начале 1947 года, первые же конфликты холодной войны ослабили их позиции. В мае 1947 года коммунисты были вынуждены покинуть коалиционные правительства. Коминформ навязывал им более жесткий курс, согласно которому партии отвечали не за подготовку революции, а уже за формирование общественного мнения против американского господства{562}. В 1947 году Сталин призвал европейских коммунистов к организации забастовок, в следующем году им было приказано сформировать «мирные» коалиции противников США. Новый курс, без сомнений, нанес большой ущерб коммунистическим партиям. Руководство Итальянской компартии, которая успешно участвовала в выборах 1948 года, надеялось, что СССР отнесется к плану Маршалла лояльнее или предложит свою помощь{563}. Советские власти проигнорировали эти надежды. Итальянцы понимали, что план Маршалла и американская поддержка станут ключевыми идеями предвыборной кампании христианских демократов. Сам генерал Маршалл грозился прекратить всякую помощь, если победу на выборах одержат коммунисты, а католическая церковь призывала американцев итальянского происхождения в письмах на родину — близким родственникам и даже незнакомым людям — предупреждать об угрозе коммунизма. Более миллиона таких писем было отправлено в Италию. Пражское выступление окончательно отстранило электорат от коммунистов, христианские демократы одержали сокрушительную победу над левым блоком. Коммунистическая партия Италии все еще оставалась самой многочисленной партией левого толка[483], однако ее представители, как и французские коммунисты, были отстранены от управления страной на многие десятилетия. Последней в 1948 году покинула национальное правительство финская компартия.
IX
1 мая 1950 года группа людей, замаскированных под военных, с повязками, на которых были изображены красные звезды, захватила контроль над фабричным городком Мосини в штате Висконсин. Они заблокировали дороги и арестовали мэра Ральфа Кроненветтера, вытащив его из кровати, сонного, одетого в пижаму в горошек. Мэр признал свое поражение. Выступая с наскоро сооруженной сцены, украшенной лозунгом «Государство должно преобладать над личностью», на только что переименованной «Красной площади», он призвал горожан подчиниться новому режиму. Организатор переворота комиссар Корнфельдер объявил город Мосини частью ССША — Соединенных советских штатов Америки — и выпустил декрет о национализации промышленности, о запрете всех гражданских и религиозных организаций, а также всех партий, кроме коммунистической{564}.
Это был коммунизм по-американски, продемонстрированный не КП США, а членами консервативной антисоветской организации ветеранов войны «Американский легион». Жители Мосини прожили при коммунизме всего один день. Они приняли участие в одном из многих политических спектаклей эпохи, поставленных с целью демонстрации того, как опасен коммунизм. В Мосини вторглись переодетые в коммунистов члены легиона из других городов — местные их не узнавали. Их лидер заявил: «Остались считаные часы до того момента, как бедные и угнетенные рабочие поднимутся на борьбу и свергнут гнилой режим Уединенных Штатов!» Прослушав эту речь, «коммунисты» развернули в Мосини кампанию репрессий. Упорствующие, в том Числе три монахини, были отправлены в «концлагерь», начались чистки библиотек, был снят с показа в местных кинотеатрах запрещен фильм «Виновен в измене» — драма о «показательном» суде над венгерским кардиналом Йожефом Миндсенти.
Обычный размеренный ход американской жизни был нарушен. Закрылись спортивные площадки, в меню ресторанов были только черный хлеб и картофельный суп, цены на одежду и на кофе выросли в пять раз. Было введено нормирование и продажа по карточкам. В «Милуоки джорнал» опубликовали фотографию шестилетнего ребенка, чей печальный взгляд застыл на табличке с надписью «Конфеты продаются только членам комсомола».
Инсценировку оккупации Мосини подготовили члены легиона, однако в ней также приняли участие бывшие коммунисты. Йозеф Корнфельдер, портной, иммигрант из Словакии, был коммунистом с 1919 по 1934 год и даже учился в Ленинской школе. В этом «любительском спектакле» принимал участие и Бен Гитлов, бывший генеральный секретарь КП США, исключенный из партии в результате сталинской кампании 1920-х годов против правых элементов. Мэр Кроненветтер отказался от «республиканской идеи» и был вынужден принять план коммунистов.
