в руководстве способствует образованию правящей клики. Последняя выдвигает в качестве своего символа и средства формальной законности фигуры, очень похожие на диктаторов прошлого, но редко являющиеся диктаторами на самом деле. Лишь в исключительных ситуациях они становятся фактическими диктаторами. Это характерно для периода формирования коммунистического общества и кризисных ситуаций, но не для нормального стабильного существования общества. Даже Сталин отчасти уже был фиктивным диктатором. Хрущевская попытка последовать его примеру потерпела крах. А Брежнев является уже чистой фикцией диктатора. Он есть, скорее, насмешка над диктатурой.
Существует ли такое явление в коммунистическом обществе, как общественное мнение? Чтобы ответить на этот вопрос, надо определить, что называется этим выражением. Не все, что думают люди о каком-то факте жизни общества, есть общественное мнение, если даже достаточно большие массы людей единодушны в этом. Миллионы советских людей думали, что Хрущев был безответственным шутом и что его кукурузная политика смеха достойна. Миллионы советских людей думают, что Брежнев маразматик и что проводимая его именем внешняя и внутренняя политика обрекает население страны на страдания и толкает мир к катастрофе. А что толку? Это думание не превращается в общественное мнение, ибо оно не влияет на поведение власти. Более того, несмотря на такое думание, население, если это требуется власти, открыто высказывает свое одобрение ее поведению. Общественное мнение тогда существует как реальный факт жизни общества, когда оно оказывает давление на поведение людей, групп людей, организаций. В коммунистическом обществе общественное мнение в масштабах целой страны как фактор, влияющий на поведение власти, не существует или существует в настолько ничтожной мере, что его практически невозможно заметить. Оно существует лишь на уровне коммун. Причем оно здесь является мощным в отношении поведения отдельных членов коммун и довольно слабым (хотя все же заметным и порой существенным) в отношении поведения руководства. Короче говоря, оно здесь есть нормальная форма коммунального господства коллектива над индивидом и лишь в ничтожной мере есть средство самозащиты от коммунальности и средство защиты индивидов и коллектива в целом от власти.
Самоуправление и управление сверху
В условиях коммунизма самоуправление коммун на практике вырождается в то, что некоторая часть членов коммуны захватывает в ней власть, эксплуатирует и терроризирует остальных членов, и жизнь для последних превращается в кошмар. В Советском Союзе опыт на этот счет был достаточный. Стоит в какой-то мере ослабнуть контролю со стороны вышестоящих инстанций за деятельностью какой-то коммуны, как в последней складывается обстановка, которую советские люди называют «шарашкиной конторой», «частной лавочкой» и другими презрительными именами. Такая коммуна начинает жить по законам гангстерской банды. Поэтому люди предпочитают ограничение самоуправления путем передачи основных функций власти централизованному управлению свыше, оставив для своего самоуправления некоторый минимум (о нем я уже говорил выше). Это дает членам коммун защиту от насилия со стороны своих ближних, которое более унизительно и жестоко, чем насилие сверху. Так что принцип управления «сверху вниз» есть не столько результат захвата высшими чиновниками и органами власти над бедным населением, сколько результат добровольного согласия населения на это. Этот принцип управления вынужден самими условиями коммунальной жизни. Плюс к этому — чисто «технические» законы управления: каждая коммуна существует здесь лишь как часть более сложного целого, и управление сверху реализует это на деле. Аналогичное единство самоуправляющихся коммун возможно лишь в доктринах и на бумаге, а не в реальности. В реальности оно возможно лишь в порядке исключения и на малый срок. Даже в условиях контроля свыше здесь постоянно действует тенденция к нарушению правил единства и к хаосу.
И для деловой деятельности коммун самоуправление не имеет здесь никакого смысла. Вознаграждение членов коммуны мало зависит (а чаще — вообще не зависит) от производственной деятельности. Члены коммун фактически равнодушны к этому аспекту жизни коммуны в целом, очень редко испытывают чувство патриотизма в отношении своих учреждений и редко «болеют интересами дела». За исключением начальства и некоторых членов коммуны, для; которых это есть прямая обязанность или для которых это выгодно (премии, повышение по службе). Власти свыше сами стремятся стимулировать активность населения в отношении производственной деятельности, поощряют рационализаторов, изобретателей, зачинателей всякого рода движений. Однако в большинстве случаев и в конечном счете все это — пустая формальность, очковтирательство, показуха. Члены коммун не воспринимают дело коммун в целом как их личное дело, относятся к нему лишь как к неизбежному средству и условию в своем маленьком, действительно личном деле. А главное — судьба коммун мало зависит от того, хорошо или плохо работают ее отдельные члены. Коммуна имеет очень слабую степень независимости от других коммун в своей деятельности. Ее функции, доля и характер производимого продукта и сфера назначения ее продукции здесь строго определены. И коммуна не в силах изменить свое положение в системе других коммун общества. К этому вопросу я вернусь ниже.
Члены коммун не принимают прямого участия в управлении более сложными объединениями, — районами, областями, республиками, страной в целом. Такое участие невозможно по чисто техническим причинам. А главное — оно мало что способно изменить в положении населения, и последнее к такому участию вообще не стремится. В этом обществе люди, стремящиеся участвовать в системе власти, делают это индивидуально путем участия в профессиональном аппарате управления.
