не ела козявки, как некоторые, а скатывала в шарики и отшвыривала прочь. Мужики, выпучив глаза, следили за каждым её движением.
Культя, забыв обо всём на свете, даже о том, что нужно дышать, таращился на Васю, как загипнотизированный. Он не понимал, чем так привлекала его эта молоденькая особа, почти девочка, потому что внешне она, вроде, была такая же, как и другие: две ноги, две руки, семь дырок, а вот, поди ж ты, какая-то особенная. Глаза равнодушные, но не голодные и не злые. Губы не чёрные, а бледно-розовые, нежные и живые. И ещё Культя мельком, когда она присела, увидел её ноги, округлые, гладкие, без синяков и болячек. Вот она почесала под мышкой, и мелькнула грудка, маленькая, как неспелая тыквочка, и, наверное, такая же упругая. У Культи закружилась голова. Он совершенно не понимал, что с ним происходит, почему так приятно видеть девичье тело, почему вдруг невыносимо захотелось потрогать те округлые грудки и не просто трогать, а тискать и мять их беспрестанно.
Тем временем Вася привела себя в порядок, встала и с неудовольствием осмотрела собравшихся. Началась давка. Задние пытались пробиться поближе, передние не позволяли. Культе повезло: он стоял как раз перед женщиной и, хотя его сильно толкали в спину, места своего никому не уступал. Кнут куда-то исчез. Мужики, чтобы обратить на себя внимание Васи, изощрялись на все лады. Некоторые хвалились, другие возмущались, кричали, что уже нет сил терпеть, что надо бы организовать строгую очередь, а за все творящиеся безобразия отволочить эту наглую девицу в Партком — пусть разберутся. У каждого была своя тактика, одинаково не приносящая никому желаемого результата.
— Я одна, а вас много, — убедительно защищалась Вася. — И вообще, все претензии предъявляйте Сяве, он вас сюда заманивал, и он, а не я, чего-то наобещал.
Один из мужиков призвал идти бить Сяву, но сам с места не сдвинулся, поэтому хитрость не возымела успеха.
Вася прошла сквозь бушующую толпу и остановилась на вершине пригорка. Её опять попытались окружить, но легким движением руки она пригвоздила страждущих к земле.
— Мне отсюда лучше видно, — сказала девица.
Задние, чтобы их заметили, начали подпрыгивать, особенно те, кто пониже ростом. Культя подпрыгивал выше всех, но Вася смотрела куда-то в сторону. Там, невдалеке от Сявиной норки, стоял удивлённый Кнут, не принимавший в выборах никакого участия. Девица заулыбалась и указала пальцем на него. Собравшиеся возмущённо загудели: — «Вот так всегда. Ни очереди тебе, ни надежды». — «Опять какого-то проходимца выбрала». — «Эх-ма. Тру-ля-ля». — «Да, уж. Хотя бы письку показала». — «Ага. Спрячется сейчас со счастливчиком, а мы тут мучайся, насухую». — «А ты воображай, воображай». — «Да уж я-то умею воображать, но кабы показала, оно посподручней бы шло».
Культя не стал принимать участия в коллективном онанизме. Он быстро подобрался к Кнуту и заулыбался навстречу приближавшейся Васе.
— А мы вчера беседовали. — Критик придал лицу самое радушное выражение, на которое был способен. — И, кажется, кое о чём договорились.
— Надо же, — удивилась девица, — а я совсем забыла. Обижаешься, что не тебя выбрала?
— Ну, не то чтобы… но…
— Вот и хорошо. Мне, вообще-то, отказывать не положено, — в Партком потянут. Ведь других способностей у меня нет. А платить никто не хочет. Говорят, у нас законные потребности.
— Да, да, потребности, — обрадовался Культя.
— Но я все силы потеряю, если такую ораву через себя пропущу. К тому же завтра они опять захотят.
