повествовал, значит, а они взяли и забыли. Вот те на… Вот те и, однако. Вот оно как, поди, того…

— Эх! — решился Кнут. Врезал, но мимо. Ещё раз, ещё. Кулак всё время ударял в землю. Попрошайка искусно уворачивался.

— Вася! Вася! — заверещал Сява. — Это к тебе. Вылезай скорее, выручай, а то меня убивают!

— Видели мы твоего Басю-Васю. Больше нас не проведёшь, — прыгал вокруг поверженного попрошайки Культя.

— Чего разорались тут, — раздался женский голосок. — Опять этого Сявку колотят?!

— Вот, она, вот, Васенька, — обрадовался попрошайка и радостно замахал руками.

— А, по-моему, ты нам всю дорогу про Басю заливал.

— Послышалось вам. Почудилось, показалось, померещилось. Я только про Васю и разглагольствовал. Про Васю, а не про Басю. Я говорил про Басю, а вы думали про Васю. Тьфу ты, капиталист меня задери. Я про Васю, а вы про Басю. Перепутали вы всё. Не я, а вы. Вы, а не я. Я не, а вы… Тьфу ты, пропасть! Сами всё перемешали, перепутали, а меня бить. Вот так-так. Вот как оно бывает. Вот как оно случается. Вот как оно того поди. Надо же, как оно поди…

— Так ты ко мне их приволок? — взвизгнула женщина и вцепилась в Сявины волосы. — Да когда ж это кончится?!

— Нет, нет! Ах, да. Ай-я-яй! О-хо-хо! — попрошайка не знал, что и говорить. Вася драла его за космы, а Кнут всё нацеливался кулаком в глаз. — Вот она, моя доброта, вот она, моя забота, — снова заверещал Сява. — Вот они, мои старания! Вот как меня благодарят! За моё усердие. За моё радение. Так мне и надо. Поделом. Дураку — наука. Бейте меня, остолопа! За моё добросердие. За моё тщание. За всё бейте! Избивайте! Рвите меня на кусочки. Швыряйте в меня камнями…

— Да… — озадачено произнёс Кнут, вставая. Он осмотрел разбитый о песок кулак, плюнул вслед рванувшему во тьму попрошайке. — Да… Этого так просто не возьмёшь. У меня в голове такой треск, что я уже ничего не соображаю. Даже драться не могу.

— И у меня треск. — Культя прижал ладонь к темечку.

— А у меня от него кондрашка, — буркнула женщина. — Он нас тут всех до неё довёл. Житья от него нет. Лучше б вы его убили или с собой увели. Или ещё что-нибудь с ним сделали. Я могу и отблагодарить…

Культя раскинул мозгами. Кнут тоже задумался. Убить Сяву никакой возможности не представлялось. Во-первых, для этого его требовалось поймать, а вне норки он, со своей прытью, был недосягаем. Во-вторых, если бы поимка каким-либо образом и осуществилась, вопли и мольбы этого человека могли привести в замешательство даже самого хладнокровного убийцу. Кнут таковым не был. Культя — тем более. В-третьих, за убийство Коммуниста можно было загрохотать в Партком. Если кто донесёт, конечно. И хотя у Сявы вряд ли имелись преданные друзья, но кто знает… Такой прохиндей вполне мог подкупить для себя какого-нибудь осведомителя.

— Вообще-то говоря, — начал критик, — я бы предпочёл поступить несколько иным способом. Чтобы всем было хорошо и никому не плохо.

Вася слушала внимательно, вытянув шею и широко распахнув глаза. Культя таращился изо всех сил, пытаясь рассмотреть даму получше, но сгустившаяся темнота не позволяла этого сделать.

— Я бы, так сказать, лучше бы кое-кому сам бы, так сказать, заплатил бы.

— Кому?

— Тебе, разумеется.

— Но я убивать не умею. Я же девушка, все-таки.

— Да не надо никого убивать. Пусть его другие убивают. А я желал бы, вроде бы… кое-что… ну как бы… ну это самое… ну вон тое…

— Да что же?

