должны были чувствовать порывы масс. Под влиянием российского пролеткульта Грамши надеялся на то, что движение фабричных советов приведет к созданию новой эгалитарной пролетарской культуры, так как социализм был «целостным мировоззрением» с собственной «философией, таинственностью, этикой»{280}. Грамши всегда оставался верен традиции радикальной демократии, больше доверяя выборным рабочим органам, чем централизованной власти{281}. Несмотря на его взгляды, в условиях сложной фракционной политики начала 1920-х годов он стал лидером Коммунистической Партии Италии и в конце 1923 года был признан Москвой.
Заинтересованность Лукача и Грамши в культурных аспектах Марксизма разделяли многие западные интеллектуалы их поколения. В 1923 году в Германии был основан Институт социальных исследований, или Франкфуртская школа, с момента основания в ней велись марксистские исследования. После прихода к власти Гитлера Институт переехал в Нью-Йорк. Представителями Института являлись далекие от политики коммунизма марксистские критики культуры Вальтер Беньямин и Герберт Маркузе{282}. Однако эти исследователи не обладали таким влиянием в межвоенный период, как в 1960-е годы, на которые пришелся очередной расцвет романтического марксизма. Они были еще очень молоды, хотя важнейший труд романтического марксизма был создан уже в 1930-е годы — труд Грамши, написанный в фашистской тюрьме. Они слишком резко отвергали научный, модернистский марксизм. Оставался еще один критик модернистского марксизма, главный теоретик и коммунист-политик — «Красная Роза» Люксембург. Радикальная марксистка и ярая сторонница революционной демократии, Люксембург критиковала марксистскую идею «ожидания», а лидерство социал-демократов считала вялым и лишенным воображения. Ее вкусы были противоположны ленинским. Она ненавидела то, что называла «немецкой ментальностью», за ее рутинность и навязчивость и восхищалась революционной энергией русских{283}. Если Ленин считал своей миссией вестернизацию России, то Люксембург считала своей — русификацию Германии[271]. Но во многом она была похожа на Ленина — ортодоксальная марксистка, родившаяся в Российской империи в начале 1870-х[272], выступающая за революцию, несмотря на уверенность в том, что капитализм рано или поздно неизбежно отомрет. У них с Лениным был еще один общий интерес — экономика. В своем главном теоретическом труде «Накопление капитала» она попыталась объяснить. как и Маркс в «Капитале», почему капитализм был обречен из-за внутренних экономических противоречий. Как и Ленин, она придерживалась буржуазной щепетильности и порядка в повседневной жизни, оставаясь при этом суровым критиком буржуазии.
Люксембург также поддерживала революционную стратегию Ленина 1918 и 1919 годов[273]. Будучи воинственной активисткой, она призывала к установлению социализма в Германии, а ее «Союз Спартака» стал ядром Коммунистической партии Германии, образованной 30 декабря 1918 года. Она всегда была сторонником революционной демократии, критиковала террор и осуждала авторитаризм большевиков. Несмотря на это, Ленин ею восхищался. После ее смерти он сравнивал ее с орлом из русской сказки об орле и цыпленке. Она иногда летела ниже цыпленка, например, когда не соглашалась с ним в вопросах насилия и революции, однако она также воспарила к высотам марксистской добродетели.
В 1918 и 1919 годах Ленин сам был готов принять на Западе революционный радикализм, от которого он отказался в России[274]. Он рассуждал: рабочие Запада более зрелые, чем «отсталые» русские. На Западе революции могли бы «протекать ровнее и спокойнее», власть рабочим досталась бы другими способами, не предусматривающими железной дисциплины передовой партии. Поэтому когда Ленин стремился учредить Третий Коммунистический Интернационал (Коминтерн) как альтернативу Второму Социал-демократическому, он не подумал, что Коминтерну необходим централизованный контроль[275]. Первый конгресс Коминтерна открылся в холодном холле Кремля в марте 1919 года. Его начало было весьма хаотичным.{284} Прибыло очень мало иностранных делегатов, а те, кто прибыл, должны были мириться с «шаткими стульями и непрочными столами, явно заимствованными из кафе», а также с «коврами, которые расстелили (хотя и напрасно), чтобы компенсировать работу обогревателей, направляющих на делегатов сильнейшие потоки холодного воздуха»{285}. В этом холоде, однако, разгорелся жар риторики. Многие делегаты были уверены в неизбежности мировой революции и считали рабочие советы семенами нового государства. Действительно, даже в «Манифесте Коммунистического Интернационала к пролетариям всего мира», написанном Л. Троцким, ни разу не упоминалось правление передовой коммунистической партии. Модель нового государства здесь была представлена так же, как и в труде Ленина «Государство и революция»{286}.
