упадок пришла экономика страны. Официально Культурная революция продолжалась до 1976 года, но уже в 1968 году стало понятно, что классовая борьба, развязанная старыми радикалами против коммунистической бюрократии, стала настоящим бедствием для Китая и его народа.
С запуском спутника в октябре 1957 года международная репутация и самоуверенность коммунистических режимов достигли своего зенита. Как писал Фрезер в книге «Золотая ветвь», принесение в жертву Сталина, мифического короля, способствовало оздоровлению системы. Использование ракетных технологий для покорения космоса во благо человечества означало, что коммунисты действительно направили все свои силы на обеспечение мира и человечности, а не на войну и разобщение людей. Однако к концу 1960-х годов стало очевидно, что усилия Югославии, СССР и Китая расширить коммунистическую идею за жесткие рамки сталинизма, найти новые формы радикальной мобилизации ради экономических успехов оказались напрасными. Тито фактически отказался от мобилизации и начал движение в сторону рынка и Запада. Хрущеву было сложно избежать грубых военных методов 1930-х годов. Экстремизм Мао показал всему миру, каким ужасающим и разрушительным может быть радикальный, эгалитарный коммунизм. В то же время, когда этим трем коммунистическим режимам оказалось трудно изменить общества в своих странах, у них появились новые возможности за границей, в Латинской Америке и в Африке, испытывающих муки деколонизации. Их всех объединил новый участник коммунистического соревнования за сердца и умы третьего мира — Куба.
9. Партизаны
I
В начале 1954 года молодой аргентинец торговал в центре города Гватемала картинками с изображением гватемальского «черного Христа». Эти иконки были в основном рассчитаны на многочисленных бедных индейцев, и торговля шла на удивление бойко. Идея производства икон изначально принадлежала Антонио «Нико» Лопесу, высланному с Кубы участнику неудавшегося переворота 1953 года под руководством Фиделя Кастро[651]. Но торговал иконами аргентинец Эрнесто Гевара (прозвище Че он получил из-за того, что часто использовал в речи это слово из языка индейцев гуарани, обозначающее «Эй, ты»). По образованию Че был врачом, но не мог найти работу, поэтому брался за любое дело, чтобы свести концы с концами. В письме домой Че писал: «Я продаю прекрасные изображения Господа Эскипуласа, черного Христа, который совершает чудеса… У меня богатый набор рассказов о чудесах, совершенных Христом, и я постоянно придумываю новые, чтобы картинки лучше продавались»{880}.
Гевара и Лопес были представителями эклектической группы латиноамериканских «левых» — от венесуэльских социал-демократов до никарагуанских коммунистов, от противников властного аргентинского лидера Хуана Перона[652] до восставших против кубинского диктатора Фульхенсио Батисты. На их глазах появилась новая радикальная Республика Гватемала. Подобно европейцам, которые толпами съезжались в республиканскую Испанию восемнадцать лет назад, многие прогрессивно настроенные латиноамериканцы видели в Гватемале, которой руководил социалист Хакобо Арбенс[653], надежду всего континента. Сам Гевара, которому тогда было всего 26 лет, уже был харизматич-ным человеком, смелым и отчаянным. При этом он мог подчиняться жесткой дисциплине. Он одобрял позицию Сталина относительно законности насилия, а его грубая и моралистическая манера поведения отвращала от него многих людей. Такое суровое поведение, однако, сформировалось под влиянием самокритичного чувства юмора: одним из его любимых литературных героев был Дон Кихот Сервантеса — смешной, мечтательный странствующий рыцарь, сражающийся за безнадежно утерянные идеи{881}.
Че родился в обедневшей аристократической семье. Он был болезненным ребенком, страдал тяжелой формой астмы. Болезнь сделала его книголюбом — он часто запирался в ванной с книгой в руках, убегая от суеты, окружавшей его. Хотя Че был физически хрупким, он намеревался преодолеть свою физическую слабость, развивая в себе умственные способности и силу воли. Юношей он отправился путешествовать на своем мотоцикле по латиноамериканскому континенту. Во время этой поездки он увидел чудовищное неравенство между коренными индейцами и богатыми белыми людьми.