— Ну, это самое.

— Что?

— Ну, вон тое.

— Тое?..

— Ну, кое-что. — Культя многозначительно пошевелил бровями. — Не понимаешь?

— А-а-а. Так бы сразу и сказал.

— Вот я и говорю.

— За фантик?

— А что, можно и так — бесплатно?

— Можно и так, но только завтра.

— Завтра?

— Завтра.

— За так?

— За так. Если потерпишь до завтра. А если срочно, то за фантик. У тебя есть фантик?

— А если потерплю?

— Тогда завтра.

— Ну, я потерплю.

— Ну, терпи. А я спать пошла.

— До завтра?

Вася ничего не ответила и уползла в свою норку.

— Завтра сговоримся, — сказал Культя вырубале. — Заодно рассмотрим её получше. Может, у неё заячья губа или щетина. Или зубы в промежности. Говорят, такое бывает.

— Или по четыре пальца на руках, — добавил Кнут.

— Это ерунда. Вот если горб, то хуже.

— Подумаешь, горб. На коленки поставил и порядок.

— На коленках я не люблю. Они у меня слабые. Хотя… всё это ерунда, конечно, можно и с горбом, коли баба сверху, а вот с зубами в причинном месте я бы поостерёгся. Вдруг откусит? — Культя нервно поёжился.

— Во рту тоже зубы, так ведь не откусывают никому…

— Во рту зубы, чтоб жевать, а там для чего?

— М-м-м… действительно.

— Вот и я говорю.

— Да, всякое бывает, — вздохнул Кнут. — А где спать-то будем?

— Надо было Сяву спросить, а теперь ищи его свищи…

— Так мы в его норке и переночуем, — Кнут сунул голову в отверстие.

— Занято! — рявкнул кто-то из глубины.

— Кто это? — спросил Кнут осторожно.

— Это я — местный вырубала. Щелбаном с ног сбиваю. Сгинь, пока башку не открутил.

— Голос Сявин, — определил Культя.

— Эй, Сява! — крикнул Кнут. — Выметайся! Мы в твоей норке спать будем.

— Как бы не так, — послышалось из темноты. — Ишь раскатили губищи. Размечтались.

— Не вылезешь, мы тебя засыпем.

— Вылезти-то я вылезу, но только вы не обрадуетесь.

— Вот как?!

— Не заснёте вы в моей норке. Даже не задремлете.

— С чего бы это?

— Да я буду так сокрушаться, так стонать, так убиваться…

— А ведь, пожалуй, — сообразил Кнут. — Ведь правда.

Культя развёл руками, вздохнул. Сява был непобедим.

— Так, где же нам заночевать? Посоветуй.

Попрошайка пробубнил, что норок свободных здесь нигде поблизости нет и быть не может. Заняты все. И новые рыть нельзя, потому что и так много нарыто.

— Ладно, в песочек зароемся, — как-нибудь перекантуемся, — решил Кнут.

— А я бы лучше в норке, — мечтательно проговорил Культя. — Всё-таки в тепле. В уюте…

Сява высунул голову наружу.

— Могу уступить свою. За фантик. Норка у меня хорошая, сухая, сенцом выстлана. Такая норка, что спал бы и спал. И не просыпался бы вовсе. А какие сны в ней снятся…

Завладев фантиком и продолжая причитать по поводу уступчивости своего характера, попрошайка побрёл ночевать к своему дружку Басе. Из темноты ещё долго слышались его выкрики, постепенно становившиеся все менее и менее разборчивыми.

25

Норка и вправду оказалась шикарной, без всяческих дурных запахов и вполне просторной. Кнут вытянулся на подстилке, сладко зевнул и, разомлев, скоро очутился во власти райских сновидений. Он бормотал что-то странно ласковым голосом, хватал Культю за плечи, притягивал к себе и начинал жадно лапать. Когда его рука добиралась до яиц, он вздрагивал, пробуждался, с отвращением отталкивал критика, злобно бурча: «Оторвать бы их тебе, чтоб не путались под руками», — после чего сразу отключался и принимался утробно храпеть. Новые сны, овладевавшие вырубалой, были дурнее прежних. Кнут размахивал руками и ногами, принимал бойцовскую стойку лёжа, двигая своего приятеля кулаками то в челюсть, то в живот…

Культя проснулся рано. Он вылез на волю, уселся на песчаный бугорок и стал караулить Васю.

