отразиться на целом участке неожиданными последствиями.
Но и у русских было положение безвыходное. Что делать? Куда идти? Уходить к большевикам — это значит поголовная смерть, да и не за тем люди оказались с этой стороны фронта. Начать военные действия против немцев — никаких шансов продержаться хотя бы неделю. Немцы проявили выдержку. Договорились, что бригада не выступит на фронт как немецкая часть, а будет расформирована на батальоны, которые сохранят русскую форму и русских офицеров и в таком состоянии будут ждать, когда вопрос с формированием русской армии решится в общих масштабах.
Недоверие немцев было вполне обоснованным. При самом маленьком накоплении русских антибольшевистских сил, как правило, начинались сразу же трения, нередко переходившие в открытые столкновения с немцами. Это было только логично — немцы рассматривали эти силы только с точки зрения использования их в своих интересах, русские же хотели служить интересам лишь русского народа и, прежде всего, делу освобождения его от большевизма. Но, конечно, не с тем, чтобы место сталинских сатрапов было занято гитлеровскими гауляйтерами.
Удар был жестоким, разочарование беспредельным. Когда бригада была расформирована и батальоны разведены по разным местам, было приказано сменить русское командование каждого из них на немецкое, заменить русскую форму формой вспомогательных частей и превратиться, по существу, в такие же батальоны вспомогательных войск, какие формировались немцами и раньше. Офицеры и солдаты батальонов протестовали круто и решительно. Кончилось дело тем, что батальоны почти все по очереди, перебив вновь назначенных командиров-немцев, ушли в лес. Часть их там попала в руки большевиков, часть пополнила число партизан Третьей Силы.
После этого немцами была сделана еще только одна попытка. Летом 1943 года была сформирована бригада Гиля. На этот раз результат был еще печальнее. Бригада ушла в лес лишь частично; большая часть ушла просто на ту сторону к большевикам во главе с командиром Гилем. Ответственность за исход этой попытки несло СС, так как оно было инициатором и контрагентом в переговорах.
Гиль, вернувшись в Москву, получил орден и благодарность «за выполнение особых заданий партии и правительства».
После этого немцы не решались на формирование русских частей крупнее батальона почти до самого конца войны.
Фельдмаршал Клюге был очень разочарован и огорчен своим неудачным опытом. Потом, будучи переведен во Францию, он, говорят, не переставал требовать ареста и расстрела Жиленкова и Боярского. Что его желание не было удовлетворено, показывает, что и наверху были какие-то силы, которые не хотели отталкивать в стан открытых врагов русский антибольшевизм… Незнакомец, широко улыбаясь, со словами — «Очень приятно, познакомимся», протягивает мне руку.
Мне кажется, что я до сих пор чувствую крепкое рукопожатие и глубоким басом названную им свою фамилию — Власов.
После первого знакомства я вижусь и разговариваю с ним подолгу каждый день.
После отъезда Жиленкова Василий Иванович еще много раз приходил по утрам с сенсационными новостями. Приезжали и генералы, и ученые, имена которых были известны не только в Советском Союзе, партийные работники, крупные и помельче, писатели и артисты, о которых я слышал еще задолго до войны. В поисках Сидорчука меня больше всего интересовали генералы. Но Бонапарта среди них не было. Василий Иванович был в курсе всех приездов и отъездов почему-то раньше, чем кто-либо другой в нашей лаборатории. Но самое крупное событие в нашей тогдашней жизни он как-то просмотрел. Однажды, это было в конце ноября 1942 года, я был один в своей комнате и собирался уже уходить. Вдруг короткий стук и за ним сразу же открывается дверь. В комнату входит незнакомец высокого роста, сухой, с типично военной прической бобриком. Он как-то заполняет всё свободное пространство комнаты сразу. Из-за его спины появляется наш профессор. Театральным жестом показывая в мою сторону, говорит:
— А вот это наш эмигрант, о котором мы вам говорили, тоже военнопленный взят в берлинском окружении.
Глава III Андрей Андреевич Власов
Советская Пропаганда сделала всё от нее зависящее, чтобы дискредитировать европейский антикоммунизм. Самоотверженные борцы против Гитлера, как Драже Михайлович, Никола Петков, генерал Бор-Комаровский и миллионы других, именовались ею не иначе, как фашистами, даже гитлеровцами, поскольку они не были одновременно борцами и за коммунизм. Но если советская пропаганда так старалась дискредитировать антикоммунистические силы Европы, то нетрудно представить, что было ею предпринято, чтобы дискредитировать русский антибольшевизм. В этом она добилась самых больших успехов: западными союзниками было отказано русскому антибольшевизму вправе на существование как во время войны, так и после нее.
Для русского народа советским правительством был применен традиционно-советский способ — гробовое молчание. В движении, возглавляемом позднее Власовым, в той или иной степени принимало участие более 10 миллионов человек — советская пропаганда и советское правительство ни во время войны, ни после нее не проронили об этом движении ни слова.
Западным союзникам, не связанным обетом молчания, не без успеха было внушено некоторое количество совершенно бессмысленных небылиц, которые потом, в разное время и в разных местах, и появлялись в западной печати. В американских, английских, французских газетах мы читали еще во время войны редкие заметки о том, что Власов был старым царским генералом, эмигрировавшим после гражданской войны в 1920 году из России, наиболее педантичные корреспонденты добавляли к этому, что он был, кроме того, еще и «казачьим генералом», но все поголовно сходились на одном — «Власов и его армия дрались против России на стороне немцев». Во всем этом нет ни слова правды, но самая большая ложь заключена в последних сковах.
