потребностям». Наши предки, первые Коммунисты-Большевики, много веков назад совершили Великую Революцию, уничтожили класс эксплуататоров, и мы тоже, как истинные патриоты Отчизны, должны воспользоваться представившейся возможностью…
Кнут захлопал в ладоши. Сява впился в товарища преданными, полными восхищения глазами.
Культя с ужасом приметил, что в своей речи его занесло не в то русло, но с ещё большим ужасом осознал, что ничего не может с собой поделать, и продолжал так же громогласно:
— Мы можем погибнуть в застенках! — пафос Культи перешёл в завывания. — Но лучезарная искра свободы, зажжённая нами в сердцах простых тружеников, не погаснет. Я верю в это. Вперёд, товарищи!
Четверо оборванцев выскочили из кустов и понеслись к зданию, которое они приняли за гриб.
Сява забрался на скамейку и заголосил:
— Товарищи! Капиталисты строят своё благополучие на крови, костях и поту рабочего класса. У нас в Коммунизии любой человек, даже с совсем пустяковыми способностями — вот вроде его, — Сява ткнул пальцем в сторону Кнута, — ежедневно питается тыквочками и картошками, а если постарается, то и крысами, и опарышами. А в вашем Тухлоплюйске крыс и опарышей жрут только капиталисты. Народ же приучен есть эти мерзкие жёлтые плоды, да еду, которая не съедается… Мы сочувствуем вашей горькой участи, товарищи. Наши сердца разрываются от сострадания, и мы призываем вас: встаньте с колен, распрямите гордо плечи и раздавите эксплуататоров, как проклятых гадин. Смерть буржуям! Свободу трудовому народу! Вставай, страна огромная!.. — Попрошайка с отчаяньем вспомнил, что дальше слов не знает, однако вспыхнула надежда, что вот сейчас все собравшиеся у гриба подхватят песню и понесутся отбирать у буржуев их мешки с фантиками и копчёных крыс.
Собравшиеся почему-то начали смеяться. Одни не спеша подходили, другие уходили, некоторые посматривали на коммунистов с усмешкой, кое-кто строил гримасы похожие то ли на жалость, то ли на презрение.
Кнут не выдержал.
— Буржуйские прихвостни! — заорал вырубала, обводя налитыми кровью глазами толпу. — Мы освободим труженников от кровавых цепей капитализма! Он схватил одного, одетого, с его точки зрения, наиболее добротно — в рабочий комбинезон, притянул к себе и грозно прошипел:
— Что, страшно, буржуйская морда?
Человек смотрел на Кнута, как на ненормального и ничего не понимал.
— Сколько людей ты, тварь, уморил голодом? Сколько сгубил в каменных застенках? — грозно вопрошал Кнут. — Признавайся сейчас же, капиталистическая сволочь! Буржуй проклятый.
— Не придуривайся. У тебя есть частная собственность?
— Есть.
— Ага! — вскрикнул Кнут. Он плюнул на кулак и врезал эксплуататору прямо в глаз.
Толпа возмущенно загудела.
— Раз, — сосчитал вырубала, замахнулся снова, чтобы дать и в ухо, но тут же оказался на земле. Над ним стоял здоровенный парень в голубой рубашке с раскрашенной железкой на груди.
Двое товарищей с воем прыгнули на врага, опрокинувшего их боевого соратника. Что-то долбануло Сяву по спине, он охнул; Культя просвистел ногами по воздуху и шлёпнулся на попрошайку. Щёлкнул металл, критик дёрнулся и вдруг увидел на своих запястьях наручники.
— Заковали, — горестно всхлипнул Культя.
Толпа стала расходиться. Никому и в голову не пришло, что молодой полицейский только что предотвратил ещё одну Великую Революцию.
Коммунистов погрузили в огромный железный ящик и доставили в город, который сплошь состоял из новеньких разноцветных грибов. Четверых беглецов, несмотря на их отчаянное сопротивление, втащили в один из таких грибов и отвели в камеру.
— Ну, всё, — заохал Сява. — Так я и знал. В гриб замуровали. Чтобы нас тут задавило.
