там люди думают, лишь бы они вслух выказывали единодушие и прикидывались верующими, китайские коммунисты преисполнились решимости добиться подлинного интеллектуального и духовного единства народа{5}.Своими корнями такая установка уходила в конфуцианство с его упором на достижение совершенства и требованием, чтобы основой управления служила нравственность, а не голое принуждение. Но непосредственно эта установка вытекала из опасений Мао, что без переделки умов его подданных, которая позволила бы им полностью усвоить учение Маркса, Ленина и самого Мао, Китай может постигнуть судьба Советской России, то есть он может погрузиться в ревизионизм и сбиться с верного пути.
Теоретические установки Мао проложили путь немыслимым экспериментам, которые все окончились провалом, стоили огромных человеческих жертв и подорвали благополучие народа. Китайские граждане, особенно люди умственного труда, заподозренные в отсталых или подрывных мыслях, подлежали систематическому «перевоспитанию», часто в концентрационных лагерях, где они подвергались тому, что вполне удачно называлось «промыванием мозгов». Это было издевательство над думающими людьми с расчетом сломить их дух.
Те же теоретические посылки послужили семенами, из которых выросла начатая в 1958 году политика Большого скачка. Вдохновляясь желанием показать миру, что Китай превзошел русских в отыскании лучшего и более быстрого пути преодоления экономической отсталости, Мао объявил, что Китай намерен за пять лет обогнать Великобританию по добыче угля и производству стали. Сделать это должны были более полумиллиарда человек, согнанных в двадцать четыре тысячи «народных коммун», где промышленное производство в примитивных домашних условиях сочеталось с сельскохозяйственными работами. Являя собой типичный пример готовности Мао пренебрегать экономической действительностью, этот замысел строился на теореме, представленной в Изречениях председателя Мао (называемой обычно Красной книжечкой Мао и единственно доступном тогда в Китае издании). Теорема гласила, что китайский народ это tabula rasa:
Кроме других своих отличительных черт, 600-миллионный китайский народ характеризуется еще «бедностью и незапятнанностью». Может показаться, что это плохо, но на самом деле это хорошо. Из бедности вырастает желание перемен, желание действовать и желание творить революцию. Что касается чистого листа бумаги, на котором нет ни единого пятнышка, то на нем могут быть написаны самые четкие и самые красивые иероглифы, нарисованы самые яркие и прекрасные картины[10].
И это говорилось о народе, имевшем за спиной тысячи лет государственности.
Людям, проникшимся решимостью чего-то добиться, не может быть никаких преград: один из лозунгов Большого скачка гласил, что «мы заставим солнце и луну поменяться местами; мы сотворим для человека новые небеса и новую землю». Таким образом, марксизм, который его основоположники создавали как строго материалистическое учение, стараниями самопровозглашенного марксистского диктатора в Китае превращался в доктрину утопического идеализма, подчинявшую действительность воле человека.
Большой скачок породил такой хозяйственный хаос, что от этой политики пришлось отказаться. Просто потрясает, сколькими человеческими жизнями за него заплатили. Получив после смерти Мао доступ к китайским данным о народонаселении, американские демографы установили, что, по меньшей мере, 30 миллионов человек погибли от голода, о разгуле которого внешний мир даже не слышал[11]. Но неудача Мао не смутила, и его мегаломания приняла патологические размеры. Ощущая свое растущее одиночество в рядах собственной партии, он в 1966 году развернул новую, ни на что не похожую и разрушительную кампанию, направленную теперь против людей умственного труда и партийных чиновников, способных, как он опасался, завести Китай на тот же предательский путь, по которому пошел Советский Союз. Для участия в этом крестовом походе из городской молодежи были созданы красногвардейские отряды, которые должны были осуществить то, что было названо Великой пролетарской культурной революцией, но вернее было бы назвать зловредной культурной контрреволюцией. Это было беспримерное явление, когда правитель, движимый отчасти желанием возродить в народе революционное рвение, а отчасти манией величия, полностью остановил культурную жизнь в стране. В течение нескольких лет Китай, одна из старейших цивилизаций мира, подвергался разрушениям со стороны варварских орд, которых учили, что все выходящее за пределы их понимания подлежит уничтожению. В разгар кампании закрывались все школы, изымались все книги, кроме учебников и трудов самого Мао. Был введен запрет на исполнение западной музыки. Хунвейбины хватали людей умственного труда, подвергали их публичным унижениям, многих пытали и убивали. Через такие же мучения прошли и тысячи партийных работников. Этому безумному наступлению на интеллект конец был положен только со смертью Мао в 1976 году. Последствием было то, что целое поколение не только осталось без образования, но и было изуродовано морально и психически.