— Да-да, потребности — такое явление, которое повторяется циклично, — поддакнул Культя и сам подивился своему уму.
— Вот я и удовлетворяю… в день по одному. За так.
Критик озадаченно задрал брови к затылку. Он наконец-то понял, что никогда не преуспеет в своих стремлениях овладеть этой девицей задаром, и все его поползновения будут напрасной тратой времени и душевных сил. Смена тактики, конечно, могла бы привести к желаемому результату, но поскольку чисто теоретически все предполагаемые удовольствия можно было получить бесплатно, тратить на это дело фантики казалось немыслимым транжирством.
Чуть позже, когда вся компания заявилась на рынок, Культя, воодушевлённый присутствием приятной ему особы женского пола, продемонстрировал себя настоящим виртуозом. Он так вдохновенно критиковал все товары, что распугал потребителей, и колхозники уже начали шептаться, чтобы нанять какого-нибудь амбала для взбучки этого разошедшегося критикана. К счастью, заметив опасность, а также и то, что его художества не производят на Васю должного впечатления, критик захлопнул рот и на злобные взгляды колхозников начал великодушно бурчать: «А вот ваши продукты очень даже неплохие. Поделились бы опытом с товарищами по земледелию».
Кнут обошёл рынок по периметру, потом крест-накрест, присмотрел, где чего имеется, наметил колхозника похилее и приступил к делу.
— Я имею потребность дать тебе три раза в глаз, — заявил Кнут.
— Непутные у тебя потребности, — сказал колхозник.
— Ага, непутные, — согласился вырубала. — Но как только с утра от голода в животе заурчит, такой в кулаках зуд приключается, прямо не стерпеть.
— Многие тут с подобными потребностями ходят. — Колхозник всё ещё надеялся отговориться.
— Так, может, у них способностей нет, а у меня, во!.. — Кнут обнажил торс и со страшной силой напряг мышцы. — Бью в глаз без промаха, — прибавил вырубала доверительно.
— Похоже на то, — согласился колхозник с печалью в глазах.
— Сдается мне, что и у тебя кое-какие потребности возникли? — поинтересовался Кнут.
— Да уж, конечно, — скривился труженик полей. — Мои потребности в данный момент не получать три раза в глаз, и за это я дам тебе три картошки. По штучке за раз. Договорились?
— Почти что, почти, — протянул вырубала. — Но вот затруднение. Мне надобно ещё три.
— А в Партком не хочешь? — возмутился колхозник.
— За что?
— За прихоти.
Кнут сделал вид, что задумался. Действительно, в Коммунякии любой знал: в подобной ситуации колхозник обязан выдать вырубале либо три картошки, либо тыквочку, чего по существующим нормам вполне достаточно для поддержания жизнедеятельности организма в течение суток.
— Другие три картошки мне нужны для моей Васеньки, — Кнут решил не сдаваться сразу.
— Вот пусть сама и зарабатывает.
— Она и зарабатывает. На мне.
— Слушай, давай так договоримся: за свой глаз я дам тебе три картошки, а за те картошки, которые я тебе НЕ дам, ты… это самое… мою дочку.
— Страшная, наверно, как смерть?
— Ну, это с какой стороны смотреть. Если со спины, так вроде и ничего.
— А спереди?
— А чего тебе спереди? Ты что её в глаз тыкать будешь, что ли?
— Не, — сказал Кнут, — я со спины не люблю, коленки натираешь. А ещё мне нравится на морду смотреть, а не на жопу.
— Жопа иногда красивее морды, — со знанием дела пробурчал колхозник. — Например, у моей бабы.
— Не повезло тебе.
Лицо колхозника озарилось интересом.
— А у твоей красивая?
— Жопа?
— Отличная у неё морда. Я таких и не видал никогда раньше.
— Так, может, за три картошки твоя Вася мои потребности удовлетворит?..
Кнут слегка задумался. Подозвал девицу, объяснил ситуацию.
