что следующий сущностный слой за отчуждением связан с категорией «разделение труда». В «Немецкой идеологии» разделение труда, в свою очередь, выступает как форма, в которой развертывается новая сущность – диалектика производительных сил и производственных отношений.

При первом взгляде эта рукопись Маркса и Энгельса предстает как поразительное разнообразие внешне сходных между собой терминов: способ производства, производительные силы, способ деятельности, форма общения, производственные отношения, форма деятельности и т.п. кружатся в пестром калейдоскопе меняющихся связей, тонких различений и взаимных рефлексий. Проницательный читатель из Шервудского леса из соображений методологического пуризма согласен оставить не более двух из них, объясняя досадное разнообразие терминологической неустойчивостью раннего Маркса.

В фокусе рассмотрения «Немецкой идеологии» находится категория СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА, которая, в свою очередь, выступает как единство определенного СПОСОБА (совместной) ДЕЯТЕЛЬНОСТИ и соответствующей ему ФОРМЫ ОБЩЕНИЯ.

Ключ к пониманию дальнейшего – в марксистском понятии конкретно-всеобщего.[32] Соотношение между способом деятельности и формой общения у Маркса фактически трактуется двояко. Взятые в феноменологии, в качестве конкретно-всеобщего они абстрактно противостоят друг другу. В качестве развитого конкретно-всеобщего они в своем взаимопроникновении образуют целостную ткань способа производства.

Трактовка в «Немецкой идеологии» этого сущностного слоя материалистического понимания истории в самом общем виде сводится к следующему.

Способ деятельности, понимаемый как развитое конкретно-всеобщее, представляет собой совокупность соответствующих ему особенных форм деятельности, объединяемых формой общения (понимаемой как развитое конкретно-всеобщее) в качествесистемы производственных отношений. Форма общения как конкретно-всеобщее есть основное производственное отношение данного способа производства. Способ деятельности как конкретно-всеобщее есть основная (всеобщая) форма деятельности данного способа производства, есть («в себе») его основная производительная сила.

Исторический процесс развития и смены способов производства есть процесс разрешения противоречия между возникающими и развивающимися новыми способами деятельности (производительными силами) и сковывающими их прежними формами общения (производственными отношениями).

В свою очередь, развитие и смена форм общения выступает как процесс развития разделения труда.[33]

Помимо различений через категорию конкретно-всеобщего в тексте «Немецкой идеологии» сделаны и другие различения частного характера, выражающие отношения отдельных категорий друг к другу.

Так, способ жизнедеятельности есть способ деятельности, понимаемый как «производство жизни – как собственной, посредством труда, так и чужой, посредством деторождения»,[34] т.е. как единство «обработки природы людьми» и «обработки людей людьми».[35]

С другой стороны, способ самодеятельности есть способ деятельности человека, в которой реализуется его родовая сущность.

В Марксовом анализе отчуждения деятельности показано, как на его последней, заключительной стадии это тождество через различие развивается до противоположности: родовая деятельность (самодеятельность) превращается лишь в средство для поддержания жизнедеятельности.

Основная форма деятельности по отношению к «своему» способу производства выступает как производительная сила «в себе»; исторически последующий, более высокий способ производства действительно превращает ее в свою производительную силу и т.п.

Таким образом, даже краткое рассмотрение вопроса о «терминологической неустойчивости» показывает, что проблема не в молодости Маркса, а в тяжелом детстве Проницательного читателя.

Итак, в «Немецкой идеологии» в качестве сущности процесса развития отчуждения выступает диалектика производительных сил и производственных отношений.

Однако проделанный анализ показывает, что Маркс понимал эту диалектику совершенно иначе, чем обыденный рассудок, для которого она превратилась в очередное общее место, истину в последней инстанции, магическую формулу, каковая призвана объяснить все и вся и сама по себе не нуждается ни в каком дальнейшем объяснении. Считается очевидным, что производительным силам от природы свойственно самозабвенно развиваться, а производственным отношениям – чинить им в этом всяческие препоны, по коей причине последние периодически разделяют плачевную участь всех обструкционистов. Имманентное развитие производительных сил в данном случае заняло в потревоженных умах Ноттингема вакантное место вечной и самотождественной частной собственности. Выражаясь определеннее – диалектика здесь и не ночевала.

