отговариваться и хитрить, когда дело вплотную приблизится к потреблению её прелестей. Надо было срочно искать необходимые слова, но самые подходящие никак не выговаривались, а всевозможные заменители женщина могла истолковать превратно и потом в самый ответственный момент отпереться. Культя проклинал себя за нерешительность, но в такие моменты его всегда клинило. Критик с надеждой посмотрел на девицу. Та чуть смутилась и, потупившись, произнесла:

— Я подожду тебя снаружи, а ты пока расплатись. Только не задерживайся долго.

— Я? Да я мигом, уж я-то… — Засуетился её новый ухажер.

Вася мило улыбнулась и поспешила к выходу.

Культя быстро облизал тарелки. Официант уже стоял за его спиной.

— Изволим расплатиться?

— Вот именно. — Критик вынул из кармана два фантика, замялся на мгновение, но протянул оба. — А ещё… я бы хотел…

— Мало, — кратко пресёк официант Культины поползновения.

— Да ты что?!

— У нас всё-таки ресторан, а не пивнушка.

Тут только Культя сообразил, как сплоховал, не поторговавшись наперёд за каждое блюдо. Конечно, он мог и не платить, поскольку в Коммунистическом обществе всё бесплатно, но, съев чужую еду, являвшуюся личной собственностью, он обязан был предоставить её владельцу что-то взамен. Его могли заставить отработать на какой-нибудь грязной работе, могли избить ради потехи, могли…

Официант прошёлся вокруг попавшегося клиента. Из кухни поглядывали заинтересованные повара.

Культя сунул руку в карман, вынул из Партбилета иконку Кузьмича, поцеловал её и протянул официанту.

— Мало, — сухо отрезал тот.

Культя побледнел, сжал челюсти. По красноречивым взглядам, нагло ощупывающим его фигурку, он уже понял, чего от него хотят хозяева заведения.

— Я думаю, спор о соизмеримой ценности моих предметов и вашей закуски мы решим на Парткоме, — произнёс Культя, каменея лицом, одновременно стараясь унять судорогу в том самом месте, на которое зарились труженики общепита.

— Деньги в нашей стране не имеют стоимости, — резонно изрёк официант.

— А это? — Культя указал на иконку.

Официант задумался. Безусловно, ценность иконки Кузьмича при умелом расхваливании оной превознеслась бы её хозяином до небес, и Секретарь, поддавшись идеологическому экстазу, вполне мог принять не практическое, а политическое решение.

— Ладно, — сдался официант, с пренебрежением сгребая добычу в карман. — Некогда мне по Парткомам шляться.

22

Культя вылетел на улицу с признаками сильнейшего негодования на лице, утешаясь лишь тем, что его ждут снаружи. Но Вася успела куда-то улизнуть. Неудачливый ухажер присел на бетонный обломок и попытался заплакать. Но слёз не было. Наверное, злость перевешивала жалость. «Где же она, где?!» — ярился Культя.

Ему уже ничего не хотелось, но практичность подсказывала, что упускать девицу после таких несоизмеримых затрат — неблагоразумно. Тем более, что в Коммунякии проживало не так уж и много полноценных особей женского пола. Умирали они раньше мужчин, потому что средство к существованию у них имелось одно — собственное тело. Дети в Коммунякии рождались редко, поскольку Партия не давала никаких рекомендаций по методам их зачатия. Наверное, в этой стране вообще не знали бы, как делаются дети, если бы не всесильные инстинкты и устные поучения доброхотов. Особенно мало рождалось девочек. Сама природа, видимо, щадила эти слабые существа и не программировала их большого количества. Но мужикам от этого было не легче. В стране, изнурённой онанизмом, лучше всех себя чувствовали приспособленцы, которые на все лады расписывали преимущества анально-орального сношения. Тем не менее, несмотря на очевидную доступность предлагаемых ими методов, в Коммунякии всё еще оставалось немало сторонников классического совокупления, к коим и относил себя Культя.

Однако предмет его сексуального хотения куда-то запропастился. Критик скорбно вздохнул, поддёрнул штаны и побрёл прочь. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как его окликнули:

— Эй, эй, ты куда?

