отчужденной и бескомпромиссной культуры, которую Брехт изобразил в пьесе «Принятые меры». Целью все еще оставалась революция, однако эмоциональность должна была уступить место дисциплине. Зависимость европейских коммунистов от Советского Союза стремительно возрастала. Они подчинились авторитаризму и бесконечно далеко ушли от демократии Советов 1919 года. Они оказались в изоляции от всего общества, словно последователи преследуемой секты.
Первый знак этих перемен в интернациональном коммунистическом движении относится к лету 1919 года — времени череды неудач коммунистов. Если унизительный Брестский мирный договор, подписанный в марте 1918 года, обозначил конец «пролетарской демократии»[294] в России, то крах Венгерской советской республики в августе 1919 года убедил Ленина в необходимости пересмотреть большевистский подход к мировой революции. Теперь он был уверен, что зря надеялся на более демократический, чем в случае России, характер западных революций. Ленин возложил ответственность за падение Венгерской республики на Белу Куна. Кун совершил большую ошибку, объединив Коммунистическую партию и социалистов. Кроме того, он недооценил возможности передовой партии и отдалил от себя крестьянство{298}. Как объяснял Ленин в своей влиятельной работе «Детская болезнь левизны в коммунизме», написанной в апреле 1920 года, уроки России показали, что «безусловная централизация и строжайшая дисциплина пролетариата» необходимы в условиях «долгой, упорной, отчаянной, войны не на живот, а на смерть» против буржуазии[295].{299}
На Втором конгрессе Коминтерна в 1920 году Ленин и большевики поставили серьезную задачу централизации интернационального коммунизма под строгим контролем большевиков. Конгресс постановил, что все партии должны выполнить «21 условие», важнейшим из которых являлось полное отделение от социал-демократических партий. Членами партии могли быть только «проверенные коммунисты», «реформистов» и «оппортунистов» следовало исключить. Принципы конспиративной большевистской передовой партии применялись ко всему интернациональному движению. Коммунистический пуризм натолкнулся на оппозицию, особенно в лице НСДПГ, однако Григорий Зиновьев, председатель исполкома Коминтерна, был непреклонен. Он насмешливо замечал, что противники обособления коммунистических партий «считают Коммунистический Интернационал трактиром, где представители разных стран распевают “Интернационал”, расточают друг другу комплименты, а затем расходятся каждый своим путем и продолжают все по-старому. Все это в традициях Второго Интернационала, мы никогда этого не потерпим!»{300} Все партии, входящие в Коминтерн, должны были называться «коммунистическими» и подчиняться исполнительному комитету, в котором доминировала партия большевиков.
В результате возникли коммунистические партии, вышедшие из довоенных европейских левых партий. Раскол 1903 года российской партии на революционных большевиков и умеренных большевиков повторился и в интернациональном коммунистическом движении. В некоторых странах коммунисты извлекли выгоду из такого раскола. В Германии малочисленная Коммунистическая партия привлекла большинство независимых социал-демократов и превратилась в крупную организацию, насчитывавшую 350 тысяч человек. В то же время во Франции Французская коммунистическая партия (ФКП) включила в свои ряды большинство членов старой социалистической партии СФИО, участницы Второго интернационала. Однако в Италии раскол бывшей социалистической партии (ИСП) привел к тому, что у малочисленной коммунистической Партии осталось лишь 4,6% голосов. Сильные партии возникли также в Болгарии, Чехословакии и Финляндии. Однако в остальных странах (в Иберии, странах Бенилюкса, Великобритании, Ирландии, США, Дании, Швеции, Швейцарии, в большинстве стран Восточной Европы) коммунистические партии были малочисленными и невлиятельными. Во всех странах, кроме Германии и Финляндии, они редко могли рассчитывать более чем на 5% голосов, а Коммунистическая партия Великобритании и вовсе набирала от од до 0,4% голосов, хотя и получила одно место в парламенте в 1922 году{301}. Таким образом, за пределами СССР самой многочисленной[296] и влиятельной партией коммунистов оставалась Коммунистическая партия Германии.
