согласен был уступить, но ты так ловко раскритиковал их тыквочки…
— А ты здорово расхваливал нашего мертвяка. Мол, и крупный он, и тяжёлый, и такой аппетитный. У меня с голодухи аж слюнки потекли. Я чуть было не куснул, так ты его красиво расписывал.
— Ха-ха.
— А тебя мы кормим за то, чтобы ты от нас отвязалась, — крикнул разошедшийся Культя Проне.
Девица хрюкнула, поперхнулась, семечки брызнули у неё через нос.
— Да пофли фы фсе ф фопу, — прошамкала Проня, вгрызаясь в корку. — Фы только дфочить мастефа.
— А может быть, прямо сейчас пойдём на рынок? Сдадим Кал, отоваримся. — Культя мечтательно закатил глаза. — Дорогу в город нам указали…
— Какой такой сейчас Кал? — возразил Сява. — Откуда? Столько дней не ели. На рынок завтра пойдём. Кал как раз и созреет. Что нам на рынке без Кала делать? Кому мы там без нашего говна нужны? В нас если что и есть ценного, так это наши фекалии, говоря научно.
— А способности? — не согласился Культя.
— Способности наши нужны только лично нам, а не им. Не колхозникам, во всяком случае. У колхозников от наших способностей башка каждый день трещит.
Проня дожевала последнюю корку, собрала семечки в тряпицу, рыгнула, пошмыгала носом.
— Фто-то ноф не фунфыклирует, — пожаловалась она самой себе.
— Ну что, в путь? — сказал Сява. — Подойдем поближе к городу, переночуем, а утром — на рынок.
Все встали. Проня, проходя мимо Культи, зажала пальцем одну ноздрю, вдохнула поглубже, натужилась… Фонтан соплей, мякоти и семечек окатил критика с головы до ног.
— Совсем сладкий стал, — удовлетворенно хмыкнула девица и, гордо заколыхав задницей, зашагала впереди всех.
— Хочешь, я тебя оближу? — предложил Сява.
Под вечер появились первые признаки обитания человека. Останки ржавых механизмов торчали из земли. Кучи бетона с истлевающими металлоконструкциями возвышались на месте былых построек. Кирпич, произведённый по встречным планам и повышенным обязательствам, к тому же с досрочным их выполнением к какой-нибудь очередной Красной дате, уже почти разложился, и в местах его применения бугрились рыжевато-красные россыпи. Природа поглощала остатки развитого социализма, превращая в тлен его недоброкачественные продукты. Недееспособная система пожрала саму себя, рухнув под натиском производимого брака, разрушение которого приняло в определенный момент характер цепной реакции.
— Идите все сюда, — позвала Вася. — Здесь такая ямка уютная. И земля мягкая. Самое место для ночлега.
— Не буду я в одной ямке с Проней спать, — заявил Культя. Он побегал вокруг и нашёл лаз в развалинах старого дома.
— Иди ко мне, — позвал он попрошайку.
— Боюсь я в грибах спать, — откликнулся Сява. — Что-нибудь оторвётся да и задавит.
— Так тут всё, что могло, уже отвалилось.
— Жёстко там.
— А мы травки подстелем.
— Нет уж, давай вот здесь. — Попрошайка потопал ногами возле заросшей сорняками железной громадины.
— Ну, давай.
— Глядите, что это? — Вася указала на небо.
— Вороны! — удивлённо выговорил Кнут.
— Какие такие вороны? — не поверил Сява. — Они же летать не умеют.
— А похожи, — заметил Культя, — только маленькие чего-то.
Птицы покружились ещё немного, и вся стая улетела в сторону юга.
— Наверное, это капиталистические вороны, — предположил Сява. — Голодные они поди, вот и летают ещё.
— Да, — поддержал попрошайку Культя. — Наши жирные, откормленные, им не то что летать, ходить лень…
— Ой, не могу, — стонал он.
— Что с тобой? — встревожился Сява.
— Ой, беда. Терпеть не могу. Сейчас Кал сброшу.
— Вот незадача, — посочувствовал попрошайка с тихим злорадством в голосе.