Власов был одним из крупнейших и выдающихся генералов Красной Армии. Его заслуги были отмечены советским правительством целым рядом орденов и быстрым продвижением по военной иерархической лестнице. За несколько лет перед войной он как крупный военный специалист был послан с миссией комбрига Черепанова советником к маршалу Чан Кай-ши в Китай. Не исключена возможность, что его встречи там с представителями иного, несоветского мира — там были представители и Англии, и Америки — впоследствии имели некоторое влияние на его решение выступить против сталинской диктатуры. Он олицетворял оппозиционные круги высшего офицерства и какую-то часть верхушки партии. В его непримиримости к коммунизму также чувствовалась органическая непримиримость и главного врага коммунизма — крестьянства. Власов был сыном простого крестьянина с Волги.
По возвращении из Китая он командовал знаменитой 20-й дивизией, на испытаниях 1939 года признанной лучшей по подготовке во всей Красной Армии. Советская пропаганда по этому поводу сделала его имя известным не только в армии, но и в широких кругах народа. Его статьи и портреты часто появлялись и в органе армии «Красная звезда», и в специальных военных журналах.
К началу войны Власов командовал 4-ым танковым корпусом, стоявшим во Львове. Направление отступления корпуса было единственным в первые дни войны, где продвижение гитлеровских дивизий было не столь стремительным.
Позднее он был командующим киевского участка фронта, а потом и защитником города. После ряда атак немцы, отчаявшись взять Киев, обошли его, оставив глубоко в тылу. По приказу Сталина отходить Власов с остатками киевского гарнизона с тяжелыми боями вырвался из немецкого окружения и вышел к своим.
Когда в октябре 1941 года передовые немецкие части докатились до окраин Москвы, когда Гитлером уже была проведена подготовка для захвата столицы, защита ее была поручена наряду с другими генералами лично Сталиным и Власову. Под общим командованием Жукова защита эта переросла в наступление, а потом и в разгром немецких армий на московском направлении.
Признательность советского правительства за первую одержанную вовремя войны победу не имела границ. Ордене, и звание генерал-лейтенанта были наградой Власову.
Весной 1942 года предпринятое 2-ой ударной советской армией наступление, с целью освобождения Ленинграда, окончилось ничем, и когда армия была окружена немцами, спасать положение был послан Власов. Армию спасти было уже невозможно. К моменту прибытия Власова немцы раскрошили ее на целый ряд небольших частей и уничтожали эти части одну за другой, сжимая кольцо все теснее и теснее.
Власов решил разделить участь армии. С одним из последних небольших отрядов он и был взят в плен.
Он был не первым советским генералом, попавшим на эту сторону. До этого уже были взяты в плен генералы Понеделин, Кириллов и другие, командующие тоже армиями или крупными соединениями, но он был первым, присоединившимся к народному антикоммунистическому движению. Скитания по лесам с остатками разбитой армии, обреченной на гибель бездарным руководством из Кремля, сиденье в лагере военнопленных в самой России, — лагерь находился в Виннице — среди простых солдат, крестьян и рабочих, разговоры, ведшиеся между высшим командным составом еще до разгрома заговора Тухачевского, тяжелые воспоминания о трагедии крестьянства в годы коллективизации, — с семьей он поддерживал самую близкую связь, — всё это помогло ему решиться встать на борьбу против большевизма. Но можно быть уверенным только в одном — решение выступить активно он не принес стой стороны фронта. Там он был не более и не менее лояльным, чем большинство советских генералов и маршалов. Только оказавшись здесь, он был увлечен стремлением многомиллионных масс и без колебаний встал в первый ряд общенародного движения.
В апреле 1943 года Власов, по приглашению командующего северным участком восточного фронта, посетил Прибалтику и города ленинградского района. В Пскове, в Гатчине и ряде других мест на многотысячных митингах он выступил с жесточайшей критикой немецкой восточной политики, выразив при этом уверенность, что немцы в конце концов поймут, что без участия русского народа они большевизм победить не могут, а русский народ может принять участие в борьбе только на основе независимости и определенных гарантий. Выразил громко то, о чем мечтали, к чему стремились десятки миллионов русских людей, оказавшихся вне террора НКВД. На митинге в Гатчине, указывая на видневшийся вдали Ленинград, он закончил свою речь словами: «… Кончится война, мы освободимся от большевизма и тогда в нашем Ленинграде, которому мы вернем его настоящее историческое имя, мы будем принимать и немцев как дорогих гостей…»
О его выступлениях полетели обширные доклады в Берлин. Впервые кто-то осмелился громко протестовать против немецкой политики на востоке и впервые кто-то осмелился сказать, что Россия останется Россией, и в ней город Петроград, где немцы могут быть только в качестве гостей, а они считали его уже крепко своей неотъемлемой собственностью. По телеграмме из Берлина поездка была сразу же прервана. В газетах, издающихся в занятых областях России, было запрещено упоминать имя Власова, а в немецкой печати оно не упоминалось и до этого.
По возвращении в Берлин после этого Власов полтора года, до ноября 1944-го сидел в полу заключении, без права передвижения и с ограниченным правом встреч, под неусыпным наблюдением.
В листовках, предназначенных для «той» стороны, с этой
