сельского хозяйства, продовольствие. Необходимо было накормить бюрократию, рабочих и военных. При этом большевистская власть была против того, чтобы горожане свободно покупали продовольствие у крестьян, ведь в этом случае преимущества получали более состоятельные люди, сохранившие накопления и имущество, которое можно было обменять на хлеб. Большевистская власть опиралась на наиболее обездоленные слои населения, а также на массу красноармейцев, партийных активистов и новых чиновников. Преимущества при распределении продовольствия должны были получать именно они. Торговля была запрещена, вводилась система «пайков», при которой каждый человек мог получать продовольствие только от государства. Эта система создавала абсолютную зависимость человека от государства.
В январе 1919 г. был введен колоссальный продовольственный налог — продразверстка. С его помощью из крестьян удалось выколотить больше хлеба — за первый год продовольственной диктатуры и начала продразверстки (до июня 1919 г.) было собрано 44,6 млн пудов хлеба, а за второй год (до июня 1920 г.) — 113,9 млн пудов. Напомним, что только за ноябрь 1917 г. еще не разгромленный продовольственный аппарат Временного правительства собрал 33,7 млн пудов122 — без расстрелов и гражданской войны в деревне.
Куда шло это продовольствие? Значительная его часть просто сгнивала:
«Из Сибирской, Самарской и Саратовской губернских организаций, закупающих ненормированные продукты, везут мерзлый картофель и всякие овощи. В то же время станции Самаро-Златоустовской и Волго-Бугульминской железных дорог завалены хлебом в количестве свыше 10 млн пудов, которые за отсутствием паровозов и вагонов продорганам не удается вывезти в потребляющие районы и которые начинают уже портиться»123.
Попытка «прорыва в будущее» с помощью грубого насилия и тотальной централизации обернулась провалом в прошлое. Вместо посткапиталистического общества получилось дофеодальное — доиндустриальная деспотия, в которой корпорация поработителей собирала дань с крестьян, убивая сопротивляющихся.
Система «военного коммунизма» вызвала массовое недовольство рабочих, крестьян и представителей интеллигенции. Сопротивление «военному коммунизму» на территории советских республик объективно носило революционный характер, оно как правило развивалось под советскими лозунгами.
Можно говорить о Крестьянской войне 1918–1922 гг. — самой масштабной в истории нашей страны. В отличие от крупных волн крестьянский восстаний (таких как события 1861–1862 гг. и 1928–1932 гг.) крестьянские войны имеют один или несколько постоянных очагов, с которыми государство не может справиться в течение длительного времени — большей части войны. Но война разливается шире этих очагов, вспыхивает множеством более скоротечных, но нередко более массовых восстаний124.
Сопровождавшие большевистскую революцию разрушения и общественные катаклизмы, отчаяние и невиданные прежде возможности социальной мобильности порождали иррациональные надежды на скорую победу коммунизма. Радикальные лозунги большевизма дезориентировали другие революционные силы, не сразу определившие, что РКП(б) преследует цели, обратные задачам антиавторитарного крыла Российской революции. Аналогичным образом были дезориентированы и многие национальные движения. Противники большевиков, представленные «белым» движением, рассматривались крестьянскими массами как сторонники реставрации, возвращения земли помещикам. Большинство населения страны было в культурном отношении ближе большевикам, чем их противникам. Все это позволило большевикам создать наиболее прочную социальную базу, обеспечившую им победу в борьбе за власть.
В 1921 г., когда основные белые армии потерпели поражение, встал вопрос об отказе от чрезвычайных мер. Часть партии сочла, что настала пора вернуть власть рабочему классу Организация всего рабочего класса — профсоюзы. После того как Троцкий предложил «перетряхнув» (почистив) профсоюзы, сделать их государственными органами, возмутилась профсоюзная верхушка. В РКП(б) развернулась дискуссия о профсоюзах. Искренние коммунисты, грезившие отмиранием государства, освобождением личности, прямой демократией и другими лозунгами, которые марксизм позаимствовал у идеологии просвещения и анархизма, требовали реформ после окончания войны с «белыми». Рабочая оппозиция во главе с А. Шляпниковым и А.Коллонтай в соответствии с программой партии предлагали передать власть съездам производителей, отказавшись от диктата Совнаркома, ЦК и карательных органов. Идея передача значительной власти профсоюзам выдвигалась и группой «Демократического социализма», но в иной модификации.
