— Котлас — Сорока — Званка — Петроград. 4 февраля Совнарком признал с принципиальной точки зрения предоставление концессий допустимым, план пути приемлемым, концессию желательной, а ее осуществление необходимым.
Размах привлечения кооперации, оживление торговых отношений с деревней были столь впечатляющи по сравнению с предыдущим периодом вооруженных походов и репрессий против частноторгового аппарата, что уже начали писать:
«Даже самодовлеющие интересы того централизованного военно-бюрократического организма, который вырос за последние полтора года на месте старой России, настойчиво требуют, во имя самосохранения и защиты, быстрого подъема производительных сил государства и более или менее нормальной организации его хозяйства»[145].
На страницах небольшевистской печати появился термин «новый период экономической политики» — НПЭП и зазвучала радость по поводу краха всей политики насаждения коммунизма.
Не только шаги в области экономики, но и другое свидетельствовало о глубинном брожении в большевизме, выплескивавшемся в попытки серьезного пересмотра всей советской государственной политики. Принимая приглашение американского президента Вильсона к переговорам на Принцевых островах, советское правительство в ноте Чичерина от 4 февраля проявило большую уступчивость и решимость идти на компромиссы с империалистическими державами. Выражалась готовность признать старые российские финансовые обязательства, предоставить концессии иностранному капиталу, обсудить вопрос о территориальных претензиях и границах. Свежий ветер новой политики сквозил через частокол дипломатических оговорок ноты.
Борьба за пересмотр основ экономической политики происходила на фоне впечатляющих военных успехов Советской власти. На всех направлениях Красная армия одерживала убедительные победы: отброшен Колчак, взят Киев, разваливался донской фронт Краснова. Началось объединение России под красным флагом. Большевики встречали весну 1919 года с установками, полными противоречий, оставалось только угадывать, в какую сторону начнет распутываться этот клубок, в котором террор и война, продовольственные отряды и клятвы в верности государственной монополии тесно переплелись со стремлением к миру, союзу с трудовым крестьянством, кооперативным рынком и концессиями.
18–23 марта в Москве проходил VIII съезд РКП(б). Обстановка на нем была далеко не спокойной. Делегаты много дискутировали по содержанию новой партийной программы, намечавшей задачи партии на переходный период от капитализма к социализму, и другим важным вопросам. У иных в сознании трудно совмещалась реальность последних полутора лет с идеями и благородными лозунгами революции. Оформившаяся внутри партии группировка «демократического централизма» призывала к искоренению бюрократизма и отрыва от масс. Сам Ленин выступил с выдающейся речью, он официально провозгласил, что партия берет курс на союз со средним крестьянством. Однако курс этот, запечатленный в съездовских документах, остался таким же противоречивым и не до конца последовательным, как и все сделанное ранее. Участники съезда выражали свое недоумение в записках, которые посылали Ленину, провозгласившему: «Не сметь командовать!» крестьянином. Они писали: «Как совместить шаги навстречу среднему крестьянству с практическими шагами Советской власти?», «Как согласовать лозунг добрососедских отношений с мелкобуржуазными элементами и нашу продовольственную политику, которая отражается, конечно, не только на кулацких спинах, но главным образом при нашей теперешней территории на среднем крестьянстве?»[146] Ответов на эти вопросы в материалах съезда не было. Где-то в бумагах аграрной секции съезда затерялась переданная туда резолюция совещания представителей профсоюзов, призывавшая Совнарком совсем отказаться от реквизиционной политики в деревне и развивать нормальные экономические отношения, стимулирующие крестьянство.
В марте вновь были повышены твердые цены на хлеб, но политика продовольственной диктатуры с ее отрядами и реквизициями разбивала в беспорядочную мозаику мероприятия нового периода экономической политики. Как тогда говорили по поводу крестьянской политики большевиков, правая рука не ведает, что творит левая.