III
Некоторое время марксистская теория и народные настроения развивались в тандеме, когда радикальный марксизм попал в тон милитаристским настроениям рабочего движения. В одних странах коммунисты действовали успешнее, чем в других, хотя политика развивалась вовсе не по образцу, предсказанному ортодоксальным марксизмом. Единый и целостный рабочий класс не создал мощного коммунистического движения. Рабочие приняли сторону умеренных социалистов и профсоюзов, которые использовали мощь организованного труда для принуждения правящих классов к уступкам. Напротив, коммунисты преуспели в неразвитых аграрных странах, которые лишь частично затронула индустриализация[276]. Рабочий класс в таких странах еще не был сформирован, крестьяне враждебно относились к остаткам старого аграрного порядка, а умеренные социалисты имели слабые позиции{287}. Успеху коммунистов способствовало поражение в войне, дискредитировавшее высший класс и сотрудничавших с ним социалистов.
Все эти факторы, разумеется, наиболее четко сработали в России. Частично под такую модель подходила Венгрия. В отличие от России, Венгрия не имела сильной традиции революционной марксистской политики[277]. Однако это была преимущественно аграрная страна[278], которой правил слабый консервативный режим, который проиграл войну и отказывался от уступок другим классам и национальным меньшинствам. Дискредитация правящей элиты и угроза территориального распада привели к беспорядкам на селе и бескровной революции, осуществленной рабочими в Будапеште, в результате которой в октябре 1918 года[279] к власти пришел либерал, граф Михай Каройи, возглавивший Временное правительство в составе либералов и умеренных социалистов. Хотя предполагалось, что Временное правительство должно было подготовить выборы в Учредительное собрание, оно многократно их отменяло, ссылаясь на то, что выборы невозможно провести до тех пор, пока в Венгрии находятся войска союзников[280]. Работа правительства во многом была парализована продолжительным спором либералов и социалистов по поводу земельной реформы. В результате на него стали оказывать давление рабочие, чей радикализм стремительно возрастал, крестьяне и демобилизовавшиеся солдаты.
Казалось, Венгрия идет по тому же пути, который Россия избрала полтора года назад. В ней также возникла партия большевиков (на которую оказывали сильнейшее влияние русские социалисты)[281], взявшая под контроль разворачивающуюся ситуацию. Тем не менее партия зародилась не дома, а в России. Когда разразилась Февральская революция, Россия приняла около полумиллиона венгерских военнопленных, многие из которых поддерживали большевиков. Один из них, харизматичный журналист Бела Кун, принимал активное участие в политике советов. Он переехал в Петроград, где организовал группу венгерских военнопленных коммунистов. Это была одна из первых попыток большевиков «экспортировать» революцию за пределы России. Они были уверены, что после Германии Венгрия была «самым слабым звеном» в капиталистической цепи[282]. В Москве и Омске были образованы революционные школы для бывших венгерских военнопленных, где они проходили «курс революционера» и возвращались в Венгрию. В ноябре 1918 года в гостинице «Дрезден» в Москве была формально учреждена Венгерская коммунистическая партия. Отсюда Кун руководил группой отправлявшихся домой революционеров, намеренных превратить «Венгерскую керенщину» в «Венгерский октябрь».