Между децистами и рабочей оппозицией существовали острые противоречия. Дело в том, что децисты отстаивали позиции региональных партийных кланов, против авторитаризма которых на местах боролись рабочие оппозиционеры, выступавшие с эгалитаристских позиций.
Бухарин пытался найти компромиссные варианты между сторонниками самоуправления и централизации. Дискуссия о профсоюзах, которая на деле стала спором о том, каким станет режим после войны. Но Ленин считал такие реформы излишними в условиях, когда стабильность большевистского режима не гарантирована. Тем более, что он скептически относился к производственному самоуправлению и рассматривал профсоюзы, как «приводной ремень» от партийного центра к рабочему классу, а не наоборот. X съезд партии привычно проголосовал за позицию Ленина и по его предложению запретил фракции и группировки в РКП(б)125.
После поражения белого движения борьба против «военного коммунизма» вспыхнула с новой силой. 1921 г. стал пиком кризиса «советской власти», известного также как «третья революция».
Разгром белого движения привел к вступлению Российской революции в новую фазу. Анархисты и левые эсеры надеялись, что исчезновение угрозы реставрации приведет к «третьей революции» (по аналогии с Февральской и Октябрьской), в ходе которой народ свергнет большевистскую диктатуру. И действительно, в 1920–1921 гг. разразился острый социально-политический кризис, который знаменовал финал Российской революции. Антоновское восстание разлилось почти по всей Тамбовской губернии. Махновское движение после тяжелой для него зимы готовилось к наступлению на Харьков. Вспыхнуло крестьянское восстание в Западной Сибири и быстро охватило огромную территорию и ряд городов — Ишим, Петропавловск, Тобольск и др. И везде восставшие и забастовщики требовали прекращения продразверстки, свободы торговли, ликвидации большевистской диктатуры, разрешения частной собственности. Кульминацией этой фазы революции стало Кронштадтское восстание моряков и рабочих, которое началось с рабочих волнений.
Несколько месяцев их власть висела на волоске. В этих условиях Ленин делает резкий поворот вправо — к новой экономической политике. Это позволило сохранить власть коммунистов, но привело к отступлению от программы «Очередных задач…», от проекта быстрого введения нетоварной плановой экономики. Теперь предстояло искать новые пути к социализму.
20-е гг.: как строить социализм?
Политические дискуссии среди большевиков и их последующее взаимоуничтожение — хорошо исследованная тема. Однако в центре внимания исследователей находится «технология власти», по отношению к которой дискуссии идеологов большевизма играют вторичную роль. Среди современных авторов распространено стремление разглядеть сущность большевизма помимо его идеологического содержания, отмежевать компартию 20-х гг. от «идеологической архаики прошлого века, унаследованной от марксизма»126, приписав партии Ленина «реальную историческую миссию», которая в духе либерально-державной идеологии сводится к индустриальной модернизации.
Попытка игнорировать идеологию участников исторических событий существенно обедняет историческую картину. «Отмежевав» партию большевиков от «святоотеческих первооснов коммунистической идеологии XIX века»127, С.А.Павлюченков может без должного внимания относиться к идеологическим моделям лидеров большевизма, вольно сводя мотивы их действий к дележу «пирога власти», «позитивному государственному поведению», «архаичным» стереотипам поведения и чему-то совсем мистическому вроде «воплощенного и обузданного русско-еврейского духа революции, который постоянно потрясал своими оковами…»128. На фоне подобных публицистических упражнений модернизация представляется неким фатальным прогрессивным процессом, очищающим политическую сцену от «духов революции», не вписывающихся в «государственную миссию».
Правда, без анализа марксистской «архаики» остается неясным, почему именно коммунистический режим, а не изначально централизованная Российская империя, справился с задачей модернизации. Публицистические ссылки С.А.Павлюченкова на то, что империя обросла «самоценной ржавчиной» и сословными предрассудками, мало что объясняют, так как коммунистический режим так же быстро оброс паразитической социальной «ржавчиной» и сословностью.