Культя отбежал в сторонку, спустил штаны и, заскулив от горя и облегчения, опустошил кишечник на большой плоский камень. Потом долго смотрел на кучу, сокрушённо качая головой.
— Ай-я-яй! Как же это я так? Что же я завтра на рынке делать буду?
— Да, влип ты, товарищ, — сказал Сява. — Потащишь теперь в руках свое богатство.
Критик повздыхал, потом улёгся. Но заснуть боялся.
— Ну что ты всё крутишься? — не выдержал Сява через некоторое время.
— Волнуюсь я. Не спёр бы кто.
— Ну, сядь тогда и сторожи.
— Спать хочется.
— Тогда спи. Нет тут никого, кроме нас.
Задремали.
— Что это? — забеспокоился Культя.
— Что ещё?..
— Да гудит что-то, — критик приподнялся. Вскочил, замахал руками. — Мухи чёртовы. Сожрут ведь всё.
Некоторое время Культя сидел перед своей кучей, отгоняя голодных насекомых. Потом вспомнил про таз. Нащупал его в темноте, аккуратно накрыл кучку, застелив дырявое дно рубахой.
— Вот вам и таз, — сказал сам себе Культя.
Утром вокруг не выспавшегося от бдения и забот по охране своих сокровищ Культи собрались все товарищи коммунисты. Стали давать дельные советы:
— В руках пусть несёт, — сказал Сява. — Не такой уж этот Кал и противный.
— Раструсится много, — не одобрил совет Кнут.
— Можно было бы в тазу донести, — догадалась Вася.
— Таз-то дырявый.
— Так на ободке.
— Можно было бы, да раструсится.
— Да уж. Это от тыквочек такой жидковатый бывает. От мясной пищи, Кал добротный, густой, толстый, — высказался Сява с уверенностью знатока.
— Высушить его надо, — посоветовал вырубала. — Сухое легко донести. Хоть в руке, хоть в кармане.
— Ждать долго. По-о-ка он высохнет, — капризничал Культя. — Да и убудет много. Докажи им потом, что это полная порция.
— Ну и сиди тут со своим говном, — сказал Кнут. — Соображай.
— Кумекай, — поддакнул Сява. — Додумывайся. А мы пойдём…
Культя растерянно смотрел вслед уходящим товарищам. Потом быстро стянул рубаху, перекидал всё в неё, свернул узелком.
— Давно бы так, — порадовался Сява.
— Башковитый, — похвалил критика вырубала.
— Хочешь я понесу? — услужливо предложила Проня.
— Ишь чего захотела! — вознегодовал Культя. — Тебе доверься, потом всю жизнь жалеть будешь.
На городском рынке, вопреки ожиданиям, с продуктами оказалось, мягко говоря, не густо. Несколько типов, в огромных брезентовых кепках, торговали камешками и колючей травой. У остальных на прилавках лежала ореховая скорлупа.
— И это можно есть? — удивился критик.
— Зачем есть, дарагой. Ты лучше панюхай, как пахнет!
— Не понимаю. Где тыквочки, где картошки? Я должен покритиковать ваши продукты, чтобы вы боролись за повышение их питательных и вкусовых свойств, а у вас, нате — одна скорлупа.
— Да ты её критикуй, критикуй, дарагой, но только она всё равно хорошо пахнет.
— Да зачем мне ваша скорлупа? Я что зря свой Кал сюда тащил, зря рубаху мазал?
— Зачем кричишь, дарагой? Зачем привередничаешь? Зачем нам твой Кал? У нас своего девать некуда. У меня три бабы в норке живут. Две блондинки и один — брюнетка. Жрут за семерых. Кала от них столько, что уже весь колхоз завалили. У нас на этом Кале опарыши с палец толщиной вырастают. А вот скорлупу девать некуда. Ты её покритикуй, а я с тобой расплачусь. Будешь нюхать, меня вспоминать, родню мою вспоминать, город наш вспоминать… Красносоп-сон-сор-цлвск. Вот, падла, никак не выговорить!
— Что ты мне зубы заговариваешь?! — взвился Культя. — Нет тыквочек, нет картошек — опарышей давай, раз они у вас жирные. Надо, кстати, на них ещё взглянуть, какие они жирные. Оценить, таковы ли они на самом деле.