Однако для Че это неравенство было не только расовым или классовым. Как и многие латиноамериканские интеллектуалы, он считал его последствием империализма и колониализма, а также влияния Соединенных Штатов, чьи компании эксплуатировали природные ресурсы и чьи кадры в лице местных диктаторов поддерживали наполовину империалистический контроль на континенте. Пабло Неруда, чилийский сторонник коммунистов и любимый поэт Че, выразил свой гнев в стихотворении «Объединенная фруктовая компания» (The United Fruit Co), в котором описал рой мух-тиранов, пирующих на гнилых фруктах империализма и коррупции{882}.
Попытки Арбенса национализировать огромные земли «дьявольского осьминога» (так называли компанию «Юнайтед фрут»)[654] привлекли Гевару и многих других радикалов в Гватемалу: «У меня была возможность проехать по территориям компании «Юнайтед фрут», и я раз и навсегда понял, как ужасны эти капиталистические осьминоги. Я поклялся перед портретом товарища Сталина, что я не успокоюсь, пока не уничтожу всех этих капиталистических осьминогов. В Гватемале я смогу совершенствоваться и достичь всего необходимого, чтобы стать подлинным революционером»{883}. «Осьминог», однако, оказался живучим, и капитулировать пришлось не компании «Юнайтед фрут», а режиму Арбенса. Не боясь даже авианалетов на Гватемалу, Гевара решил остаться и защищать «гватемальскую революцию», как когда-то коммунисты защищали Мадрид. Но Арбенс отказался от борьбы и бежал из страны[655]. Сам Гевара, укрывшись в аргентинском посольстве, чудом избежал арестов, инициированных американским государственным секретарем Джоном Фостером Даллесом, который не хотел допустить нового объединения революционеров где бы то ни было. В сентябре 1954 года Гевара бежал в Мексику.
Падение режима Арбенса вызвало оживление в рядах латиноамериканских «левых», как в свое время падение республиканской Испании в 1930-е годы заставило многих «левых» изменить свои взгляды на более радикальные. Коммунисты этим воспользовались. Как и в 1930-е годы, Москва позволила коммунистам объединиться с «буржуазными» силами, и коммунисты согласились, что сочетание модернизма и жесткой дисциплины быстрее поможет их странам избавиться от иностранного империализма. Для Че Гевары, естественно, советский коммунизм давал ответ на все вопросы, и Че критиковал Арбенса за его неумение использовать сталинскую жесткость и организованность. Его бескомпромиссные взгляды, возможно, были следствием воспитания. Его отец проводил кампании в поддержку испанской Республики, а юный Че назвал свою собаку Негриной в честь промосковского испанского президента Хуана Негрина{884}.
При этом существовали огромные различия между Латинской Америкой 1950-х — с историей иностранных завоеваний — и Европой 1930-х годов. Точно так же различались и модели коммунизма в эти периоды. Коммунизм стал более многообразным явлением, и успех азиатского коммунизма предложил странам третьего мира альтернативную, партизанскую модель революции. С середины 1950-х годов Москва начала терять контроль над международным коммунизмом, центр которого переместился в столицы государств-конкурентов. Одной из таких столиц стала Гавана после кубинской революции 1959 года под руководством Кастро и Че. Че, который однажды в юности подписал письмо своей тете «Сталин II», постепенно начал испытывать разочарование в советской традиции, и даже его псевдоним говорит о том, что у него совершенно другой революционный стиль. «Эй, ты» — это совсем не то, что «Человек из стали», но Че был более радикальным, даже романтическим марксистом.