— Да вроде бы, этот прочный, — присмотрелся к потолку Культя.
— А это? — Сява ткнул пальцем в сторону лампочки. — Видишь, на какой тонкой проволоке висит?
— Да такая штука, если и отвалится, не задавит.
— Не скажи, — не согласился Сява. — У этих буржуйских выродков всё возможно. Я здесь ничему не верю.
Друзья притихли и стали прислушиваться к чуждым, непривычным для слуха звукам. Кнут подошёл к решётчатой двери, потряс её.
— Крепкая, — сказал вырубала. — Такую не высадишь. Присмотрелся к толстым прутьям и вздохнул. — Это сколько крючков можно было бы сделать, чтобы в мусоре копаться, а они из такой ценности застенки сотворили…
Вскоре явился ещё один капиталистический прислужник. В белой рубашке без рукавов и в таких же никудышных коротких штанах. Он хотел что-то сказать, но увидел Культин таз, который тот не выпустил из рук даже во время драки, и стал поглядывать на сей предмет с удивлением и опаской. Культя тут же спрятал таз за спину, человек словно очнулся и с плохо скрываемой ухмылкой проговорил:
— Идёмте! Начальство желает на вас посмотреть.
Друзей привели в большую комнату с несколькими столами. За одним из них сидел мужчина и пил чёрную воду из белой кружки.
— Присаживайтесь, — вежливо предложил хозяин комнаты.
Беглецы осторожно расселись на полу. Каждый старался выбрать место, чтобы над его головой ничего не висело.
— Бить будете? — спросил Сява.
— Обещайте больше не драться, и мы даже снимем с вас наручники.
— Кандалы? — не поверил Сява. — Оковы?
— Обещаете?
Друзья переглянулись. Судя по каменному лицу вырубалы, он явно не обещал.
— Надо соглашаться, — очень тихо прошептал ему попрошайка. — Легче будет удрать.
— Обещаем, — кивнул Кнут.
Все дали Честное Партийное слово.
— Хорошо, я вам верю, — сказал человек, щёлкнул пальцами и прислужник, тот, который привёл их сюда, снял наручники с запястий беглецов.
— Вы жить у нас собираетесь или назад в Коммунякию? — спросил начальник безмятежно.
Коммунисты побагровели. Кнут скрипнул мускулами, Культя привстал. Прислужник за их спинами шумно зашевелился, громыхнул своими железяками, чтобы вовремя обуздать вырубалу и критика, который благодаря тазу, чувствовал себя здесь весьма уверенно.
— Оскорбляете? — с презрением спросил Сява. Драться он больше не собирался, но лицом очень негодовал.
— А что, уже переименовали? — иронично удивился начальник. — Тогда извините, ради Кузьмича.
— Не оскверняй имя Кузьмича своим поганым ртом, — прошипел Культя и замахнулся тазом.
— Отберите у него эту железяку! — приказал хозяин прислужников.
— Попробуйте только! — Критик встал в боевую позу. — Это вы в своем Тухлоплюйске можете беззастенчиво грабить трудовой народ. С Коммунистами у вас такое не выйдет!
— Что-что?.. — Начальник хрюкнул, подавился своей чёрной водой и открыл рот от изумления. — Как ты ска…
— А никак! — Культя ещё повысил голос. — Я сказал — не выйдет! Вам никогда не сломить истинного Коммуниста. Никакие застенки не порушат нашей святой веры в победу! Да здравствует Мировая Революция! Да здравствует Великий Кузьмич!
— Ладно, мир, мир. Не трогайте его. Но будешь драться — отберём.
Культя вновь уселся, но в полной боевой готовности, так, чтобы видеть всех своих врагов.
— Вот нажмут наши Члены на Красную Кнопку, — подал голос Кнут. — Будете тут все летать кверху тормашками. Только трудовой народ жалко. Поэтому мы и терпим ваши бесчинства.
— Кнопку? — как-то радостно, но нервно хмыкнул главный. — Так она у вас давно заржавела.
— Не бойся, не заржавела, — подал голос Сява. — Такое только у вас может приключиться. В вашем загнивающем обществе. Это у вас она заржавела, а мы свою регулярно крысиным салом смазываем.