Крамольный вопрос об источнике развития производительных сил в свою очередь скрывает за собой вопрос совсем уж неприличный: а что они такое?

Готовый рефлекторный ответ замирает на устах лесного борца с частной собственностью. Он ждет подвоха и, действительно, испытывает очередное крушение идеалов, читая в письме Маркса Анненкову о том, что «машина также мало является экономической категорией, как бык, который тащит плуг… Способ эксплуатации машин – это совсем не то, что сами машины».[36] Как было уже показано выше, производительными силами для Маркса являются конкретно-исторические способы человеческой деятельности.

Безусловно (и понимание этого уже намечено в «Немецкой идеологии») в диалектике развития форм деятельности определяющую роль играют средства производства и, в частности, орудия труда. Однако это отнюдь не тождественно головокружительному прыжку через четыре сущностных слоя, в результате которого уничтожение частной собственности «материалистически» обосновывается самопорождением синхрофазотрона из сельфактора и сноповязалки. Глядя на это диво, престает самоотчуждаться ущемленная в своих правах Абсолютная Идея, ибо подобный «материализм» дает сто очков вперед любому идеализму в деле мистификации истории.

3. Присвоение природы как отчуждение

«История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека».[37]

— Как!? – восклицает правоверный адепт диалектики сельфактора и сноповязалки, которому помогло сохранить невинность 129-е степеотипное издание «Самоучителя по историческому материализму». Для того ли он путем регулярного и упорядоченного умерщвления плоти убедил-таки дух возвести свою шаткую надстройку на железном базисе саморазвивающегося зубила, чтобы телеологические козни вновь ввергли его в пучину пагубных для пищеварения сомнений?

Что же касается Ноттингемских чудо-интерпретаторов – на их боевом счету значатся Геракловы подвиги, затмевающие известное толкование откровенно эротической «Песни песней» как смиренного обращения верующего к богу. Посему для них не составит ни малейшего затруднения истолковать и это положение марксизма с требуемой степенью «гибкости», продиктованной текущей конъюнктурой.

Материалистическое понимание истории выглядит великой премудростью только для извращенного сознания. Частную собственность – эту «господствующую «абстракцию»,[38] которая лишь в итоге всего процесса отчуждения приобретает реальное бытие в качестве конкретно-всеобщего, обыденный рассудок принимает за исходное бытие, основу всего сущего. Не удивительно поэтому, что возвращение к действительной основе – «деятельному человеку» – воспринимается им как переворачивание с ног на голову, погружение в сущностные слои и т.п. диалектические ухищрения.

Уже в 1844 году Маркс доказал, что чуждый спекуляции почтенный буржуазный экономист, исходящий из бытия частной собственности как из эмпирического факта, тем самым уже и стоит на голове в приятном обществе немецких идеологов, исходящих из Бытия абсолютной идеи.

«В прямую противоположность немецкой философии, спускающейся с неба на землю, мы здесь поднимаемся с земли на небо, … для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого жизненного процесса… Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, нет развития…»[39]

«Каждый отдельный производитель в мировом хозяйстве сознает, что он вносит такое-то изменение в технику производства, каждый хозяин сознает, что он обменивает такие-то продукты на другие, но эти производители и эти хозяева не сознают, что они изменяют этим общественное бытие… Из того, что вы живете и хозяйничаете, рожаете детей и производите продукты, обмениваете их, складывается объективно необходимая цепь событий, цепь развития, независимая от вашего общественного сознания, не охватываемая им полностью никогда».[40]

Человеческая история есть история человеческой деятельности. Деятельность, в свою очередь, выступает в определенных конкретно-исторических формах. Эти формы являются общественными. В этом качестве они опосредуют человека с его деятельностью, а следовательно, обретают по отношению к нему самостоятельность, власть над ним.[41] Эта власть выражается двояким образом. С одной стороны, форма деятельности индивида навязывается ему обществом извне, в качестве господствующего способа деятельности, в качестве отчужденной от него и захватившей над ним власть производительной силы. С другой стороны, его отношения с другими индивидами в процессе совместной деятельности точно так же выступают как господствующие над ним, предписанная, навязанная извне форма общения.