Между тем марксизм хотя и предполагает модернизацию, не сводится к ней. Индустриальная реорганизация не самоцель для него. СССР не стал просто индустриальным обществом именно в силу стремления марксистов к преодолению социальных противоречий. Этим советская модель качественно отличается как от других моделей индустриального общества, так и от абсолютизма Российской империи. Речь шла не просто о государственной централизации, и не просто о модернизации, а о создании еще невиданного общества с максимально централизованным обществом и максимально снятыми социальными противоречиями. Этот социальный эксперимент производился не ради логических построений, а ради преодоления кризиса спонтанно развивающегося капитализма — вполне реального тупика либеральной модернизации начала XX в.
Идеал социалистического и коммунистического общества предполагает преодоление классовых различий, централизованное регулирование хозяйства, равенство социальных возможностей. При всей проблематичности достижения этого идеала, XX в. продемонстрировал движение в эту сторону от либерального идеала, господствовавшего в начале столетия. И советский государственный «социализм», и западные модели «государственно-монополистического капитализма» привели к возникновению «социального государства» — системы перераспределения ресурсов и централизованного регулирования экономики, которые обеспечивают заметное смягчение социального расслоения. Без этого эффекта «социального государства» индустриальная модернизация теряет человеческий смысл и может обосновываться только военно-политическими амбициями. В борьбе 20-х гг. военно-политические (державные) и социальные (вытекающие из социалистической идеологии) мотивы играли равноправную роль. Первые были не более «рациональны», чем вторые, и без внимания к идеологическим корням большевизма понять его роль в XX в. невозможно.
Марксистские исследователи, напротив, уделяют особенное внимание соответствию позиций «спорщиков» 20-х гг. марксистским догматам129. Сегодня вопрос о соответствии взглядов Зиновьева, Бухарина, Сталина и Троцкого утверждениям Маркса и Ленина уже не служит основанием для оценки того или иного идейного утверждения. Однако идеологические разногласия — ключевая тема для понимания нараставших противоречий среди учеников и продолжателей дела Ленина. От исхода их споров зависело направление развития страны, и от реакции страны на действия коммунистических лидеров зависел исход их споров. При всей важности технологии фракционной борьбы, личных амбиций и конфликтов, мы сосредоточимся на другом — на выделении в единой идеологической школе ленинизма течений с различными стратегиями преобразования общества.
Сила марксизма, а в его рамках — и ленинизма заключалась в синтезе политической организации и теоретической школы. Лидеры большевистской партии руководствовались долгосрочной стратегией и социальными принципами, имевшими научно-логическое обоснование. Наряду с очевидными преимуществами это имело и важный недостаток — дискуссии могли привести к расколу политической организации. Между тем приход большевиков к власти поставил перед ними множество новых вопросов, на которые у социал-демократов до 1917 г. не было ясных ответов. Политические решения принимались большевиками в условиях постоянного мозгового штурма. Дискуссии были легальным инструментом не столько согласования интересов (наличие отдельных интересов в большевистской партии отрицалось), сколько поиска оптимального решения практических проблем с помощью «единственно верной» марксистской методологии. Наличие «научного руководителя», верховного авторитета именно в области методологии — Ленина — позволяло быстро определяться с решением, которое признавалось в итоге верным. Исчезновение такого авторитета разрушало механизм, смягчавший столкновение интересов и мнений, неизбежно усиливавшееся в условиях укрепившейся в 1922 г. монополии коммунистов на власть. Они становились не только субъектом политики, но и объектом социального давления — только через структуру нового режима можно было теперь лоббировать интересы разных слоев общества.
Это давление делало распад школы неизбежным и в случае сохранения Ленина в качестве верховного авторитета либо быстрой замены его на другой авторитет, готовый по-ленински мириться с некоторым плюрализмом в партии, например на Троцкого. Поставив перед страной задачи беспрецедентной модернизации, коммунистическая партия должна была решать теоретические проблемы,