В следующем месяце произошла похожая драма, на этот раз на советских экранах. Действие картины «Заговор обреченных», снятой на «Мосфильме», происходит в одной из восточноевропейских стран, где у власти находится многопартийный Народный фронт[484]. В центр сюжета снова помещен заговор иностранных врагов, планирующих политический переворот. На этот раз злодеями показаны американцы. Внешне привлекательный, но очень циничный американский посол Макхилл становится организатором и вдохновителем заговорщиков, цель которых — отстранить коммунистов от управления страной и вынудить народ принять план Маршалла. В группу заговорщиков входят социал-демократы (Макхилл торжествует: «Я сбросил не одно правительство с помощью социал-демократов»), агент Ватикана кардинал Бирнч (прототипом этого персонажа стал Миндсенти), коварная Кристина Падера, глава правой партии христианского единства, ненадежный посланник Тито, а также сексапильная американка, журналистка из Чикаго Кира Рейчел. Они планируют несколько подлых акций: убийство вице-премьера, коммунистки Ганы Лихты, подкуп населения американскими безделушками (прибытие «мирного поезда» сопровождается игрой джазового оркестра и рекламой сигарет Lucky Strike), попытки спровоцировать продовольственный кризис, чтобы окончательно поставить страну в зависимость от Запада. Но коммунисты организуют сопротивление, настраивая массы против американцев и их коварного доллара. Они поднимаются на защиту морали и национальной независимости. Они берут штурмом здание парламента и выдворяют оттуда Макхилла и представителей реакционных партий под крики: «Смерть плану Маршалла! Не желаем носить американские ошейники!»
Оккупация Мосини и фильм «Заговор обреченных» продемонстрировали особенности политики холодной войны — как на Востоке, так и на Западе. Было очевидно, что эпоха Народного фронта завершилась. Бывшие союзники стали заклятыми врагами: в США коммунизм приравнивали к фашизму, а в СССР социальную демократию называли «социал-фашизмом». Обе державы укрепляли внутреннее единство, основанное на принципах национализма и универсальной идеологии: в одном случае идеологии «американизма», в другом — «советских ценностей». Любая угроза такому порядку представляла серьезную опасность. Поддержка радикальных левых на Западе и либералов на Востоке должна была искореняться любым способом, так как она могла привести к заговорам шпионов из конкурирующих сверхдержав. Представители политической элиты использовали идеологическую войну в своих Целях, но ни один человек не был в ней виновен. Новая проблема сохранения идеологической безопасности породила одержимость раскрытия шпионов и заговоров. Результатом этой одержимости СКШ длительный перерыв в европейских «гражданских войнах». Внутренней классовой борьбе была придана новая форма конфликтов между геополитическими блоками.
Таким образом, обе стороны стремились укрепить дисциплину в обществе и подготовить его к идеологической войне{565}. Последствия этой мобилизации в советском блоке были более серьезные, чем на Западе: усилия Кремля балансировали между убеждениями и репрессиями. Репрессии были значительно радикальнее в советском блоке, о чем пойдет речь в главе у. В западном блоке наиболее жесткими оказались репрессии на юге Европы. Поддерживаемые американцам греческие монархисты, а также авторитарный режим в Испании использовали все возможные силы против коммунистов, а в Италии в конце 1940-х годов жесткие полицейские репрессии осуществлялись против левых{566}.