В этом-то и скрыт ответ на вопрос, почему именно производительным силам (а не наоборот – производственным отношениям) свойственно «имманентно развиваться». Производительная сила есть «субстанция-субъект» именно потому, что ее субстанцией является материальная деятельность, субъектом которой выступает живой, деятельный, присваивающий природу человек.

Здесь мы сознательно оставляем в стороне саму диалектику развития и смены форм деятельности, точное установление, в чем именно состоит определяющая роль средств производства и т.д., с тем, чтобы сосредоточиться только на одном аспекте материалистического понимания истории, а именно – на развитии форм присвоения природы человеком.

«Практически универсальность человека проявляется именно в той универсальности, которая всю природу превращает в его неорганическое тело, поскольку она служит, во-первых, непосредственным жизненным средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и орудием его жизнедеятельности. Природа есть неорганическое тело человека, а именно – природа в той мере, в какой сама она не есть человеческое тело».[42]

«Всякое производство есть присвоение индивидом предметов природы в рамках определенной формы общества и посредством нее».[43]

Определенный способ производства есть процесс присвоения обществом природы, присвоения, опосредованного основным производственным отношением данного способа производства. Природа присваивается не в абстрактно-доисторической, давно несуществующей форме, а в общественно-определенной, в форме основного производственного отношения.

Однако что здесь выступает в качестве «природы», т.е. содержания, присваиваемого в этой форме?

Общество, на определенном отрезке исторического развития становящееся тождественным своему господствующему способу производства и в этом качестве неразложимое на абстрактные «природу без общества» и «общество без природы», представляет собой органическую целостность, выступает как субстанция-субъект дальнейшего общественного развития.

Это развитие (источник и механизм которого здесь не рассматривается!) протекает через возникновение в недрах господствующего способа производства новой основной формы деятельности и затем – становление нового основного производственного отношения.

Борьба нового способа производства с прежним и его победа означает присвоение обществом самого себя через форму нового основного производственного отношения. Новым содержанием, присваиваемым в этой форме, является, таким образом, уже не доисторическая, а очеловеченная «природа» в форме, т.е. в оболочке исторически предшествующего основного производственного отношения. Новый способ производства в качестве «общества» присваивает прежний в качестве «природы». При этом новая основная форма деятельности присваивает прежнюю в качестве своей производительной силы.

Таким образом, то, что присваивается обществом в качестве природы в рамках определенного способа производства, представляет собой как бы «матрешку», в самой сердцевине которой скрыта абстрактно-девственная, дочеловеческая природа, присвоенная в форме основного производственного отношения первичного, архаического способа производства. Каждому способу производства, взятому в исторической последовательности, соответствует новый слой этой матрешки – его основное производственное отношение, выступающее как форма присвоения предшествующего способа производства, а следовательно – в его оболочке – и всех предшествующих способов, вплоть до исходного, архаического, который, подобно ореху, заключает в своей скорлупе нетронутые деятельностью человека фейербаховские «коралловые острова».[44]

В результате развития производственной деятельности между абстрактной природой и присваивающим ее абстрактным индивидом воздвигается цепь посредников, вложенных друг в друга типов производственных отношений, отражающих историческую последовательность способов производства.Присвоение природы оказывается ее отчуждением и наоборот.

«…Присвоение, освоение выступает как отчуждение, а отчуждение выступает как присвоение…»[45]

«…Для рабочего, который посредством труда осваивает природу, это освоение ее оказывается отчуждением…»[46]

«Промышленность является