Кун был влиятельным пропагандистом и ярким оратором, которым восхищались даже его враги. Один из социалистов так описал его речь: «Вчера я слышал, как выступает Кун… это была смелая, полная ненависти и вдохновения речь. У него был тяжелый взгляд, голова быка, жесткие волосы и усы; черты скорее не еврея, а крестьянина — так можно описать его лицо… Он знает своих слушателей и управляет ими… Фабричные рабочие, давно не в ладах с лидерами социал-демократической партии, молодые интеллектуалы, учителя, врачи, адвокаты, клерки, — все, кто пришел к нему в кабинет, познакомились с Куном и марксизмом»{288}.
Его энергия, а также советская финансовая помощь привели к нужным результатам. Коммунисты также извлекли пользу из радикализма рабочих советов и воспользовались тем, что Венгрии угрожал территориальный распад{289}. Правительство Каройи вскоре пало жертвой поддерживаемых союзниками Румынии, Чехословакии и Югославии, претендующих на куски венгерской территории[283]. Коммунисты в это время утверждали, что союз с СССР[284] будет значительно эффективнее заискивания перед коварными союзниками. В марте[285] социалисты объединились с коммунистами и создали совместное правительство для противостояния союзникам. Так появилась Венгерская советская республика.
Венгры, таким образом, были среди первых коммунистов, попытавшихся открыто объединить национализм и революционный пыл. Вначале они добились больших успехов в отношениях с союзниками, настаивая на своих условиях. Казалось, отказ от ленинского ортодоксального интернационализма сможет объединить большинство венгров под знаменем коммунизма. Но в остальных аспектах Кун и другие венгерские коммунисты были в меньшей степени прагматичны, чем Ленин. Они заимствовали экономические идеи радикального марксизма, изложенные в произведении «Государство и революция», а также модель «пролетарской демократии», которую большевики использовали в своей риторике и пропаганде в 1917-м и в начале 1918 года{290}. Кун считал, что венгры намного более развиты, чем русские, следовательно, они способны к более быстрому переходу к коммунизму. Была отменена система оплаты труда рабочих по результату. Заработная плата была повышена, налоги с рабочих снижены. Фабрики подлежали национализации, а вся экономика — контролю центра. Кроме того, армия объявлялась исключительно пролетарским органом, воинская повинность была отменена, все солдаты, не являющиеся рабочими, уволены. В то же время «Террористический отряд Революционного правительственного совета», состоящий из «ленинских парней» — жестких людей в кожаных куртках, преследовал богачей и бывших лидеров старого режима.
Многие эксперименты коммунистов привели к хаосу и под давлением социалистов были отменены. Однако режиму не удалось восстановить городскую экономику. Кроме того, власти продолжали действовать исключительно в интересах пролетариата. Они распорядились, чтобы земля была национализирована и возделывалась коллективно. Ленин уговаривал венгров отказаться от этого глупого амбициозного шага, но в упрямстве Куна звучала национальная гордость: «Давайте осуществим революцию также в сельском хозяйстве. У нас это получится лучше, чем у русских…»{291} Применение коммунистами конфискации продовольствия в пользу армии, а также их антирелигиозная кампания убедили крестьян в том, что правящий режим — их враг.
Венгерское советское правительство вскоре осталось совсем без поддержки[286]. Особенно враждебным было отношение крестьян, однако рабочие также были недовольны дефицитом продовольствия, инфляцией, которая привела к обесцениванию денег. Это был последний провал правящего режима, стремившегося защитить нацию от иностранной агрессии, разрушавшей его. Поздней весной 1919 года венгерская Красная армия ответила на вторжение чехов и в свою очередь глубоко вторглась в Словакию, учредив в июне Словацкую советскую республику. Кун даже планировал осуществить переворот в Вене, однако эти планы были легко разрушены. Когда премьер-министр Франции Ж. Клемансо и союзники потребовали от Венгрии вывести войска, Кун подчинился. Это значительно подорвало боевой дух венгров и побудило соседние государства к контратаке. В последние недели своего существования режим организовал «красный террор» против внутренних «врагов». Жертвами террора, призванного консолидировать власть, стали 587 человек. В отчаянии Кун обратился к Ленину за