Че стал культовой фигурой, а Куба на какое-то время превратилась в самый привлекательный образец для радикальных националистов. Но кубинцы были не одиноки: «отцеубийственные», постсталинские режимы Тито и Мао отчаянно сражались за внимание новых националистских лидеров третьего мира. При Хрущеве сам Советский Союз пытался продемонстрировать всему миру более идеалистическое лицо. Все они отказались от старого сталинского «сектантства» и даже приняли более широкую стратегию, допуская союзы с группами, не имеющими отношения к марксизму-ленинизму. Это было время, когда все стремительно менялось, и Советы, Китай и Куба поддерживали эклектичный ряд групп левого толка — радикальных марксистов-партизан, современно мыслящих людей, умеренных коммунистов, стремящихся сотрудничать и с националистами, и с немарксистскими националистами. После долгого периода сталинского пренебрежения коммунизм теперь обратился к широкой аудитории третьего мира. В это же время Запад под руководством Джона Ф. Кеннеди также демонстрировал свое привлекательное лицо. Кубинский партизанский коммунизм, равно как и любой другой романтический коммунизм 1960-х годов, не сумел доказать свою жизнестойкость. Новая коммунистическая активность в странах третьего мира явилась причиной нестабильности, это напугало противников коммунизма и привело к обратной реакции и полосе неудач для коммунизма. По обе стороны идеологического рубежа эра оптимизма закончилась.
II
Почти год спустя после падения режима Арбенса, 18 апреля 1955 года, двадцать девять делегатов из азиатских и африканских стран собрались в городе Бандунг (Западная Ява), чтобы послушать громкую приветственную речь президента Индонезии Сукарно: «Да, действительно, пронеслась «Буря над Азией», и над Африкой тоже… Народы и государства очнулись от многовекового сна. Пассивность народов ушла в былое, внешнее спокойствие уступило место борьбе и активности… Ураганы национального пробуждения пронеслись над землей, сотрясая и изменяя ее, изменяя к лучшему»{885}. Выражение «Буря над Азией», которое употребил в своей речи Сукарно, было названием фильма Пудовкина, вышедшего в 1928 году (в советском прокате «Потомок Чингисхана»). Это драма о монгольском юноше, оказавшемся потомком Чингисхана, сбежавшем от англичан к большевикам[656]. В Бандунге слышались отголоски старого Коминтерна. Как и на Бакинской конференции «народов Востока» в 1920 году, участники конференции в Бандунге искали пути сплочения всего «Юга» в борьбе против империализма[657]. Однако это был совершенно не коммунистический конгресс. Не были приглашены монголы, равно как и другие нации, сторонники Советов, — советские азиатские республики и Северная Корея. Из коммунистических режимов присутствовали только Китай и Северный Вьетнам. Некоторые делегаты (например, индийский лидер Джавахарлал Неру[658] и индонезийский президент Ахмед Сукарно[659]) были социалистами. Неру очень импонировал советский стиль планирования. Однако, националистические социалисты, они стремились объединить социализм больше с местными политическими традициями, чем с марксистско-ленинскими. Будучи националистами, они не хотели показывать свою принадлежность к какому-либо блоку, восточному или западному. Некоторые делегаты были ярыми противниками коммунизма — шесть из двадцати девяти поддерживали Соединенные Штаты и Великобританию. Карлос Ромуло, представитель филиппинского режима, только что подавившего коммунистическое восстание, язвительно заметил: «Вчерашние империи, над которыми, как говорилось, солнце никогда не заходит, одна за одной отступают от Азии. Что нас пугает больше всего, так это новая империя коммунизма, над которой, как мы знаем, солнце никогда не восходит».{886}
Китайцы отказывались признавать, что у их советских союзников есть целая империя в Восточной Европе, поэтому дискуссия была крайне напряженной, когда делегаты должны были выразить отношение всей конференции к сверхдержавам. Чжоу Эньлай приложил немало усилий, чтобы очаровать делегатов Бандунга, и представил Китай как сдержанного, терпимого друга глобальных низов. Он признал, что марксизм-ленинизм мало распространен в новом, освобожденном от колонизаторов мире и что необходимы компромиссы, если Китай хочет иметь какое-либо влияние. Ромуло заметил, что Чжоу Эньлай вел себя так, словно «вырвал лист из книги Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей»{887}. Однако у Чжоу имелось более значительное теоретическое обоснование его выступления, нежели книга Дейла Карнеги: китайские коммунисты в тот момент находились в идеологически умеренной фазе «новой демократии»