В США коммунисты подвергались не репрессиям, а дискриминации. Примерно ю-12 тысяч коммунистов, партийных или сочувствующих, лишились работы[485]. За три месяца до инсценированной оккупации Мосини сенатор от Висконсина, католик ирландского происхождения Джозеф Маккарти произнес известную речь, во время которой заявил, что ему известны имена 57 коммунистов, работающих в госдепартаменте США. Он вскоре стал символом «Красной паники», охватившей американскую политику, именно он был одним из самых влиятельных организаторов антикоммунистических чисток{567}. Сам Трумэн в 1947 году ввел идеологический тест для членов собственной администрации, хотя он не оправдывал Маккарти. Наниматели увольняли, а профсоюзы исключали из своих рядов активистов коммунизма. Для проверки 2 миллионов федеральных служащих ФБР под руководством Джона Эдгара Гувера дополнительно привлекло свыше 3500 сотрудников. Учрежденная Конгрессом Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности в период с 1945 по 1955 год провела 135 расследований, в том числе в Голливуде.
Москва действительно организовала разветвленную сеть шпионов, работающих в США, многие из которых были высокопоставленными чиновниками. Кремль также использовал и строго контролировал малочисленную компартию США. Тем не менее самые сильные опасения американцев, связанные с коммунизмом, касались больше идеологической безопасности, чем ущерба, который могли нанести шпионы. Своего рода маккартизм уже имел место в американской истории, во врем* «Красной паники» 1919-1920 годов, но именно холодная воина поместила страх перед коммунизмом практически в центр американской политики{568}. Таким образом, начало холодной войны ознаменовало переход на новый курс в экономике и ослабление позиций левого политического блока в Америке. По данным опросов, в 1942 году 25% американцев открыто поддерживали социализм и 35% относились к нему без предубеждений. В 1949 году только 15% сохранили приверженность к социализму, 61% американцев относились к нему враждебно{569}.
В Западной Европе антикоммунистическая кампания протекала более сдержанно. Этот регион никогда не был свидетелем настоящей травли коммунистов, а маккартизм, принятый властями США, подорвал репутацию Америки в Европе. Сильное недовольство вызвал «объезд» европейских столиц в 1953 году приспешниками Маккарти Роем Коном и Дэвидом Шайном, сопровождавшийся «вычищением» опасных левых литературных трудов, таких как классическая работа Генри Торо «Уолден, или Жизнь в лесу», из библиотек американских посольств и других правительственных организаций{570}. И все же политика во многом зависела от холодной войны: коммунисты оказались на ее обочине, а социал-демократы вернулись на ту же радикальную антикоммунистическую позицию, которую они занимали сразу после Первой мировой войны. Некоторые европейские социалистические партии все еще пытались продолжать разговор о классовой борьбе, начатый еще Марксом, и даже включали ее в свои программы. На деле же даже эти партии превращались в реформистские политические формирования.
Либерализм времен холодной войны с самого ее начала успешно работал на достижение главной цели, которой являлось Уничтожение Народного фронта, распространение отношения к коммунизму как к вражеской идеологии и предложение альтернативной идеологии, которая привлекла бы большинство населения. Либерализм зарекомендовал себя как мощный двигать социальной интеграции. В Западной Европе и США рабочие стали равноправными членами политического и экономического сообщества. Более того, в США малые этнические и религиозные группы, особенно афроамериканцы, католики и евреи, благодаря участию в антикоммунистической кампании получили долгожданное признание протестантского общества{571}. Католики и евреи глубоко сочувствовали жертвам коммунизма периода позднего сталинизма: неудивительно, что евреи, в прошлом одни из самых преданных сторонников коммунизма, превратились в заклятых его врагов после того, как их собратья стали жертвами сталинского послевоенного «антикосмополитизма»{572}. Ватикан, разумеется, давно был настроен против коммунизма, кроме того, католики не могли оставаться равнодушными к страданиям их братьев и сестер в Восточной Европе.
Идеологическая привлекательность американского либерализма периода холодной войны сохранялась в Западной Европе и все быстрее распространялась в Восточной. США создали настоящую империю, но американское благополучие и либеральная идеология помогли Штатам не допустить крайностей, характерных для политики европейских империй XIX века. Это была «добровольная империя», пропуск в которую предоставляли как политические элиты, так и организованный труд{573}. В большинстве стран Европы и в Японии ей удалось зарекомендовать себя как распространителя универсальных ценностей, готового самоотверженно помогать в достижении