Было ясно, что революционная волна схлынула, и в марте 1921 года большевистские лидеры столкнулись с новой ситуацией. Мартовское восстание в Германии потерпело крах, экономический кризис вынудил власти России ввести новую экономическую политику. Советскую экономику можно было строить и поднимать только с помощью экспорта сырья и продовольствия (особенно пшеницы). В том же месяце СССР заключил первый торговый договор с капиталистической страной — Великобританией. Было ясно, что социализм остался далеко за горизонтом. Как объяснил Троцкий в июне 1921 года: «Только сейчас мы действительно видим и понимаем, что не подошли близко к нашей конечной цели — захвату власти во всем мире… Мы говорили себе в 1919 году, что это вопрос нескольких месяцев, а теперь говорим, что, возможно, это вопрос нескольких лет»{302}. В результате стала проводиться новая политика. Коммунистические партии должны были приостановить призывы к скорой революции, и в то же время ее готовить, рассчитывая на более длительный срок. Теперь коммунисты в рамках политики «единого фронта» должны были работать с членами (но не лидерами) реформистских социалистических партий. Когда лед отношений между СССР и Западом постепенно начал оттаивать (в 1922 году с Германией был подписан Рапалльский договор, а в 1924 году британское лейбористское правительство признало СССР на дипломатическом уровне), новая политика казалась оправданной.
В некоторых странах мира новая политика принесла свои плоды, самые поразительные из которых — альянс китайских коммунистов с националистической партией Гоминьдан и связи британских коммунистов с профсоюзами, установленные с помощью Англо-русского комитета. Многие коммунисты (особенно там, где их партии были малочисленны и невлиятельны) были рады возможности повышения своей роли в более широком левом движении. Но в большинстве стран изоляция коммунистов продолжалась. Политика «единого фронта» содержала в себе противоречия, например запрет контактов с социал-демократическими партиями и в то же время призыв к сотрудничеству с реформистскими профсоюзами. Многие коммунисты были противниками такого сотрудничества, особенно в Германии, где они сохранили ненависть к социал-демократам. Их враждебность была полностью взаимна.
Постоянные резкие изменения в политике Москвы усложнили отношения с умеренными левыми и способствовали еще большему отчуждению коммунистов. Главным поворотным событием стал унизительный крах «Немецкого октября» 1923 года. После того как французские и бельгийские войска оккупировали Рур в 1923 году, левый блок Коммунистической партии Германии со своими союзниками в Москве Троцким и Зиновьевым выступил инициатором создания союза коммунистов с националистами, который должен был стать двигателем революции. Москва выделила значительные средства для осуществления восстания, однако коммунисты переоценили настроения рабочего класса, И от революции пришлось отказаться[297].{303}
Крах немецкой революции пришелся на период продолжительной болезни Ленина и развернувшейся борьбы за власть между советскими партийными лидерами. Соперники Троцкого, включая Сталина, использовали этот провал, чтобы унизить сторонников неудавшейся революции, централизовать власть и умерить радикализм. В 1924 году Кремль объявил о «большевизации» Коминтерна. Это означало, что все партии Коминтерна должны были стать «большевистскими партиями», частью «однородной мировой партии большевиков, пронизанной идеями ленинизма»{304}. На практике это означало, что коммунистические партии стремительно превращались в инструменты советской внешней политики. Сталин даже не пытался это скрыть: «Интернационалист тот, кто безоговорочно, без колебаний, без условий готов защищать СССР потому, что СССР есть база мирового революционного движения, а защищать, двигать вперед это революционное движение невозможно, не защищая СССР»{305}.
