в Японии первых десятилетий после революции Мэйдзи. Нетрудно понять, что предельной точкой такого развития будет опять-таки ГМК, с тем лишь важным отличием, что с формационной точки зрения мы приходим к нему с «противоположной стороны», то есть не от капиталистической, а от восточной формы собственности.
Понятно, что если победа диктатуры пролетариата, по Ленину, возможна в двух крайних точках пути, соединяющего восточную форму собственности с государственно-монополистической, то она возможна и в любой другой точке этого пути. Но, с другой стороны, поскольку производительные силы на всем его протяжении имеют экономическую, то есть не специфичную для социализма природу, — власть может быть в любой момент утеряна, не говоря уже о постоянной угрозе внешней контрреволюции.
Однако каким бы парадоксом это ни казалось, но в отсутствие внешнего коммунистического субъекта ничуть не менее трудным оказывается прямое коммунистическое действие, стартующее в условиях развитого домонополистического капитализма. Правда, причины этих трудностей здесь имеют совершенно иной, даже противоположный характер.
Абстрактно, суть каждого отдельного шага по преодолению отчуждения, как мы уже выяснили, состоит во взятии под нормативный контроль (то есть превращении в часть хозяйственного механизма) верхнего слоя отчужденных экономических отношений и регулировании при помощи этого механизма (нормативов) всех нижележащих слоев отчужденных отношений. Но эта экономическая абстракция не вскрывает политической сути дела. За каждым слоем экономических отношений стоит определенная форма частной собственности, а за ней, в свою очередь, конкретный класс, сословие, прослойка собственников. Невинная абстракция «преодоления отчуждения» означает для этой прослойки собственников узурпирование их основной формы деятельности государством, то есть, конкретнее, ограничение прав и возможностей распоряжаться своей собственностью, или, еще конкретнее, частичную экспроприацию. Поэтому «чистая» линия преодоления отчуждения означала бы, что экспроприируемые частные собственники ни в одной точке своего отступления не должны прибегать к внеэкономическим методам сопротивления, а наступающее государство, в свою очередь, нигде не должно сваливаться на путь государственной монополии. Но такое галантное соблюдение классовыми противниками всех правил экономического фехтования, составляющее голубую мечту австромарксистов, мыслимо только при выполнении ряда жестких условий.
Во-первых, это огромный политический опыт и экономическая компетентность правящей партии в сочетании с оснащенностью и владением специальными средствами нормативного социального проектирования. Во-вторых, постепенность, длительность процесса экспроприации, в условиях которой собственникам только и имеет смысл идти на компромиссы и даже на экономическое сотрудничество с государством. И, в-третьих, такие исключительно благоприятные для пролетарской власти внешние условия на всем протяжении этого длительного периода, которые фактически не оставляли бы для частных собственников альтернативы экономическим компромиссам с властью.
Однако, как и в случае с прямым движением к социализму от восточной формы собственности, наличие извне коммунистического субъекта позволяет резко ограничить или даже снять эти требования — то есть превращает этот теоретически мыслимый путь в практически реализуемый. Но здесь, как и прежде, мы отсылаем читателей к третьей главе, в которой излагаются вопросы теории зависимого развития.
Наконец-то начинают вырисовываться контуры снятия «неразрешимого» противоречия, которое недиалектический ум «марксиста вообще» усматривает между позициями Маркса и Ленина в вопросе перехода от капитализма к социализму.
Маркс совершенно не случайно указывал, что если социалистическая революция берет старт на этапе домонополистического капитализма, то она имеет шансы на успех только в условиях одновременной победы пролетариата всех развитых капиталистических стран. С другой стороны, теперь ясна позиция Ленина относительно необходимости ступени ГМК в случае победы пролетариата в одной, отдельно взятой стране. Но при этом Ленин специально объяснял, что пролетариату, берущему власть, нет нужды дожидаться, покуда олигархия доведет ГМК до полностью завершенной формы государственной монополии. Опираясь на ее готовые элементы, он должен устанавливать диктатуру и проводить дальнейшую монополизацию, исходя из условий внутренней и внешней классовой борьбы.
