сделано и сколько. Помощника оставить мне было разрешено. Само собой понятно, что им оказался Василий Иванович. Так мы с ним и зажили, не расставаясь по целым дням. Остальные менялись, но очень многие задерживались и на более продолжительный срок. Задержались и капитан, и профессор. Профессор и Василий Иванович были самыми старшими по возрасту, капитан был представителем среднего поколения, среди остальных — больше молодежь.
Впечатление от многих десятков людей, прошедших за это время перед моими глазами (некоторые из них не задерживались больше двух-трех недель), у меня сложилось совершенно определенное: несмотря на потуги коммунистической пропаганды, под влияние которой многие из них попадали уже в первые дни сознательной жизни, коммунистов среди них нет ни одного, хотя в бытность в Советском Союзе многие из них были членами или кандидатами партии, а молодежь, как правило, комсомола. Нужно сказать, что в отношении немцев к людям из Советского Союза с течением времени сложилось оригинальное положение — перефразируя известное выражение о бароне, это отношение можно было бы сформулировать так — человек начинается с кандидата партии. Объясняется это, может быть, тем, что бывшие комсомольцы и коммунисты были более активными и политически лучше вооруженными антибольшевиками. С другой стороны, человек тем больший интерес вызывал, чем выше он занимал положение в советском обществе, а чем выше, тем обязательнее, чтобы он был членом партии. В беспартийной массе чаще всего можно было встретить две крайности — или уж антибольшевизм такой, какой не снился и эмиграции, или люди в такой степени сломанные и раздавленные советской жизнью, что они как политическая сила не представляли собой ничего. Исключением были крестьяне и рабочие, которые были самыми непримиримыми антибольшевиками и среди которых невозможно было встретить бывшего члена партии. Характерным и общим для всех подсоветских людей, и партийцев и беспартийцев, прошедших через лабораторию в первые месяцы войны, была уверенность — в войне победит или Сталин, или Гитлер, и поэтому завтрашняя Россия будет или в какой-то степени зависимости от немцев, или останется во власти коммунизма. Много часов, дней и недель приходится тратить на разговоры с каждым из них в отдельности и убеждать в возможности и необходимости третьего выхода. Примитивизм политического мышления, привитый им с детских лет назойливой и нудной советской пропагандой, — главное препятствие для смелых самостоятельных выводов.
Когда-то верившая в коммунизм молодежь только что пережила большую внутреннюю ломку. Ставка на мировую революцию, на единство международного рабочего класса, якобы принявшего и признавшего руководство вождей Коминтерна, что этой молодежи внушалось многие годы как незыблемая истина, — показала свою несостоятельность в течение последних лет уже два раза.
Первый раз это произошло в меньших масштабах в 1940 году, во время войны СССР с крошечной Финляндией, и второй раз — сейчас.
В первые дни позорной финской войны все надежды были возложены на динамит коммунистических идей. Потом, чтобы исправить происшедший с этим динамитом скандал, пришлось поправлять положение динамитом просто. Начало войны шло под лозунгом помощи рабочему классу Финляндии свалить и изгнать «фашистскобуржуазное правительство». В первом же «освобожденном» городе была сформирована новая власть, которой Красная Армия и должна была помочь восстановить попранную справедливость. Когда финляндские братья по классу, более чем кто-либо в Европе осведомленные о положении вещей в СССР, уклонились от «братских» объятий и, в качестве снайперов и знаменитых «кукушек», встретили огнем автоматов идущих «освободителей», стало ясным, что динамит идей — никакой не динамит, а просто куча выцветшего и никому не нужного хлама. Линию Маннергейма пришлось уже пробивать динамитом как таковым. Нечто аналогичное происходило и теперь. В ночь объявления войны Советскому Союзу, вопреки предсказаниям Сталина, не пало ни одно буржуазное правительство в капиталистическом окружении, не вспыхнуло никаких революций. Больше того, восьмимиллионная армия Гитлера, ворвавшаяся в страну, состояла, это было ясно каждому, не из баронов, помещиков и банкиров, а из таких же крестьян и рабочих, из каких состояла и Красная Армия. Пролетариат Европы, прежде всего пролетариат Германии, еще так недавно давший в ряды Коминтерна шесть миллионов человек, пролетариат, во имя которого подтягивали животы и изнемогали часто в непосильном труде, сказал свое слово, но не в отрядах авангарда мировой революции, а в танковых корпусах фашистских, по советской терминологии, ультрабуржуазных завоевателей. Вместо выполнения своей высокой миссии — борьбы за коммунизм для будущих поколений — этот пролетариат гонялся за колхозными поросятами и гусями и с хозяйственной деловитостью слал все это домой. Было от чего прийти в уныние. Идейно молодежь оказалась разоруженной. Сейчас она переживала свое второе рождение. Только что пережившая крушение своих политических идеалов, разочарованная и навсегда ушедшая от коммунизма, она с жадностью искала ответа на бесконечное количество вопросов. Она пристально всматривалась в новый, окружающий ее сейчас мир. Общение с этой молодежью было для меня большой радостью. Убеждать их в правоте наших идей, звать их к нашим целям приходилось все реже и реже — они сами, своим умом нередко приходили к тем же самым выводам.
