двери в любые вузы, этот немощный старик имел солидный доход, который обеспечивали ему чадолюбивые родители, охотно вручавшие требуемые суммы. Старый инвалид неукоснительно соблюдал деловую этику и всегда предупреждал клиентов, что он не всесилен, но, разумеется, сделает все, что в его силах, хотя гарантировать успех не может и в случае, если их дочь или сын не будут зачислены в студенты, обещал вернуть деньги. И действительно, когда он терпел неудачу, родители получали деньги обратно. Но часто на его долю один за другим выпадали успехи, и, соответственно, росла его жаждавшая платить клиентура.
Что же он делал за эту плату? Ничего! Пальцем о палец не ударял, никого не искал и ни с кем не говорил, никаких связей ни среди преподавателей, ни в руководстве институтов у него не было. Но он справедливо рассчитывал, что, во-первых, родители, горящие желанием посадить свое дитя на студенческую скамью, не станут полагаться на него одного, испробуют и иные каналы, заручатся, посредством подношений, помощью других благодетелей, повыше. И один из этих рычагов сработает — какой именно, им никогда не узнать. Во-вторых, весьма вероятно, что подстегиваемый амбициями молодой человек хорошо подготовится к вступительным экзаменам и, преодолев все трудности, возьмет препятствие. Ну, а уж если ничего не выйдет, деньги, конечно, будут возвращаться[30].
Хищение государственной собственности не отягощалось никакими моральными переживаниями. Вошедшая в обиход народная шутка даже одобряла воровство: «Если вы не воруете у государства, вы обворовываете собственную семью». Подобный образ мыслей привел к разложению всей страны.
Общее послабление позволило смелым духом бросить вызов режиму, так родилось явление, именовавшееся «диссидентством». Диссидентов наказывали обычным способом, который брежневский шеф безопасности Юрий Андропов дополнил такой новацией, как помещение в психиатрические больницы, где диссидентов доводили до одури лекарственными препаратами и подвергали прочим пыткам. Подсчитано, что в конце 1980-х годов штат КГБ составлял 480 000 сотрудников, из них приблизительно четверть миллиона вместе с десятками миллионов осведомителей служили в контрразведке и занимались слежкой внутри страны[31]. Но движение инакомыслящих уже не могло остановиться и, несмотря на их малочисленность, диссиденты продолжали подрывать престиж государства.
Тот же результат имели и процессы, разворачивавшиеся в зависимых от СССР странах Восточной Европы. В 1956 году, когда венгры подняли восстание, чтобы вернуть национальную независимость, Москва сокрушила их военной силой. То же произошло в 1968 году, когда чешские коммунисты попытались демократизировать социализм. Но когда в 1970-е годы в Польше возникло мощное профсоюзное движение «Солидарность», бросившее прямой вызов коммунистическому режиму, Москва уже не решилась вмешаться. Опасаясь, что это движение перекинется на советских рабочих, Москва настояла, чтобы разгром «Солидарности» взяли на себя польские коммунисты. После долгих колебаний в декабре 1981 года польское правительство ввело в стране военное положение и арестовало почти всех лидеров рабочего движения.
В середине 1980-х годов Советский Союз стоял перед лицом кризиса, подлинного, а не созданногo искусственно для оправдания диктатуры. Он был вызван прогрессирующей атрофией всех сфер общественной жизни. Впервые коммунистический режим столкнулся с проблемой, которую нельзя было решить силой. Требовались далеко идущие реформы — иначе сказать, уступки.