Изложенные соображения позволяют увидеть общую схему возможных путей к социализму при условии победы социалистической революции первоначально в одной, отдельно взятой стране. Перед нами предстает колоссальное разнообразие — качественное и количественное — исторических путей. То, по какому из них пойдет революция в данной стране, зависит, во-первых, от уникального комплекса укладов, составляющих ее социальный организм, а во-вторых, от всего сочетания внешних — политических, экономических, военных, — факторов и их динамики.
Мы настолько свыклись, сжились с убожеством навязываемой катехизисом классической триады «капитализм — переходный период — социализм», что ее сопоставление с подлинными взглядами Маркса и Ленина, взятыми в их диалектическом единстве, не может не вызывать щемящее чувство утери невинности. Между тем, удалось сделать лишь несколько первых робких шагов от абстракции «социализма вообще» ко всему богатству конкретного содержания переходной эпохи. Каким же мужеством должен обладать Проницательный читатель, отправляющийся в джунгли с благим намерением углубить теорию эволюции, в то время, как его познания в биологической систематике едва ли позволяют ему даже в ясную погоду отличить пень от волка!
В процессе восхождения от абстрактного к конкретному мы намеренно всячески избегали отождествления получаемых теоретических конструкций с реальной действительностью. Перед каждым теоретиком, покушающимся на квалификацию реального положения дел в народном хозяйстве, должен витать бессмертный образ гегелевской торговки тухлыми яйцами, в совершенстве владеющей искусством абстрактного мышления.
Но в следующем разделе, сознательно идя на грех, мы сделаем первую попытку именно такой квалификации. Хотя из соображений научного пуризма следовало бы еще долго совершенствоваться в искусстве диагностики, бывают ситуации, когда простое умение отличать холеру от поноса не только дает моральное право, но и настоятельно повелевает вмешаться.
8
Схема перехода к социализму теперь налицо, но теоретические злоключения на этом не кончаются. Остается непонятным самое главное: в чем же состоит «действительное коммунистическое действие» по отношению к государственной монополии? Мы вернулись к тому пункту, откуда пришли. Вспомним, что в результате создания государственной монополии пропал предмет преодоления отчуждения — экономические отношения. Мы оказались в положении героя китайской притчи, который долго изучал искусство уничтожения драконов отчуждения, а прибыв к месту постоянной работы, указанных драконов не обнаружил. Однако, судя по состоянию окружающей среды, драконы где-то поблизости, и их немало…
В условиях государственной монополии мы имеем полный набор негативных проявлений экономики при ее видимом отсутствии. Это означает, что экономика, упраздненная декретами, с авансцены явлений ушла в подполье сущности.
Государственная монополия есть средство, конкретнее — учреждение, с помощью которого государство присваивает, эксплуатирует производительные силы. Такова видимость дела, но не такова его суть. На каждом этаже здания монополии, воздвигнутого на месте упраздненных экономических отношений, притаились объективные экономические законы, непознанные и попранные при этом упразднении.
Если мы, не сумев или не потрудившись познать сущность природного явления, пытаемся заменить его искусственным творением, эта сущность охотно находит новую форму своего проявления, овладевая нашим детищем и, посредством него, подчиняя собственным законам нас самих.
Монополия при этом оказывается-таки формой присвоения: именно посредством нее экономические законы присваивают нас и овладевают нами. Каждое хозяйственное учреждение благодаря их козням начинает играть роль бездонного ящика Пандоры, из которого сыплются бесчисленные организационные проблемы. Руководство, позабывши сон и покой (а заодно и предмет), только и делает, что совершенствует оргструктуру, сливает подразделения и разделяет оные, делегирует полномочия и присваивает их назад, поочередно переходит от отраслевого принципа к территориальному, сокращает звенность и увеличивает штаты, пишет регламенты для установления ответственности и ищет ответственных за несоблюдение регламентов, централизует и децентрализует, специализирует и кооперирует… Но в результате этой титанической деятельности экономические корни «организационных» проблем остаются нетронутыми, и руководству неизменно приходится, наплевав на аппарат государственной монополии, через его голову лично выбивать недостающие вагоны.