— За три картошки? — удивилась Вася.
— Ага! — Колхозник уже выбирал из кучи те, что поплоше.
— Да пусть он за три картошки сам себя удовлетворяет, — отрезала Вася.
— Вот видишь, — сказал Кнут колхознику, — не хочет она с тобой. Давай шесть картошек!
— Или три, или в Партком, — упорствовал работяга.
— А в Парткоме так сразу и порешат в твою пользу, — скривился Кнут в усмешке.
— А посмотрим, в чью, — засверкал глазками колхозник. — Я дам им картошек, вот и порешат.
— Лучше мне дай, канители меньше, — посоветовал Кнут.
— Нет, не дам.
— Вот я приду завтра сюда и даже за шесть картошек не усмирю свою потребность дать тебе три раза в глаз, — начал злиться вырубала. — А если сейчас сговоримся, я больше к тебе никогда не подойду.
Колхозник ещё поупрямился, но после того, как Кнут дал множество честных клятв Коммуниста и пятикратно осенил себя звездой, поверил, но потребовал:
— Только пусть и твоя Вася сдаёт Кал тоже!
— Ну, это, конечно, — сказал Кнут. — Это, как и положено.
24
Близился полдень. Рыночные страсти затихали. Колхозники паковали выменянные на продукты питания предметы роскоши, а именно: бутылки, куски стекла, ржавую жесть, железную и медную проволоку, куски арматуры. Кто-то под завистливые вздохи окружающих прилаживал к поясу колесо, а кто-то перевешивал через плечо сразу два, связанных лубяным шпагатом.
Неожиданно в поредевшей толпе Кнут увидел Сяву, который, перепархивая от одной кучки людей к другой, кого-то осторожно выискивал. По-видимому, здесь многие его знали и далеко не всех это знакомство устраивало, потому что попрошайка постоянно озирался, привставал на цыпочки, прислушивался, присматривался, в общем, бдил. Приметив Кнута и Васю, он тут же подкатил поближе, цепким взглядом прощупал их лица, угодливо заговорил:
— Вижу, вижу. Ага, ага. Вот, как я располагал, как рассчитывал, так оно всё и получилось. Так оно и сподобилось. Обещал Васю — вот она Вася. Всё тип-топ. Всё чин-чинарём. Любо-дорого смотреть, чудесно созерцать. А ты, помнится, не верил. Сомневался. Противился. Песком в меня кидался, глаз мне хотел подбить…
— Ничего с тобой не случилось, — буркнул Кнут. — Хитрый ты, Сява, больно.
— Это Сява-то хитрый! — Попрошайка подпрыгнул и мелко-мелко затряс бородавками. — А разве не Сява вчера ночью был обесчещен, обруган, проклят и даже почти что убит?
— Ну, — замялся Кнут. — Сам виноват.
— Это я-то виноват? А у кого это моя Васенька торчит из-за спины? У кого это? — Сява привстал на цыпочки и вытянул шею. — Да вот же у кого! У этого вырубалы, который меня вчера и водой заливал, и дымом курил, и мучил мукою смертной. Как же это моя Васенька к нему попала? От кого это он о ней услышал? От кого?.. — Сява приложил ладошку к уху. — Громче, громче, не слышу, — подначивал попрошайка, угрюмо молчащего Кнута.
— Дай ему в глаз, — посоветовала Вася.
— О, Великий Кузьмич! — Сява бухнулся на колени и громко стукнулся головой о землю. — Услышь молитвы бесконечно униженного раба твоего. Это я, Коммунист Сява, взываю к тебе. Всю свою энергию, ум, талант, всё свое рвение я посвятил служению Родине, Партии и народу. И вот как некоторые представители этого самого народа благодарят меня! Те самые представители, которые удовлетворяют свои ненасытные прихоти с моей красавицей Васенькой. С моей кровинушкой.
— Он