Идея насчет «демократического коммунизма (социализма)», в котором широкие слои населения участвуют в управлении предприятиями, районами, областями и страной в целом, суть вздорные идеи, игнорирующие общие законы социальной организации людей и специфические законы общества коммунистического типа. Я хочу здесь в связи с затронутой темой обратить внимание на один из аспектов народовластия, который тоже обычно упускают из виду.
Когда говорят об инициативе масс, это не значит, что все члены массы инициативны. Большинство членов массы пассивны. И они приходят в движение, возбуждаются к действию благодаря усилиям небольшой группы активистов. Наличие таких активистов есть элемент социальной структуры масс. Активисты собирают сведения и «материальчики» на тех или иных членов коллектива, следят за их поведением, выступают на собраниях и возбуждают «вопросы» о поведении намеченных индивидов, подают «сигналы», пишут письма, входят во всякие комиссии. Порой три-четыре таких активиста определяют всю социально-психологическую атмосферу в учреждении, держат под своим контролем все стороны его жизни. Это есть подлинный контроль масс над жизнью общества, один из рычагов подлинного народовластия. Такой актив неизмеримо эффективнее официально назначенных лиц. Чтобы такой актив был и хорошо функционировал, требуются два условия: 1) чтобы власти сверху охраняли такой актив, давали ему видимую поддержку, воспринимали его как свою опору; 2) чтобы в самом коллективе (т.е. в массах) такой актив имел поддержку и одобрение, — он должен быть выразителем интересов и воли коллектива по крайней мере в некоторых важных аспектах жизни, должен быть элементом реальной власти коллектива над отдельными его членами.
В сталинские времена в Советском Союзе имел место расцвет этого аспекта народовластия. Сейчас ситуация несколько ослабла. Власти из страха возвращения сталинских времен (т.е. подлинного народовластия) боятся поощрять и поддерживать такие инициативные активы в коллективах, а внутри коллективов спонтанно не выделяются такие члены их на роль активистов, которые пользовались бы доверием коллектива и выполняли бы свои функции добровольно и с энтузиазмом. И это есть не что иное, как ограничение народовластия. Функции реальной власти коллектива над индивидами в значительной мере перешли к специальным органам и лицам, и массы добровольно отреклись от своей непомерной власти, стали к ней равнодушны. Известно, какой тип людей выталкивается на роль активистов в первичных коллективах, — подонки, мерзавцы, доносчики, провокаторы, лгуны, халтурщики, бездари… Общество уже не хочет быть в их власти.
Народовластие есть определенная структура власти, а не нечто аморфное и бесструктурное. Характерной фигурой народовластия является всесильный вождь, опирающийся на самодеятельность широких масс населения, и террор такого рода, как в сталинские времена. При народовластии масса населения вырабатывает свою коммунальную структуру, в которой законы коммунальности действуют с силой, угрожающей существованию общества. Современное большое общество со сложной культурой и сложным хозяйством вступает в конфликт с народовластием, исключает его или по крайней мере ограничивает его до минимума (рамками коммун и мелких дел их членов). Потому культ вождей в условиях ограниченного народовластия принимает комические формы, как это имеет место, например, в Советском Союзе в отношении Брежнева. Повторить феномен Сталина можно только при условии повторения феномена безграничного народовластия.
Социальная структура общества
Коммунистическое общество состоит из большого числа первичных деловых коллективов — коммун. Конечно, не все население объединяется в коммуны. Остаются больные, дети, старики и многие так или иначе неорганизованные индивиды. Однако коммуны образуют основу социальной кристаллизации населения. И большинство населения, непосредственно не включаемое в коммуны, включается в него косвенно — в качестве членов семей лиц, прикрепленных к коммунам, и в качестве объекта деятельности особого рода коммун (детских учреждений, школ, больниц, особых отделений учреждений власти). Так что число людей, вообще ускользающих от влияния коммун, сравнительно ничтожно. Обычно они так или иначе преследуются как нарушители законов.
На основе коммунально-клеточной структуры и в зависимости от нее общество структурируется и в других разрезах. Я здесь хочу обратить внимание читателя лишь на самые главные из них: 1) разделение функций производственных коммун и образование единой системы производства и распределения ценностей; 2) разделение социальных функций коммун, в результате которого отдельные функции становятся специальным делом особых органов общества, обобщающих и объединяющих эти функции в масштабах общества (или той или иной его части); упомянутые органы сами имеют клеточную структуру, и внутри их клеточек происходит все то, о чем говорилось выше; 3) образование иерархии клеточек, благодаря которой складывается многоступенчатая иерархия социальных позиций индивидов в масштабах больших частей общества и общества в целом; 4) распадение населения на народные группы и социальные слои в зависимости от социального положения индивидов, родственных и других несоциальных отношений, территориальных знакомств и других обстоятельств.
Единая система коммун
Коммунистическая страна может распадаться на сравнительно автономные территории. Однако главной тенденцией здесь является образование единого организма общества, в котором за каждой коммуной закрепляется ее строго определенная роль. Единая армия, транспорт, почта, денежная система и другие институты общества скрепляют, конечно, множество коммун в целое. Но главным цементирующим средством среди них является именно место коммуны среди других коммун и ее зависимость от них. Коммуны суть клеточки целого не только в рассмотренном выше смысле, но и в том смысле, в каком таковыми являются клетки тела животного. Они суть частички целого с определенными функциями в целом.
Коммуна (ячейка) коммунистического общества отличается от ячейки феодализма (частного предприятия) — тем, что включается в общественное целое не через рынок и конкуренцию с другими предприятиями. Она есть
