ещё никто не догонял.
— Вот тогда иди и добывай еду, раз ты такой прыткий. А мы тут подождём.
— И пойду. Наемся и как дам стрекача. До самого Хремля добегу. И не остановлюсь ни разу. И оглядываться не буду. А вы сидите тут и ждите, пока вас в цепи закуют и начнут измываться.
— Надо всем вместе идти, — решил Кнут. — Украдём что-нибудь и бегом.
— Да, вместе легче воровать, — поддакнул Сява. — Одни едят, другие на стрёме.
— Значит, углубляемся в логово? — спросил Культя, всё ещё робея, но уже и с некоторой долей решимости.
— Значит, да, — кивнул Кнут. — Местность тут безлюдная, холмистая…
10
Крадучись, ползком, мелкими перебежками друзья приблизились к большой зелёной плантации.
— Что это за дрянь? — спросил попрошайка, пережёвывая какие-то семена.
— Нет, их и не разжевать даже.
— Может листья?
— Фу!..
— Эй, — крикнул кто-то.
Сява замер с листом во рту. Над ним стоял человек. В коротких штанах и цветастой футболке. Мужчина. Светловолосый. Молодой.
— Как дела? — спросил он.
— Так себе, — ответил Сява.
— Голодный?
— Ага, — не растерялся попрошайка.
— Оттуда? — человек кивнул в сторону Коммунизии.
— Оттуда, братец.
Человек усмехнулся, кинул Сяве два апельсина и пошёл вдоль поля.
— Ишь, щедрый какой, — буркнул попрошайка. — Сам бы эту дрянь хавал.
— Да он, дело ясное, из бедных, — заступился за прохожего Культя. — Видишь, как одет? Босой. Штаны короткие. Рубаха без рукавов.
— Да, трудна тут жизнь у простого народа, если они такие горькие тыквочки едят, — вздохнул Сява.
— Это не тыквочки.
— Тем хуже…
— Да…
— А этот тип нас не выдаст? Кинул нам эти штуки, бдительность усыпить, а сам бегом к капиталистам, чтобы выслужиться.
— Кто его знает… Холуи буржуйские здесь, надо полагать, на каждом шагу околачиваются.
— Тогда уходим.
На другом поле, засеянном кормовой свеклой, ботва оказалась почти съедобной.
— У нас такое не выращивают. Наше вкуснее, — прошамкал Сява.
— Будут капиталисты свой народ тыквочками кормить. Сами, небось, жрут, канальи. А народу вот те жёлтые, да эти зелёные.
— Как бы там ни было, а надо настоящие продукты искать, — сказал Сява. — Листья с собой бесполезно брать. Скукожатся. Засохнут.
— Эх, крыс бы копчёных…
— Или ворон жареных…
— Опарышей бы…
— Ага, размечтались, — злобненько сощурился попрошайка. — Раскатили губищи. Действовать надо, а не разглагольствовать. Есть же тут где-нибудь поле с картошками или тыквочками. Надо его найти. Загрузиться и драпать изо всех сил что есть мочи.
Культю знобило, и он готов был драпать хоть сейчас.
— Действуем! — скомандовал Сява.
Проползли немного, потом ещё.
— Глядите, дорога. А вон гриб. Новый. Не развалившийся.
— А почему у нас грибы новые не растут?
— А кому они нужны? Чем новее гриб, тем опаснее. Всё в них обваливается, рушится. Старые грибы лучше, безопаснее.
— Да, в новый гриб я бы и шагу не ступил. Треснет камнем по башке — и капут.
— А гляди-ка, вон там, кажется, город.
— Плохо видно, далековато, но точно, город.
— В город нельзя идти, — предостерёг Культя. — Там-то нас уж точно сцапают.
— Сами знаем, не маленькие, — отрезал Сява таким тоном, как будто он руководитель операции. — А вот для ориентировки следовало бы как-то этот город назвать. Например…
— Можно назвать его Красноплюйск, — предложил Кнут.
— Ты что! Нельзя использовать наше гордое название «Красно» для помечивания вражеской территории, — замахал руками Культя.
— Конечно, никак нельзя, — поддакнул Сява. — Пусть будет Белоплюйск или Черно…
— Еще лучше Грязноплюйск, — предложил Культя.