— Опарышей мы на Партвзносы сдаём. Их в Хремль отвозят, а вот скорлупу…
— Звезды на вас нет! — вскричал Культя. — Где ваш Секретарь Парткома?
Кнут уже закатывал рукав. Сява стоял ошеломлённый и не соображал, что делать. Выпрашивать тут было нечего. Проня охотно демонстрировала сиськи чернявому с огромными ушами колхознику. Тот сиськи потрогал, но в расчет предложил всё ту же скорлупу, только покрупнее. Проня подавила кулаком скорлупки и стала расшатывать прилавок.
— Безобразие! — возмутился ушастый. — Труженики полей и огородов не могут спокойно работать! Заявляются тут бродяги всякие…
Кулак Кнута пришёлся чернявому прямо в глаз.
— Раз, — сосчитал Кнут. Плюнул и опять замахнулся.
На рынке гортанно загалдели. Из-за прилавков высыпали юркие сытые колхозники и быстро окружили пятерых путников.
— В Партком их! — раздавалось со всех сторон. — В Партком!
— В Партком! — закричали Кнут, Культя, Сява, Вася и Проня.
13
Очень толстый Секретарь, питающийся явно одними опарышами, вальяжно развалясь в плетёном кресле, внимательно выслушал обе стороны.
— Так-так, — сказал он и стал думать.
Колхозники усмехались.
— Значит, ты, как критик, недоволен положением дел на рынке нашего славного Красно-сол-н-ц-в-с-ка? — спросил Секретарь у Культи.
— Ещё бы, конечно недоволен.
— А чем конкретно?
— Отсутствием наличия продуктов, пригодных для удовлетворения насущных потребностей.
— Для удовлетворения чьих потребностей? — спросил Секретарь въедливо.
— Как это чьих? Моих и вот — ихних.
— А почему колхозники должны удовлетворять ваши потребности, коль им от вас ничего не надо?
— Да каждый Коммунист в нашей родной Коммунякии имеет право всё получать по потребностям! Или у вас здесь не Коммунизм? — Культя грозно взглянул на Секретаря.
— Коммунизм. И каждому Коммунисту воздаётся по потребностям.
— Так в чём дело?
— А ты Коммунист разве?
— Я?! Да я… — Культя вырвал из кармана Партбилет, потряс им в воздухе.
— А-а-а! — радостно закричал Секретарь. — Этот проходимец раздобыл где-то Партбилет и смеет называть себя Коммунистом. А сам даже не знает, что живём мы не в Коммунякии, а в Коммунизии. Он критикует наших славных тружеников, а сам скрывается от Партвзносов!
— Я никогда не скрывался! — возмутился Культя.
— Молчать! Где ты в последний раз отдавал Партвзносы?
— В Красноздравске.
— А мы все вчера сдавали. В честь досрочного переименования Родины.
— Мы бы тоже сдали, — растерялся Культя. — Но мы были в пустыне…
— Понятно. Скрывались от Партвзносов, — Секретарь брезгливо брызнул слюной.
— Лишить его Партбилета! — заорали местные.
— Именем Великого Кузьмича, именем родной Коммунизии, именем Святой Веры в Мировую Революцию я лишаю тебя Партбилета и звания Коммуниста.
— Заговор, — ошарашено лепетал Культя. — Вы здесь все сговорились.
— Немедленно сдай Партбилет!
— Уж лучше я умру, — прошептал критик.
— Этих тоже давай лишай! — орали колхозники. — Они все заодно!
— Шайка, — шипел Сява. — Банда. Мафия.
— Надо бежать, — Кнут придвинулся к критику. — Чуешь, чем пахнет?
— Чем? — не понял Культя и стал принюхиваться.
— Сейчас нас всех здесь разжалуют в беспартийные, дурень, — зашипел Кнут.
— Нет, — охнул Культя. — Только не это.
Дрожащими руками он развязал узел на рубахе, выпрямился, шагнул к Секретарю и влепил свой, никому здесь не нужный Кал, прямо в его бесстыжие глаза. Секретарь Парткома охнул, хотел вскочить, но пошатнулся и завалился на спину.
Кнут врезал кому-то в глаз, громко крикнув: «Раз!», Сява финтил,