Решение оттягивалось избранием на пост первого секретаря дряхлых и иногда больных людей, которые не решались раскачивать лодку. Но в 1985 году больше выжидать было невозможно. Коммунистический блок оказался, если воспользоваться ленинским определением, в «революционной ситуации»: правительства стран блока не могли далее править по-старому, а народ не собирался больше терпеть такое правление. В результате возникла патовая ситуация, которая могла разрешиться революционным взрывом. Чтобы избежать этой опасности, в 1985 году политбюро назначило первым секретарем своего относительно молодого члена Михаила Горбачева. Перед ним стояла задача реанимировать систему, не затронув при этом ее основ. Задача оказалась невыполнимой, потому что любые попытки реформ наталкивались на сопротивление окопавшейся номенклатуры, которая их саботировала. К 1988 году Горбачев и его советники пришли к выводу, что коммунизм не поддается реформированию, и приступили к преобразованию СССР в демократическое социалистическое государство.
Сначала пришла гласность, означавшая конец государственного режима всеохватной секретности и значительное ослабление цензуры. Власть столкнулась с дилеммой: по-прежнему глушить общественное мнение, и тем самым постепенно душить страну, или же дать свободу, что было чревато разрушительным взрывом. Горбачев выбрал путь контролируемого, как он надеялся, взрыва. Это оказалось крайне опасным шагом. Андропов, многолетний глава КГБ и первый преемник Брежнева, предупреждал, что ослабление контроля над выражением мнений может погубить весь режим в целом:
Слишком много групп [населения] находились под гнетом в нашей стране… Если мы сразу откроем все клапаны, и люди станут рассказывать о своих бедах, начнется потоп, сдержать который нам будет не под силу[32].
Копившиеся невзгоды, получив выход, действительно выплеснулись наружу, потопив официальные мифы и все покоившееся на них сюрреалистическое существование.
Горбачев не остановился на гласности, он положил конец монополии коммунистической партии, созвав Съезд народных депутатов, часть из них была напрямую избрана гражданами. В первый раз после 1917 года стране было дано право голоса на выборах руководителей. Оказались избранными множество некоммунистов и даже антикоммунистов, в том числе Борис Ельцин, неортодоксальный глава московской партийной организации, который завоевал себе популярность борьбой с привилегиями номенклатуры. Далее события развивались с головокружительной быстротой. В 1989 году рухнула Берлинская стена, символ непроницаемого барьера между Востоком и Западом, потому что Москва отказалась направить войска на помощь восточногерманскому правительству, пытавшемуся удержать власть. Страны-сателлиты одна за другой заявляли о независимости от Москвы. Тщетными оказались попытки удержать от этого шага советские республики. В декабре 1991 года после неудавшегося путча твердолобых коммунистов, стремившихся предотвратить распад СССР, Ельцин, ранее в том же году избранный президентом Российской республики, объявил Россию суверенным государством, так что распад Советского Союза становился свершившимся фактом. Одним из своих первых указов он поставил коммунистическую партию вне закона. Новое правительство ввело демократию и свободный рынок. Номенклатура, которая могла повернуть события вспять, была подкуплена предоставленной ей возможностью стать владелицей значительной части государственной собственности.
Стремительность развития событий продемонстрировала хрупкость империи, выглядевшей нерушимой; ее распад напомнил крушение царской империи тремя четвертями столетия ранее. В обоих случаях жесткость режима и отсутствие тесной связи с народом оставило его в час испытаний без поддержки.
Коммунизм в России просто изжил себя. Он требовал слишком много и давал слишком мало, порождая апатию, позволяя людям лишь мелкие радости и лишая их перспектив на будущее. К 1980-м годам даже советская элита утратила веру в коммунизм, видя, как остальной мир обходит страну по всем статьям, кроме военных расходов и потребления алкоголя. Она лишилась самоуверенности, оказала слабое сопротивление и, присвоив большую долю государственной собственности, равнодушно восприняла падение режима.