Это была Вася. Она схватила критика за рукав и потащила за собой, весело приговаривая:

— Цирк в городе объявился. Идём скорее. Представление вот-вот начнётся. Я цирк ещё ни разу не видела.

— Бесплатный? — поинтересовался Культя.

— Почти. Вход — всего один фантик.

Критик резко затормозил.

— Ты чего? Это же цирк!

Культя потупился. Зашмыгал носом.

— Нет у меня больше фантиков.

— Ты же похвалялся, что зажиточный, что у тебя и фантики есть, и иконка, и даже таз.

— В ресторане этом… меня… обмухлевали. А таз я Сяве на сохранение оставил.

— Эх! А я размечталась, что ты меня в цирк сводишь. Я бы отблагодарила.

— Да уж сводил бы…

Девица сунула руку под рубаху, пошарила и вытащила помятый фантик.

— М-да… — сказала она. Осмотрела невзрачную бумажку, взглянула на жалкого дружка. — Ладно. Пойдём. — Вася решительно развернулась и зашагала вглубь городских дебрей.

Стоял прекрасный осенний вечер. Редкие облака собирались пенными кучками и медленно расползались по тёмно-синему небу. Среди развалин старых грибов копошились несколько беспартийных в поисках съедобной травки. Изредка слышался радостный вскрик. Значит, кому-то удалось поймать жучка или муху, а может быть даже гусеницу.

Перед входом в цирк Вася попыталась сговориться, чтобы их с Культей пустили на представление всего за один фантик.

— Один фантик за одного! Два фантика за двух! — заорал взъерошенный деловой мужичонка, ловко запихивая протягиваемые ему фантики в штаны с туго перевязанными вокруг щиколоток портчинами.

Народ валил и валил, штаны быстро раздувались. Культя пребывал в безысходной задумчивости.

— Стой тут, — приказала ему подруга.

Через непродолжительное время она вернулась, раскрасневшаяся, запыхавшаяся и весьма довольная. Постучала Культю пальцем по лбу, чтобы очнулся и, крикнув мужичку: «Вот два фантика!» — потащила своего незадачливого ухажёра занимать места.

21

Арена представляла собой небольшую ровную площадку среди нескольких, обвалившихся полукругом, старых грибов. На этих обломках, заросших несъедобным мхом и лишайником, галдя и переругиваясь, рассаживались зрители. Бойко шёл торг за места поближе к арене. Коммунисты жаждали зрелищ.

Появился конферансье — чернявый, пружинистый, разнузданный и жутко самодовольный тип. Скаля гигантские чёрные зубы, он раскланялся с таким видом, как будто собравшиеся пришли посмотреть именно на него.

— Первым номером нашей удивительной, замечательной, восхитительной, умопомрачительной, искромётной программы выступает — Человек-Рожа! — вскричал конферансье, двигая челюстью не сверху вниз, а из стороны в сторону.

На арену вышел невзрачный, лысый, с бабьим лицом человечек и стал строить гримасы. Кто-то, видать, самый смешливый, хмыкнул, остальные дружно засвистели. Человечек обиженно скорчился и уполз за кулисы.

Потом свои сомнительные прелести демонстрировал Человек-Урод, с двумя головами, двумя ногами и одной рукой. Его бы тоже освистали, но он покорил публику, показав ей два половых члена, один из которых, впрочем, был какой-то подозрительный.

— Покоритель хищников! — объявил конферансье.

С огромными трудностями на арену выволокли двух невиданных зверей — коз, по глупости забредших в Коммунякию из-за кордона. Дрессировщик взмахнул хлыстом, животные повернулись к зрителям задами и бурно продемонстрировали последствия расстроенного пищеварения. Публика взвыла от восторга. Сконфуженный дрессировщик крикнул: «Алле!» и поклонился. Ничего другого козы, по-видимому, и не умели, потому что, сколько укротитель ни прохаживался вокруг них, сколько ни щёлкал кнутом, всё было бесполезно. Однако когда он нечаянно зацепил кончиком плети одну из коз, та сразу напала на него, ударила рогами и не позволяла встать, катая своего хозяина по нечистотам. Поспешившего на помощь конферансье, тут же завалила вторая скотина. На арену выскочил силач, схватил хищников за хвосты, попытался утащить, но сам поскользнулся на помёте и к всеобщей радости публики был так же добротно обработан рогами.