Хотя в Китае каждый, кто осмеливался выступать с критикой Большого скачка или культурной революции, рисковал немедленно угодить в тюрьму, на Западе находились интеллектуалы, благосклонно воспринимавшие варварство Мао и стремившиеся извлекать мудрость из его бесцветных писаний.
Дэн Сяопин, преемник Мао, положил конец этим диким экспериментам. В 1979 году он начал проводить политику реформ в духе свободного рынка, которые возродили дух предпринимательства. С тех пор Китай, оставаясь коммунистическим по идеологии и форме правления, встал на путь приватизации экономики, что, по существу, означает отказ от главного среди основополагающих принципов коммунизма — уничтожения частной собственности.
Революционные движения и режимы неукоснительно склоняются ко все большему радикализму, все большей жестокости. Это происходит потому, что после нескольких неудач их лидеры, вместо того, чтобы заняться пересмотром оправдывающих само их существование исходных посылок, предпочитают проводить свои идеи в жизнь более твердо в убеждении, что причиной прежних неудач был недостаток решительности. В конечном счете, когда все равно ничего не выходит, наступает усталость, и наследники отцов-основателей успокаиваются и предаются жизненным радостям, но не прежде чем доходят до крайних форм бесчеловечности.
Как в холокосте получила свое выражение самая сущность национал-социализма, точно так же правление красных кхмеров в Камбодже (1975-78) воплотило в себе коммунизм в его чистом виде — показало, чем он становится, будучи доведен до логического завершения. Его лидеры ни перед чем не останавливались на пути к своей цели, состоявшей в том, чтобы создать первое в мире общество истинного равенства. Они готовы были уничтожить столько жителей своей страны, сколько могло показаться необходимым ради выполнения этой задачи. То было самое крайнее проявление присущего коммунистической идеологии высокомерия, веры в безграничную мощь интеллектуальной элиты, руководствующейся марксистским учением и не знающей никаких ограничений в применении силы для полного переустройства жизни. В итоге последовала разруха неимоверных масштабов.
Вожди красных кхмеров получили высшее образование в Париже, где они усвоили представление Руссо о «естественном человеке», равно как и исходившее от Франца Фанона и Жана-Поля Сартра прославление насилия в борьбе против колониализма («Надо убивать, — писал Сартр. — Свергнуть европейца, значит, покончить одновременно и с угнетателем, и с угнетенным»). По возвращении в Камбоджу в горах на северо-востоке страны они создали спаянные крепкой дисциплиной вооруженные отряды, набрав в них преимущественно неграмотных и малограмотных юнцов из беднейших крестьянских семей. Бойцам этого войска, состоявшего по большей части из подростков двенадцати-четырнадцати лет, усиленно прививалась ненависть ко всем, кто не был на них похож, особенно к горожанам и представителям вьетнамского меньшинства. Чтобы воспитать у них «любовь убивать и, следовательно, вести войну», их, как и нацистских эсесовцев, заставляли набираться навыков, мучая и убивая животных.