И все же решения VIII съезда РКП (б) получили сильный резонанс в провинции и среди крестьянства. По решению Политбюро и Оргбюро ЦК РКП (б) была проведена широкая кампания по ознакомлению крестьян с новым курсом партии. Крестьяне доставали газеты с речью Ленина за многократную цену и внимательно изучали ее. Уполномоченные ЦК, вернувшиеся из глубинки, теперь жаловались, что если начинаешь что-либо говорить крестьянину, то он достает газету с речью и показывает:
«Вот Ленин говорит — учись у нас, а ты пришел учить»[147].
Поступали сведения о совершенно нежелательных результатах курса VIII съезда для самой партии. В Советы стали попадать и властвовать зажиточные крестьяне, под их давлением в селах распадались коммунистические ячейки. В Тамбовской губернии начались убийства и изгнание коммунистов из деревень, поджоги их домов, притеснение бедноты.
Не удивительно, что лозунги съезда вызвали непонимание и откровенное неприятие у многих партийных работников. Троцкий сообщал в ЦК партии, что на встрече с симбирскими коммунистами один ответственный товарищ публично заявил, «что середняк-де нам враг и что политика в отношении к нему должна сводиться к подачкам, подкупу и прочее…»[148].
Неприятие нового курса проявлялось не только среди местных работников, но и в кругу ведущих теоретиков партии. Бухарин на заседании уполномоченных ЦК, ездивших в мае — июне 1919 года для обследования дел на местах, высказывался предельно откровенно:
«Если говорить о социальной базе; то совершенно ясно, что мы должны показать кулак мужику и держать курс на мировую революцию. На меня самое отрадное впечатление произвел один шахтер, председатель исполкома, который мажет середняка вазелином и спереди и сзади, когда он, сжимая кулаки, говорил мне по секрету со злобой: „Когда же мы ему морду набьем?“ Бухарин заявил заседанию: „Что касается середняка, то тут мы сбились с политики. Вместо обмана мужика мужик обманывает нас“»[149].
Е. А. Преображенский, вернувшийся из Орловской губернии, полностью поддержал своего будущего соавтора по «Азбуке коммунизма». Он отметил, что крестьяне очень довольны резолюцией VIII съезда и часто ее используют, и «если бы мы вовремя не сказали: легче на поворотах, если бы мы не посадили кулачка в тюрьму, не разъяснили бы, что резолюция 8-го съезда это резолюция съезда коммунистов и поэтому будет проводиться не кулаками, положение было бы гораздо хуже»[150].
Партийные теоретики уже всеми колесами стояли на тех рельсах, которые вскоре приведут их к перлам, подобным известному бухаринскому изречению о том, что пролетарское принуждение, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи.
Пока теоретики примеривались набить морду середняку и ждали мировую революцию, плоды подобной теории и практики пожинала контрреволюция и собиралась с силами. На востоке страны Колчаку удалось собрать почти полумиллионную армию, в марте он повел новое наступление и приблизился к Волге. Войска Деникина на юге также добились значительных успехов. К весне они захватили Северный Кавказ, Кубань, часть Донской области и Донбасса — регионы, которые сразу дали южной контрреволюции существенное подкрепление в живой силе. Казачество, в отношении которого в соответствии с известной резолюцией ЦК РКП (б) от 24 января 1919 года проводилась политика беспощадного массового террора, превратилась в надежного союзника Добровольческой армии.
Красная армия, набранная в основном из крестьян, у которых еще не вполне зажили спины от шомполов карательных отрядов периода крестьянских возмущений лета — осени 1918 года, переживала развал и отступала, несмотря на превосходящую численность и вооружение. Леса Совдепии были наводнены дезертирами, уклоняющимися от мобилизации в армию большевиков. По данным Высшей военной инспекции летом 1919 года насчитывалось около одного миллиона дезертиров и уклонившихся от воинского призыва. В этот период наиболее отчетливо отношение крестьянства к большевистской власти проявлялось именно в вопросе о военных мобилизациях. Как тогда подсчитывали: призывают 500 человек, являются 200, остаются 30 или 40. Цель явившихся на мобилизацию — обмундировался, отъелся, можно и домой.
