, написал однажды: «Китайцы суть каннибалы»… Менее массовыми, чем кровавые оргии, были грабежи в монастырях, учинявшиеся отрядами Красной армии в 1927 году, и репрессии по отношению к монахам — даосам. Верующим приходилось перекрашивать изображения своих богов в красный цвет, чтобы спасти их от уничтожения. Началось постепенное обожествление Пэн Бая. За четыре месяца власти Советов провинцию покинули около пятидесяти тысяч человек, главным образом, бедные крестьяне.
Пэн Бай (расстрелян в 1931 году) был ярым сторонником сельского милитаризованного коммунистического движения. Его идею быстро подхватили коммунисты-маргиналы, например Мао Цзэдун, тоже выходец из крестьян, который развил ее в знаменитом «Докладе о положении крестьян в Хунани» (1927), противопоставив сельский коммунизм городскому рабочему коммунистическому движению, в тот момент полностью разбитому Гоминьданом под предводительством Чан Кайши. Идея стала набирать силу и привела к созданию одной из первых «красных баз» в горах Цзинган на границе Хунани и Цзянси в 1928 году. Седьмого ноября 1931 года (в годовщину Октябрьской революции) в этой провинции были проведены укрепление и расширение Центральной революционной базы и провозглашена Китайская республика Советов, а Мао Цзэдун стал председателем Совета народных комиссаров. До победы в 1949 году китайский коммунизм испытал много превратностей и перекосов, но модель была задана: сосредоточение революционных усилий на строительстве государства, милитаристского по своей природе, способного покончить с врагами, в данном случае — с армией «марионеточного» правительства Чан Кайши, «окопавшегося» в Нанкине. Неудивительно, что в той революционной ситуации стоящие перед армией военно-репрессивные задачи являлись центральными и основополагающими. Революционная ситуация в то время была далека от русского большевизма и еще дальше от марксизма, но именно путем большевиков, путем захвата власти и утверждения национал-революционного государства с 1918–1919 годов шли к коммунизму основатели КПК и их «мозговой трест» Ли Дачжао. Везде, где верх брала КПК, возникал казарменный социализм (особенно чрезвычайные суды и карательные отряды). Пэн Бай тщательно отработал эту модель.
Трудно понять, откуда взялось пристрастие китайского коммунизма к репрессиям: сталинский Большой террор 1936–38 годов был позже террора китайских Советов, жертвами которого стали, по некоторым оценкам, 186 тысяч гражданских лиц в одной только провинции Цзянси с 1927 по 1931 год. Почти все жертвы — противники поспешной аграрной реформы, тяжкого налогового гнета, мобилизации молодежи на войну. Население было пассивным и с неохотой втягивалось в реформы, которые коммунизм внедрял крайними методами (с 1931 года Мао подвергался критике за применение насильственных методов и был временно отстранен от руководства). Местные партийные кадры постепенно оттеснялись от партийной работы (как, например, в уездах вокруг «советской» столицы, Жуйцзиня), и наступление Гоминьдана со стороны Нанкина встретило слабое сопротивление. Силы Нанкина были мобильнее и одерживали победы над самыми удаленными и отрезанными от главных направлений «базами», чьи гарнизоны уже вкусили плоды политики террора. На территории советского района на севере Шэньси вокруг Яньаня творились насилия, которые коммунисты научились «дозировать», действуя более изощренно и менее кроваво. Налоговое бремя было для крестьян невыносимо. В 1941 году у крестьян было изъято 35 % урожая — это вчетверо больше, чем в провинциях, занятых Гоминьданом. Жители деревень открыто желали смерти Мао… Партия подавляла сопротивление и пыталась «оздоровить экономику», поощряя выращивание и экспорт опиумного мака (разумеется, не афишируя этого), который до 1945 года приносил в казну от 26 до 40 % дохода.
Как это часто бывало при коммунистических режимах, активные проводники политики «на местах» стали жертвами подозрений, не прошедших для них бесследно; они умели доходчиво объясняться с крестьянами, и, самое главное, они были частью крестьянского общества, проросли в него многими корнями, и эти корни не были еще перерублены. С некоторыми активистами счета были сведены спустя десятилетия… Наибольшие подозрения почти всегда вызывали те руководители, которые работали в своих родных деревнях, районах, уездах. Оппоненты, сильнее зависящие от центрального аппарата, обвиняли их в «местничестве» — они и в самом деле действовали иногда более осторожно, рискуя даже уклоняться от выполнения директив. За одним конфликтом скрывался другой: члены партии, работавшие в сельских районах, часто были выходцами из зажиточного крестьянства, из семей землевладельцев (наиболее образованного слоя), примкнувшими к коммунистической идее из радикальных националистических убеждений. Партийные работники центральных органов пришли из маргинальных и деклассированных слоев. Это были бандиты, бродяги, нищие, бывшие наемные солдаты, проститутки. В 1926 году Мао предвидел их важную роль в революции:
«Эти люди могут очень храбро сражаться и — если мы направим их туда, куда нам нужно, — смогут стать революционной ударной силой».
Не стал ли он сам похож на тех, о ком писал? Недаром много позже, в 1965 году, он показался американскому журналисту Эдгару Сноу «опирающимся на дырявый зонтик монахом, одиноко бредущим при свете звезд». Остальное население (кроме твердого оппозиционного меньшинства — нередко