Их время наступило в начале 1975 года, когда красные кхмеры свергли поставленное американцами правительство Лон Нола и захватили столицу страны Пномпень. Основная часть населения не имела никакого представления о том, что ее ждет, потому что в своей пропаганде красные кхмеры обещали простить всех, кто служил прежнему режиму, и объединить все классы в общем противостоянии «империалистам» и землевладельцам. Но едва войска красных кхмеров вошли в Пномпень, они приступили к осуществлению самых свирепых карательных мер. Считая города рассадниками всяческого зла — «притонами предателей и мошенников», как говорил Фа-нон, — красные кхмеры приказали всем жителям покинуть столицу (2,5 миллиона человек) и другие городские центры. Переселенцам, которых направляли в сельскую местность, разрешалось захватить только то, что они могли унести на себе. В течение недели все камбоджийские города опустели. Четыре миллиона человек, то есть 60 процентов населения, были отправлены в ссылку, обречены на жизнь в тяжелейших условиях, изнурительный труд и недоедание. Средние и высшие школы были закрыты.
Затем началась резня. В отличие от Мао, которым он восхищался и которому во многих отношениях следовал, лидер красных кхмеров Пол Пот не стал терять времени на «перевоспитание», а сразу приступил к уничтожению тех, кто был в его глазах действительным или потенциальным врагом нового порядка: всех гражданских и военных служащих прежнего режима, бывших землевладельцев, учителей, торговцев, буддийских монахов и даже квалифицированных рабочих. Людей, принадлежавших к этим категориям, официально отнесенных к низшему разряду граждан и лишенных всех прав, в том числе права получать продовольствие, либо просто расстреливали, либо отсылали на принудительные работы, где они падали замертво от истощения. Численность этих несчастных могла превышать две трети населения. Они систематически подвергались арестам, допросам и пыткам, пока не доносили на других, после чего их казнили. Казнили целые семьи, включая малых детей, ибо Пол Пот считал, что инакомыслие и неправильные настроения, проистекающие из социального положения человека, его образования или занятия, суть «зловредные микробы», разносящие заразу. Члены компартии, заподозренные в способности подхватить болезнь, также подлежали устранению. Вьетнамцы, изгнав полпотовцев из Камбоджи, обнаружили там горы черепов, принадлежавших жертвам красных кхмеров.
Не были оставлены в покое и крестьяне, которых загнали в созданные на китайский лад «кооперативы». Государство забирало себе все продовольствие, производившееся в этих коммунах, и подобно тому, как это делалось в Египте времен фараонов, складировало его в храмах и других государственных хранилищах, раздавая затем по собственному усмотрению. Тем самым был опрокинут традиционный деревенский порядок, возникла нехватка продовольствия, которая в 1978-79 годах, после необычайно жестокой засухи, породила массовой голод.
Людей убивали все больше и больше на протяжении всех сорока четырех месяцев, что красные кхмеры правили Камбоджей. Казнили за такие преступления, как опоздание на работу, подача жалоб на плохое питание, критика правительства или половое сношение до вступления в брак. По своей садистской жестокости расправы были вполне сравнимы с бесчинствами нацистов. Так, на границе с Вьетнамом
солдаты красных кхмеров могли схватить вьетнамскую женщину, изнасиловать и затем всадить ей кол или штык в промежность. Беременной женщине вспарывали живот, выдергивали неродившегося ребенка и хлестали им по лицу умирающей матери. Йотхи (молодые люди) развлекались также, отрезая груди вьетнамкам, одаренным пышными формами[12].
Сообщалось о случаях, когда детям приказывали убивать родителей.
Счет жертвам этих зверств ужасает. Согласно заслуживающим доверия оценкам, население Камбоджи ко времени захвата власти красными кхмерами составляло 7,3 миллиона человек; к 1978 году, когда верх взяли вьетнамцы, оно сократилось до 5,8 миллиона. При естественном приросте населения за прошедшие четыре года оно должно было бы превысить