— Или Тухлоплюйск. А можно — Рвотноблюйск, — затрещал Сява. — А еще…
— Ну, понесло… — оборвал попрошайку Кнут.
— Да ладно, как хотите, но только не «Красно…». Я, как член Партии, категорически возражаю.
— Значит, будет Грязноплюйск, — сказал Кнут.
— А чем Тухлоплюйск хуже? — опять заартачился Сява.
— Хорошо, назовем его Тухлоплюйск, — согласился Кнут и посмотрел на Культю. — Ты не возражаешь?
— Да, ладно, пускай, иначе ведь не отвяжется…
Сява приложил ладонь к бровям.
— Эй, смотрите — чудовище!
По неширокой просёлочной дороге в сторону города двигался автомобиль.
— У нас такие тоже есть. Я видел.
— Есть, но наши все дохлые.
— А тут живой.
— С ума сойти можно. Как тут только люди живут? Ужас!
Беглецы дружно начали звездиться.
— Слава Кузьмичу за нашу жизнь.
— Счастливую.
— Безбедную.
— Безопасную.
— Слава Политбюро!
— Слава Партии!
— Слава Коммунизму!
— Гляди, из гриба люди выходят.
— Одеты бедно.
— Как это они в такой одежде ухитряются спать? Зароешься в мусор, поколешься весь, исцарапаешься…
— И холодно. Ноги и руки-то — голые.
— Да-а-а. Жуткая страна.
— Надо бы к этому грибу подобраться поближе, — предложил Сява. — Может, там есть чего украсть? Только двигаться будем парами. Если одних схватят, другие сразу на помощь.
Кнут согласно кивнул.
Культя с Сявой, пригибаясь к земле, перебежками бросились вперёд. От куста к кусту. От кочки к кочке.
— Замри! — зашипел Сява.
На небольшой круглой поляне отдыхали мужчина, женщина и двое детей.
— Что они едят? — недоумевал Культя. — Они что, с ума все посходили?
— Да просто продукты у них ненастоящие. Какие-то суррогаты.
Один из малышей с яркой жестяной баночкой в руках подбежал к кусту, за которым прятались коммунисты. Поставил баночку на землю, посадил на неё резиновую крысу. Что-то залопотал и побежал назад к родителям. Взял мячик. Вернулся… Баночка с крысой исчезли.
Культя и Сява неслись во весь опор. Залегли. Попрошайка с остервенением вонзил зубы в игрушку.
— Мне оставь, — затрясся Культя.
С огромным трудом Сява оторвал от крысы кусочек.
— Не жуётся что-то, — прошамкал он.
— Дай, дай! — критик вырвал игрушку из рук товарища. — Помаленьку надо, помаленьку. А ты отхватил кусище, вот и не жуётся.
— Вяленая какая-то, — посетовал попрошайка. — И совсем не вкусная. Пресная, сухая.
— Ясное дело — сухая. Сочных капиталисты сами жрут.
— Чем это вы тут лакомитесь? — Кнут и Вася поспешили на чавкающие звуки. Но от крысы остался один лишь хвост. С сожалением Сява уступил угощение опоздавшей к пиршеству парочке.
— А это у вас что? — Кнут уставился на баночку.
— Вода, кажется. Слышишь, плещется?
— Как же они её туда налили? — Культя повертел баночку в руках.
Сява с видом знатока отобрал жестянку, прищурив глаз, осмотрел её, заметил колечко, потянул…
— Ух, ты! — воскликнули все. По очереди понюхали.
— Чудно пахнет…
— Здесь все чудно пахнет…
Попрошайка глотнул. Газ шибанул ему в нос. Из глаз брызнули слёзы. Сява выронил банку и начал бешено сплёвывать.
Культя поднял жестянку, кончиком языка попробовал жидкость.
— Жжётся, — отдёрнулся он. Помочил палец, осмотрел его внимательно и сделал компетентное заключение. — Тухлая вода, ржавая. От такой заболеть можно.
— Надо же, чем капиталисты свой народ поят, — покачал головой Сява. — И ведь пьют, привыкли. Приспособились. Притерпелись.
— Нет, нам к такому никогда не привыкнуть, — сказал Культя. — В нашей родной Коммунизии никто такого не ест и не пьёт.