Далее свои уникальные способности показывал человек, читающий древние газеты. Этот тип долго разворачивал какие-то совершенно истлевшие бумажки и, набрав в лёгкие побольше воздуха, заголосил фальцетом что-то непонятное, но очень родное: «Труженики села в ознаменование девятьсот девяносто девятой годовщины победы Великой Революции приняли встречные обязательства к народно-хозяйственному плану и заложили в закрома Родины первые тонны своих обязательств!». — Он выкрикнул ещё несколько подобных предложений, демонстративно водя пальцем по бумаге.

Вскоре подошла очередь выступать силачу. Он вышел, сильно хромая, и весь цирк зааплодировал, подивившись мужеству этого огромного мужичины, который тут же стал поднимать большие камни и крушить их друг о друга. Конферансье, яростно подмигивая зрителям, вытащил на арену огромный обломок железобетона. Силач покряхтел, примерился, рывком поднял обломок над собой и грохнул его о свой череп. На арену посыпались щебёнка и куски арматуры.

Публика зашлась от восторга, не забывая присматривать за соседями. В штат труппы входили карманники.

Затем на всеобщее обозрение вынесли несколько диковинок.

— Конь! Дикое хищное животное. Окаменевшее. Вымерло в древние века.

Все уставились на алебастровую карусельную лошадку, пытаясь представить, как эта жуткая зверюга с огромной мордой охотилась когда-то на людей.

— Зеркало! Уникальный природный минерал. Раздваивает предметы. Обладает целебными свойствами. Смотреться в него очень полезно для здоровья.

Кое-кому из счастливчиков сунули под нос обломок, дав возможность полюбоваться на собственное отражение. Многие ринулись вниз, чтобы тоже посмотреться. Возникла давка, драка. Зеркало тут же унесли.

— Желающие взглянуть в зеркало в обмен на предметы потребления могут собраться после представления! — выкрикнул владелец диковинки.

— Ружьё! Капиталистическое орудие пыток и убийства. С помощью таких штуковин выродки человечества — буржуи покорили рабочих и колхозников в своих странах с целью нещадной эксплуатации ради удовлетворения прихотей и самодурства.

Народ негодующе загудел. Среди знакомых заклинаний и проклятий послышались чьи-то гнусавые призывы немедленно идти в поход громить окопавшихся за Священными Рубежами капиталистов. Помянули добрым словом Великого Кузьмича, который станцевал на броневике танец «Яблочко» и воодушевил широкие массы трудящихся на безжалостное уничтожение эксплуататоров, узурпаторов и их холуёв как гнусных и проклятых гадин.

— Смерть капиталистам! — крикнул Культя.

— Смерть! Смерть! Смерть!.. — подхватили сотни глоток.

На арену строевым шагом вышел обрюзгший мужчина. Помяв живот и сильно натужившись, он пропукал гимн Коммунякии в двух октавах, пустив на последней ноте густой сочный бас.

Все встали. Это был гвоздь программы и последний номер. Зрители, переполненные гордостью за любимую Отчизну, стали расходиться в весьма боевом настроении. Кое-кому в азарте уже заехали в глаз. Слышались победные крики. Культю сильно толкали. Он почти сразу потерял Васю из виду, попытался прорваться вперёд, но кто-то двинул его в ответ, критик завалился на землю и никак не мог встать. К великому изумлению, почти скрасившему чувство досады, Культя заметил невдалеке от себя оброненный кем-то фантик. Повизгивая от пинков, критик пополз к заветной бумажке. Завладев сокровищем и выбравшись, в конце концов, на простор, Культя вскарабкался на высокий обломок старого гриба и принялся озираться, высматривая потерявшуюся подругу. Но безрезультатно. Возможно, она уже подалась на заработки или вернулась к Кнуту.

Ночь спускалась бесшумно, обволакивая вкрадчивой прохладой меркнущий в свете заката город. Отчётливей стали звуки. Кто-то искал ночлег, выкрикивая в темноте количество предлагаемого за удобное ложе продукта, кто-то делился впечатлениями об удачно обстряпанной сделке, кто-то искал кого-то, чтобы использовать в своих неприхотливых потребностях, кто-то зазывал всех страждущих отведать