Прелесть человеческих взаимоотношений, для нас обычных и не привлекающих нашего внимания, для них была новой и радостно свежей. Мораль, этику, взаимоотношения друг с другом, отношение к людям вообще, отношение ко всему миру они перестраивали наново. Они по-новому переживали прелесть дружбы, не отравленной обязательной бдительностью, которая от них требовалась всю их жизнь, свободу мыслить и говорить, до зари спорить об отвлеченных, не имеющих практического значения вопросах, от чего их отучила советская власть, — всё это было для них новым, неведомым и волнующе радостным миром.
Бдительность — это язва советской жизни. Быть бдительным это значит в каждом человеке видеть, прежде всего, возможного врага, шпиона, агента иностранной разведки. Советская газета «Социалистическое земледелие» уверяла, например, что крестьяне, работая в поле, поют такую частушку:
Каждый кустик, бугорок я обхожу со всех сторон,
— За кусточком иль за кочкой Может быть, сидит шпион…
Эта — государственного масштаба — кадриль — не карикатура. Власть хочет, чтобы так было на самом деле. И в какой-то степени ей это удается. Шпиона нужно искать всюду, им может оказаться каждый: сослуживец на предприятии, спутник в поезде, сосед по квартире, член своей семьи, отец или брат, любимая девушка и продавец в магазине, где вы покупаете хлеб, каждый из них может быть злоумышленником, предателем, антисоветским элементом, каждый из них может замышлять всяческие козни против советского строя и даже — о ужас! — против руководителей партии и правительства. Долг каждого советского гражданина следить за всеми вместе и за каждым в отдельности, с кем бы и где бы он ни встречался, и если он найдет что-нибудь подозрительное в поведении этих людей, он должен сразу же донести об этом органам НКВД. Если он не исполнит своего гражданского долга, не донесет, а это сделает кто-нибудь другой, гражданин привлекается к ответственности как соучастник. Тайная политическая полиция содержит на государственный счет миллионный аппарат секретных сотрудников. Сотни тысяч людей дали подписку, под давлением НКВД, исполнять функции сыщиков бесплатно. Практически, в собравшейся небольшой компании всегда нужно считаться с возможностью, что один из присутствующих является соглядатаем полиции и работает не за страх, а за совесть, потому что и за ним кто-то следит. Можно представить, каким адом выглядит жизнь способного критически мыслить, каким ужасом ему кажется окружающий его с детства мир. К этому привыкнуть нельзя. Пока человек остается человеком, а не становится дрессированной обезьяной, это тяжелым камнем давит на сознание всю жизнь. И вот люди освобождаются от этого. Не нужно ни следить, ни доносить, ни бояться доносов. Впервые в жизни они полностью познают, как чисты, как радостны, как искренни могут быть отношения между людьми. Они пьют эту радость полными глотками.
В рассказах о советской жизни часто говорится о большом моральном падении людей: доносы, ссоры, сутяжничество — обязательные спутники советского общежития. Это объясняется не свойствами народной психологии, а условиями, искусственно созданными советской властью. Эти же самые люди, попадая в другую обстановку, становятся совсем другими людьми.
При первом знакомстве, когда приходилось говорить о вещах, говорить о которых было большим риском, когда нужно было говорить слова, за которые гитлеровское «правосудие» автоматически рубило голову, я, признаюсь, чувствовал себя неуверенно. Только острое сознание необходимости заставляло делать то, что нужной Очень скоро я успокоился на этот счет совсем. За все время общения с людьми «оттуда» я ни разу не пожалел о своей доверчивости ни разу не раскаялся за излишнюю откровенность. О том же самом говорили в один голос и все мои друзья.
Мир образов, внушенных этой молодежи с детских лет, нелегко выпускает из своего плена, хотя на каждом шагу, с каждой прочитанной книгой она видит, что этот мир образов — ложь.
Советская пропаганда для изображения ненавистного капиталистического общества пользуется методом двухцветного печатания. На ее палитре только две краски: как ночь, черная и ослепительно белая, без всяких переходных тонов. Черной краской рисуется буржуй, капиталист, зубастый, брюхастый, с головы до ног увешанный золотыми цепочками и брелоками. Главная его забота и цель жизни — угнетать беззащитных рабочих.
Белая краска — для изображения узников капитала, братьев по классу. Они вечно голодны, бесправны. Основное их занятие быть безработными. Они пухнут с голода под заборами, где время от времени избивают их полицейские, находящиеся на службе у магнатов капитала. Рабочие с надеждой и мольбой смотрят на мерцающие на востоке рубиновые звезды кремлевских башен. Оттуда, только оттуда они ждут освобождения и помощи.
В эту карикатуру в значительной степени верят и сами вожди, чем и усугубляется трагичность положения. Вожди так принюхались к собственному зловонию, что уже не могут представить просто чистого воздуха. Если взять теперешний состав Политбюро, то из всех его членов почти никто не говорит ни на одном языке, кроме русского. Исключение составляет Сталин, говорящий и по-русски с большими ошибками, и только сильный грузинский акцент делает их не такими заметными. Ни один из них, как правило, не бывал за границей, если не считать вновь присоединенных провинций, как Румыния, Польша, Венгрия и др.
В «Вопросах ленинизма» Сталин так рисует положение вещей за границей: «Мы должны двигаться вперед так, чтобы рабочий класс всего мира, глядя на нас, мог сказать: вот он, мой передовой отряд, вот она, моя ударная бригада, вот она, моя рабочая власть, вот оно, мое отечество, они делают свое дело, наше дело — хорошо, поддержим их против капиталистов и раздуем дело мировой революции. Должны ли мы оправдать надежды мирового рабочего класса, выполнять наши обязательства перед ним? Да, должны, если мы