— Точно.
— Ага.
— Факт.
Друзья с патриотическим восторгом посмотрели друг на друга. Гордость за свою страну переполнила их сердца.
— Может, споём? — предложил сентиментальный Культя.
— Споём, друг, но позже, — сказал Сява. — А сейчас обсудим со всей серьёзностью сложившуюся ситуацию. Продуктов, пригодных к употреблению, мы пока не обнаружили. Ввиду этих чрезвычайных обстоятельств нам следовало бы посовещаться…
— Открываем Партсобрание, — сухим голосом произнёс Культя. — Слово для доклада предоставляется Коммунисту попрошайке Сяве.
— Товарищи! Мы попали в тяжёлое положение. С партийной прямотой скажу вам — в хреновое. В дерьмовое. В паску…
— Короче!
— Буду краток. Здесь все живут по волчьим законам. Капиталисты кушают тыквочки, картошки, опарышей и, надо полагать, крыс, а простой народ питается чёрт знает каким дерьмом. Барахлом. Гадостью. Дрянью…
— Короче!
— Короче не могу. Меня душит ненависть к угнетателям. Простите меня, товарищи. — Сява проглотил комок, подступивший к горлу.
— Всё равно не трепись, — буркнул Кнут. — Времени у нас на трёп нет.
Попрошайка гневно сверкнул глазами.
— И в этот ответственный момент мы все, как один, должны сплотиться вокруг любимой Партии, гордо держать Знамя Кузьмича и доказать проклятым буржуинам, что горячее сердце Коммуниста… — Сява закатил глаза. — Стучит, как пламенный мотор!
— Что такое Знамя? — спросила Вася.
— Не знаю! Но так говорят все Секретари. Это хорошее слово.
— А что такое мотор?
Кнут досадливо отмахнулся.
— А наш взор, — Сява стёр пот со лба, — устремлён в будущее, в светлое, лучезарное будущее! Долой угнетателей! Да здравствует Коммунизм!
В едином порыве друзья пятикратно перезвездились и… не выдержали — запели. Сначала громко, но, уловив испуганные взгляды друг друга, всё тише и тише: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…»
9
А в это время беззаботные «капиталисты» спокойно отдыхали. Пили соки, ели апельсины, смеялись, играли с детьми. Никто не замечал, что совсем рядом, на заросшей акациями поляне скверика, четверо коммунистов готовы хоть сейчас совершить ещё одну революцию.
— Переходим к прениям. Кто хочет выступить?
Кнут поднял руку.
— Слово предоставляется Коммунисту Кнуту.
— Я не умею говорить красиво, поэтому скажу прямо: давайте поймаем какого-нибудь буржуя и бах! бах! ему по морде…
— А если перепутаем? — засомневался Культя. — Если честного труженика отдубасим?
— Не спутаем, — уверил Кнут. — Как увидим кого в хорошей одежде, значит — капиталист.
— Рискованное мероприятие, — не согласился критик.
— К тому же у нас маловато сил, — вставила своё мнение Вася. — Единственное оружие — Культин таз.
— И Слово Правды, — добавил Сява. — Нашего Слова Правды капиталисты больше всего бояться.
— Кто ещё хочет выступить? — спросил критик и сам поднял руку.
— Слово предоставляется Коммунисту Культе, — сказал Культя, набирая в лёгкие побольше воздуха и выстраивая на лице заклятое выражение. Поиграв желваками и выдержав соответствующую историческому моменту паузу, критик произнёс следующую речь:
— Больно и горько смотреть ни беспросветно убогую жизнь местного народонаселения, корчащегося в адских муках под тяжёлой пятой эксплуататоров. Мы родились в свободной стране и, если тутошний народ по рабски смирился со столь вопиющими условиями жизни, — Культя скрипнул зубами, — то каково же нам, жителям процветающей Коммунизии, созерцать и вкушать всё это? Тяжкое бремя легло на наши плечи. Видеть все эти безобразия и не помочь простому народу, что может быть горше?.. Судьба забросила нас в буржуйскую цитадель, и мы просто обязаны раскрыть глаза здешнему населению на их жалкую долю угнетённых и униженных, рассказать им о славной Коммунизии, где все равны, где все люди живут по принципу «от каждого по способностям, каждому по