Рассвет ещё только-только начинал брезжить. У большинства жителей Коммунякии сны в это время были сладкими. Людям снились горы картошек и тыквочек, их пальцы теребили толстые пачки красивых фантиков, они вволю вкушали вкусное пиво, заедая его чудесными хрустящими розовыми опарышами. Они копались в россыпях мусора, без конца отыскивая в нем всевозможные полезные предметы, и ещё множество прекрасных видений расцветало, словно поллюции, в головах жителей страны победившего Коммунизма.

Культя сидел и воскрешал в памяти тех нескольких представительниц противоположного пола, которых он познал за всю свою партийную биографию, но не мог зацепиться ни за одно, хотя бы мало-мальски сладостное впечатление. То были жадные до жратвы, но совершенно равнодушные к мужикам самки, хамоватые, грязные, торопливые. Вспоминать их было неинтересно. И он научился сам выдумывать женщин, совсем других, ничуть не похожих на тех, что встречались на его жизненном пути. В такие минуты Культя не выдерживал и с упоением доверялся своим рукам, но время шло, рукоблудие приедалось, и опять его всё сильнее и сильнее тянуло к этим загадочным существам.

Первый луч солнца полоснул Культю по глазам, распугав в его черепной коробке демонов неистовых эротических фантазий. Окружающее пространство заполнялось гомоном появляющихся мужиков. Они вылезали из многочисленных норок, выбредали из грибных развалин, шли издалека. Критика охватило беспокойство, потому что толпа собиралась явно вокруг него самого. Надо было срочно будить Кнута и пытаться пробиваться. Однако мужики, мельком взглянув на Культю, тут же теряли к нему интерес и продолжали обсуждать свои дела.

«Что-то замышляют», — мелькнуло в голове критика. Он вскочил и стал прислушиваться.

— «Скоро проснётся». — «Как она?» — «Говорят, симпатичная». — «Капризная больно». — «Только по одному в день принимает». — «Я тут уже всё лето, почитай». — «Хочется, но бесполезно». — «А вдруг повезёт». — «Выбирать будет». — «Говорю — бесполезно». — «Ну, а мало ли?». — «Зазря времечко теряем». — «О-хо-хо!». — «Вот тебе и о-хо-хо». — «Сегодня толпа поменьше». — «Любит она поспать». — «Видел бы ты, что тут вчера творилось…».

Говорили явно не о нём, а о ней. Неужели о Васе? Разбуженный шумом, из норки выполз вырубала. Некоторое время он стоял ошеломлённый, но, приметив невдалеке вертящего головой, не менее ошарашенного Культю, успокоился и стал продираться к товарищу.

— Что тут такое? — спросил Кнут. — Партвзносы хотят собирать, или кто речь толкать намеревается?

— Подозреваю кое-что другое, — процедил критик нервно.

Неожиданно народ взволновался:

— «Проснулась, проснулась». — «Где она?» — «Ух, ты!» — «А-а-а… ничего особенного». — «Не… хороша!» — «Пойдём лучше подрочим». — «Ну уж нет, вдруг меня выберет…» — Мужики расступились, образовав не очень ровный круг. Вася вылезла из норки и, не обращая ни на кого внимания, принялась отряхиваться и оглаживаться. Потом спустилась с пригорка. Толпа подобострастно отхлынула, топча друг другу ноги, неимоверно пихаясь и переругиваясь. Женщина присела, кокетливо справила малую нужду и, устроившись на крупном валуне, не спеша стала прихорашиваться. Промыла слюнкой глазки, уголки губ, прутиком расчесала волосы, изящными движениями мизинчика прочистила нос. И