IV Восприятие коммунизма на Западе
Мартовская революция в России сначала не вызвала большого интереса на Западе: ведущая швейцарская газета «Нойе Цюрхер цайтунг», из которой Ленин впервые узнал о беспорядках в своем отечестве, поместила эту информацию на второй полосе как новость не слишком большого значения. Погруженной в кровопролитную войну Европе было не до событий в далекой России, которую после поражений 1915 года не приходилось принимать в расчет в качестве воюющей стороны. Последовавшие все-таки вялые отклики были одобрительными, поскольку связывались с надеждой, что Временное правительство, пользовавшееся на первых порах почти единодушной поддержкой, возобновит военные действия. Соединенные Штаты, всегда готовые приветствовать новых членов сообщества демократических государств, первыми признали новое правительство и установили с ним дипломатические отношения.
Одобрительное отношение к революции в России не сразу изменилось и после того, как большевики скинули Временное правительство. Осведомленные о связях Ленина с имперской Германией, союзные державы относились к нему и его режиму с известным опасением, но они настолько были заинтересованы в восстановлении восточного фронта, что готовы были обхаживать любое российское правительство, даже большевистское. Это ухаживание прекратилось в марте 1918 года после подписания Брестского мира, в соответствии с которым Россия вышла из войны. Теперь союзники начали поддерживать белые армии, формировавшиеся на юге России и в Сибири и заявившие о намерении свергнуть прогерманское большевистское правительство и возобновить военные действия против Центральных держав. Помощь в основном сводилась к материальным поставкам. Небольшие воинские контингенты союзников с согласия Ленина высадились в портовых городах Мурманске и Архангельске с целью предотвратить их захват немцами. Американские войска высадились в Восточной Сибири, главным образом, чтобы не допустить захвата этого обширного региона Японией. Если не считать стычек случайного характера, ни англичане, ни американцы в военных действиях не участвовали. Миф о массированной капиталистической интервенции во время гражданской войны в России был позже состряпан Сталиным как часть пропагандистской кампании, направленной против Запада.
Прекращение военных действий в ноябре 1918 года лишило вмешательство союзников в российские дела какого-либо оправдания. Если англичане продолжали все же помогать белым в ходе гражданской войны, то делали они это в основном по настоянию Уинстона Черчилля, первого лорда Адмиралтейства, который в числе немногих других понимал, какую опасность несет миру коммунизм; точно так же в 1930-е годы он предвидел нацистскую угрозу. Он носился с фантастической идеей международного крестового похода для отстранения коммунистов от власти. Изнуренная войной Европа оставила эти предложения без внимания. В Англии Дэвид Ллойд-Джордж, либеральный премьер-министр, нуждавшийся в поддержке со стороны тори, поддакивал Черчиллю, а сам готов был договориться с Лениным, в котором видел для британских интересов меньшую угрозу, чем в реставрации царизма. К концу 1919 года, когда белые армии были уже близки к поражению, Ллойд-Джордж решил, что с него довольно, и распорядился прекратить поддержку белых. Черчилль, вынужденный подчиниться, все же предупреждал об опасности будущей коалиции Германии, Советской России и Японии:
Мы можем бросить Россию, но Германия и Япония этого не сделают. Новые государства, которые, как мы надеемся, появятся на востоке Европы, будут раздавлены, оказавшись между русским большевизмом и Германией… Через пять лет или даже раньше станет ясно, что мы лишились всех плодов победы.
В 1921 году, Англия, задававшая в таких делах тон, приступила к торговым переговорам с Советской Россией; вскоре последовало и ее дипломатическое признание. Остальная Европа последовала этому примеру. Соединенные Штаты, единственная из великих держав, отказались признать правительство, провозгласившее своей целью уничтожение международной государственной системы; они сделали это только в 1933 году.
Советское правительство строило свои международные отношения на двух различных уровнях: дипломатии и подрывной деятельности. В 1920-х годах советские «политические представители» забрали в свои руки посольства царского правительства в столицах «буржуазных» стран, где стали вести свою работу с той же благопристойностью, что и дипломаты любой другой страны. Но настоящая их деятельность протекала скрытно: здесь трудились агенты Коммунистического Интернационала, чьей задачей было свержение тех самых правительств, при которых были аккредитованы советские полпреды. Всякий раз, когда зарубежные страны начинали