Н. В. Крыленко, в ту пору в качестве уполномоченного ЦК и ВЦИК занимавшийся проведением мобилизации во Владимирской губернии, сообщал:
«Моя губерния будет самая последняя по числу мобилизованных волостной мобилизацией — 142 человека. Но зато ни один из них не убежал. Я видел седых стариков, которые записывались добровольцами, когда я их спросил почему, то объяснилось очень просто, это были члены комбедов, которых с кольями гнали из деревни»[151].
Он говорил это на совещании в ЦК партии в июне 1919 года, где после кампании по мобилизации собрались уполномоченные ЦК и ВЦИК по всем губерниям, подвели итоги и откровенно поделились впечатлениями о положении на местах. Первым выступил редактор «Известий» Ю. М. Стеклов, работавший в Вятской губернии. Его же выступление оказалось самым пессимистичным:
«Основываясь на опыте Вятской губернии, я утверждаю, что если не во всей России, то в чисто крестьянских и малопролетарских губерниях Советская власть вообще и коммунистическая партия в частности не имеет социальной базы. Вы не найдете там широких слоев населения, которые преданы нам, разделяют нашу программу и готовы за нас выступить. Я не говорю о кулаках или остатках буржуазии, которой там почти не осталось. Я говорю о широких массах рабочих, кустарей и главным образом крестьян. Среднюю массу и бедняков мы умудрились от себя отпугнуть, и сколько бы мы ни старались убедить крестьян, что только благодаря Советской власти они получили раскрепощение и политическое и экономическое, это не действует. Положение получается трагическое. Волостная мобилизация провалилась. Добровольческая мобилизация провалилась. Мы встретили отказы целых профессиональных союзов дать хотя бы одного человека. С крестьянами дело обстояло отвратительно. Я не скажу, чтобы там были сознательные контрреволюционные силы. Этого нет. Есть только ничтожные группки контрреволюционеров, остальная масса населения настроена безразлично, к нашей партии настроение враждебное. Во многих местах ожидают Колчака. Правда, когда он подходит, настроение меняется в нашу пользу, но ненадолго. Причин этому много. Центральная причина и общероссийская — это то, что мы крестьянину фактически ничего не дали, кроме отрицательного. Как некогда город был эксплуататором для деревни и ничего не давал, к сожалению в Советской России повторяется то же самое… Мобилизации и реквизиции производятся ежедневно, забирается все. Никогда, даже в злейшие времена царского режима не было такого бесправия на Руси, которое господствует в коммунистической России, такого забитого положения масс не было… Террор господствует, мы держимся только террором»[152].
Затем слово взял Н. Осинский. Он попытался развеять тяжелое впечатление от выступления Стеклова:
«Что ни губерния, то норов, и пессимистическое настроение Стеклова объясняется тем, что он был в прифронтовой губернии. В Пензенской губернии не слышно о реквизициях, потому что там нет армии. Затем относительно террора, то там это воспоминание давно минувших дней и крестьяне о нем забыли в значительной степени»[153].
Если даже и забыли, то сам Осинский им об этом напомнил. Не далее как 14 июня он лично телеграфировал в ЦК о неутешительных итогах волостной мобилизации, о том, что из 3930 призванных в наличии только 1120 человек. Не только среди крестьян, но и в профсоюзах мобилизация проходила скандально. Дезертиры и уклоняющиеся оказывали вооруженное сопротивление.
«Агитационные меры уже несвоевременны, нужны облавы, расстрелы в уездах, ибо четыре расстрела в Пензе уже потеряли влияние и отсутствие дальнейших принимается как ослабление вожжей… Предлагаю санкционировать кампанию решительной борьбы с дезертирством