«Однако нас на мякине не проведешь, — заметил бы Проницательный читатель, окажись он поблизости. — Есть государственная монополия и государственная монополия!» И был бы прав.
Конечно, если замок означенной монополии возведен на кладбище попранной экономики, не удивительно, что его обитателей терроризируют экономические привидения. Но если этот замок воздвигнут на девственном фундаменте восточной формы собственности, кажется совершенно непонятным, почему призрак экономических сущностей должен оглашать своими стонами его незапятнанные организационные своды.
Давайте разберемся. Было ли государство третьей династии Ура (III тысячелетие до н. э.) монопольным обладателем всех производительных сил? Безусловно, было. Но при этом оно само непосредственно присваивало эти производительные силы, не нуждаясь ни в какой дополнительной опосредующей пристройке-монополии из учреждений типа Минфина и Стройбанка. Где же разница между бесхитростными методами указанной династии и прогрессивной хозяйственной политикой просвещенного ГМС?
Разумеется, ответил бы Проницательный читатель, различие прежде всего состоит в уровне развития производительных сил. И был бы снова глубоко прав. Однако, заметим на этот раз мы, есть производительные силы и производительные силы.
Те силы, которые получает в наследство от восточной формы собственности победивший пролетариат, в массе своей принципиально мало чем отличаются от достояния упомянутой династии. Однако спустя всего несколько десятилетий мотыгу и соху вытесняют, быстро сменяя друг друга, трактор «Фордзон», ДТ-54, «Кировец»… и в целом вся технологическая база стремительно революционизируется по крупнокапиталистическому образцу. Пристройка государственной монополии и возникает для нужд эксплуатации нового индустриального воинства.
Однако по мере того, как завершается здание государственной монополии, становится все более заметно, что эти экзотические стальные культуры не слишком-то пышно произрастают на подзолистой почве ГМС. Выражаясь прозаическим языком, отдача технологической единицы в среднем оказывается в несколько раз ниже, чем у ее капиталистического аналога. Самое обидное, что эта участь постигает не только отечественную сноповязалку, но и ее двоюродную сестру, произведенную по лицензии, и даже самое импортное диво, творившее чудеса эффективности на заморской почве.
Дело в том, что, когда «марксист вообще» называет современный машиностроительный завод, возведенный в условиях ГМС, качественно новой производительной силой, он не выражает сути дела. От не вооруженного категориями взгляда ускользает структура спрятанных в его эмпирической оболочке производительных сил. Завод есть технологическая основа плюс организационная форма такой экономической производительной силы, как наемный труд. Но эта теоретическая близорукость — лишь проявление практической слепоты государственной монополии, которая, как мы увидим, умеет эксплуатировать в современных производительных силах лишь технологию и организацию, в то время как их экономическая сторона остается в основном скрытой и не присваивается. Именно эти экономические сливки ускользают от могучего доильного агрегата государственной монополии, и по причине его конструктивного несовершенства приходится довольствоваться лишь технологической водичкой и организационным молоком.
Независимо от того, унаследованы ли производительные силы от капитализма или, как принято выражаться, ГМС развился «на своей собственной основе» из восточной формы собственности, природа этих сил остается той же самой. Это экономические производительные силы крупнокапиталистического типа, которые могут присваиваться исключительно посредством экономических, то есть частных форм собственности.
Организационные формы присвоения являются стандартными, усредненными. Это предписания, нормативы, инструкции, единообразно регламентирующие эксплуатацию производительных сил в масштабах объединения, отрасли, региона, всего государства. Организация как бы облачает «голые» технологии в стандартное обмундирование разных «родов войск», загоняя каждую технологическую единицу в прокрустово ложе отведенной ей роли-функции; непротиворечивая совокупность, кооперация