Вопрос о степени и результатах влияния Москвы на национальные коммунистические партии очень сложен и противоречив{306}. Было очевидно, что Коминтерн, относительно малочисленная организация, не мог отслеживать, контролировать деятельность всех коммунистических партий на всех уровнях. Кроме того, во многих странах возникли субкультуры внутри движения коммунистов. В основном они опирались на местные традиции левых радикалов и не имели ничего общего с инициативой Москвы{307}. Несмотря на это, Коминтерн попытался установить контроль над руководством всех партий, распространяя свое влияние различными способами: в «братские» партии посылались агенты, фракции партии поддерживались Коминтерном в противостоянии оппонентам, непокорные члены партии исключались, а партии при необходимости распускались (как это произошло с Польской коммунистической партией в 1938 году). Значительную роль играла финансовая поддержка{308}. Однако самым важным фактором растущего влияния Москвы был высокий авторитет СССР среди коммунистов, а также слабость национальных компартий. Несмотря на недовольство высокомерием Москвы, западные партии вынуждены были признать, что большевики пришли к власти и принесли с собой коммунизм, им же это не удалось. Неудачи показали многим то, что жесткая дисциплина, насаждаемая Москвой, стала ощутимее, чем когда-либо в прошлом{309}.
Большевики контролировали мировое коммунистическое движение еще одним способом — регулярно собирая всех лидеров коммунистов в Москве для отчета о деятельности партий. Коммунисты съезжались в гостиницу с несоответствующим ей названием «Люкс». Большое модернистское здание на Тверской (позже — улица Горького), отжившее свои лучшие времена, представляло собой ветхую гостиницу со спартанскими условиями.{310} В разное время она стала домом для многих коммунистических вождей: от главы болгарских коммунистов Г. Димитрова до вьетнамского лидера Хо Ши Мина, Германа Ульбрихта и Пальмиро Тольятти. Активисты коммунизма сталкивались друг с другом в холодных душевых: югославский лидер Иосип Тито в таких нелицеприятных обстоятельствах познакомился с лидером американских коммунистов Эрлом Браудером{311}.
Международная ленинская школа для подготовки западных коммунистов, основанная в Москве в 1926 году, стала еще одним инструментом распространения влияния Кремля на коммунистическое движение. Тысячи коммунистов, в основном молодые мужчины, представители рабочего класса, обучались в МЛШ в межвоенный период. Обязательные курсы включали академические занятия по марксизму и «Историю рабочего движения», изучение политических стратегий, методов организации забастовок и восстаний. Кроме теории Ленина, студенты изучали также идеи немецкого военного теоретика К. Клаузевица. Они также посещали фабрики и заводы, что было рискованным шагом со стороны руководства Коминтерна. Многие западные коммунисты были шокированы низким уровнем жизни и ужасными Условиями труда российских рабочих по сравнению с пролетариями в капиталистических странах. Они часто задавали рабочим неуместные вопросы{312}. Однако более важным делом для Коминтерна, особенно после прихода к власти Сталина, стало внедрение большевистской партийной культуры, основанной на Принципах дисциплины и «конспирации», подобно той, которую изобразил Б. Брехт. Студентам давались новые имена. Им запрещалось говорить друзьям и членам семьи о том, где они находятся. Один валлийский рабочий сильно критиковал себя за то, что пренебрег этими правилами. Он признавался, что от его связей с лейбористской партией остались лишь «обломки социал-демократии, которые я привез из родной страны. Я покончил с ними, преодолев огромную нехватку партийной дисциплины и конспирации, которая просто недопустима в нашей Партии — Партии нового типа»{313}.
Жизнь коминтерновского студента была трудной и напряженной. Вольфганг Леонгард, немецкий коммунист, студент школы Коминтерна во время Второй мировой войны, когда она была эвакуирована на восток, в Уфу, вспоминал строгие занятия по нацистской идеологии и ее опровержению. Он так долго и тщательно изучал нацизм, что, вернувшись в Германию после войны и встретив настоящих нацистов, понял, что разбирался в принципах и устоях нацистов лучше их самих{314}. Много времени уходило на спортивные упражнения и совершенствование навыков ручного труда (студенты должны были поддерживать связь с рабочим классом): «Наш график был таким плотным, что свободное время появлялось только в субботу днем и в воскресенье. На выходных нам позволялось делать все, что мы хотим, при этом не разрешалось пить, влюбляться, покидать