Начальник перестал улыбаться, устало поправил волосы, отхлебнул из кружки и сказал сухим спокойным голосом:
— К границе отвезём вас в фургоне. Обеспечим продуктами на несколько дней. Если хотите погостить — обязаны пройти дезинфекцию. Всё. Уберите этих говнюков отсюда! И отправьте с ними того придурка, который в хрустальные вазы гадил.
Прислужник с готовностью вскочил. Начальник поднял со стола какую-то штуку, приложил к уху и спросил что-то непонятное.
— Попридержи их пока здесь, — крикнул он своему подчинённому. — Сейчас нет ни одного свободного автомобиля.
— На выход! — скомандовал прихвостень и открыл одну из дверей.
Решив, что их опять засунут в каземат, беглецы дружно запротестовали.
— Да не камера это, а комната для гостей, — пояснил начальник.
8
В новом помещении Сяву сразу напугала огромная люстра, угрожающе свисавшая с потолка.
— Вот эта уж точно задавит, — боязливо косясь, попрошайка обошёл опасный участок вдоль стенки.
В комнате стоял стол и несколько мягких кресел, застеленных белой тканью. Окно было заделано крепкой стальной решёткой.
— Вот на что у них идёт народное достояние, — Кнут пальцем указал на решётку.
Не успели друзья принюхаться к новой обстановке, как в комнату втолкнули взлохмаченного мужика, по своему виду и повадкам явного их земляка — гражданина славной Коммунизии товарища Бяку. Мужичок цепко оглядел беглецов, разинул рот в глупой улыбке и бросился всех обнимать, трясясь от возбуждения и неся полную околесицу. Говорил он быстро, обильно, но так путано, картаво и бессвязно, что ничего было не разобрать. Однако постепенно, немного успокоившись и перестав дрожать, он изложил беглецам не просто безрадостную, а скорее даже жутковатую картину:
— Кошмар! Прр, брр, хрр. Насилие! Издевательство! Дрр, фрр…
— Тебя били? — спросила сердобольная Вася.
— И били, и кололи! Хрр. Иголками. Брр. Под кожу и вот, фрр, сюда. — Бяка ткнул пальцем в задницу.
— Бежать надо, — затрясся от страха Культя.
— Догонят! Хрр, прр. Вырубят! Парлизуют.
— Как это?
Бяка растянулся на полу, задёргался, высунул язык.
— Тебя пр-пар-лизовали?!
— Фрр. Два раза.
— Ужас, до чего довели человека, — схватилась за голову Вася.
— Надо бежать, — прошептал Культя.
— Главное — улучить момент, — добавил Сява.
— Давно ты тут? — спросил Бяку Кнут, изо всех сил стараясь сохранить хладнокровие.
— Не знаю, дрр. Не помню.
— Оголодал? — посочувствовала Вася.
И Бяка опять принялся рассказывать, кривляясь всеми частями тела в нервном возбуждении.
Оказалось: пока Бяку не засекли капиталистические прихвостни, жить тут, с грехом пополам, было ещё терпимо, хотя если по-честному, то почти что и невмоготу, потому что буржуйское коварство поистине не знает границ. Бяку всё время норовили помыть, чтобы, улучив момент, подменить его одежду на совершенно никудышную, — такую тонкую и короткую, что прямо брр.
Кал сдавать разрешали только в специальном каменном грибе с дыркой, в которую того и гляди провалишься, и надо было, о, ужас! терпеть изо всех сил, пока найдёшь этот гриб. И случалось, что с непривычки Бяка несколько раз гадил прямо в штаны. А однажды выпустил он из живота лишний газ на улице, так эти буржуины носы позажимали да как завозмущались, а один кликнул мордоворота с дубинкой и этот мордоворот давай на него орать. А когда Бяка призвал Кузьмича в свидетели, что он всего лишь пукнул и в своё оправдание показал, как он это сделал, так этот мордоворот так пукнул ему в ответ из какой-то жестянки, да таким едким пердюхом, что у несчастного от слёз
