вам я препоручаю отдел нравоучений; Тсаи-нго и Тси-кунг, вы, имеющие дар красноречия, возьмете на себя отдел красноречия; Ян-йеу и Ки-лу, как люди светские, опытные в науке правления, вы займите государственные должности для непосредственного сближения с народом и его просвещения; Тси-юнг и Тси-хиа, знатоки древности, пусть посвятят себя наукам и преподаванию народу правил обрядов и древнего благочестия. Таким образом, каждый из вас исполнит завет мой и будет верен своему призванию.
За несколько дней до смерти философ был во дворце и смотрел с высокой башни дворца на народный праздник духов земли. Это был праздник в честь восьми духов земли (Та-ча), подателей плодов, овощей, хлеба и всех вообще ее произведений; он совершался два раза в год – в дни весеннего и осеннего равноденствий. Народ ел, пил, пел песни и плясал – одним словом, веселился от души. Философ, смотря на это зрелище, сказал бывшему при нем ученику Тси-кунгу:
– Меня радует, что народ на время забыл о своих бедствиях и считает себя, хотя и не надолго, довольным и счастливым!..
– Не лучше ли бы сделал народ, если бы, вместо пьянства и траты времени на непристойные забавы, он молился бы духам и приносил им благодарственные жертвы? – отвечал вопросительно ученик.
– Вы правы, – заметил Конфуций, – народу следовало бы благодарить небо за дарованные милости и просить новых; но плясками и весельем он и выражает свою благодарность. Не осуждайте его за праздность: это отдых после непрерывной стодневной работы. Неустанная работа изнуряет и тело, и душу, как ослабляется постоянно натянутая тетива у лука!
Этот же самый ученик был свидетелем и последних минут учителя.
– Упадают мои силы, – говорил Конфуций, – и уже не поправиться мне!
Затем, проливая слезы, он прибавил:
– Нет у меня силы поднять голову, чтобы взглянуть на вершину Тай-Шана!.. Члены мои – как подгнившие стропила здания; я поблек, как трава!.. Кто после моей смерти возьмет тяжкий труд поддержать мое учение?!.
Эти слова сожаления, что некому будет поддержать его заветов, были вместе с тем и его последними словами. Вскоре он впал в усыпление и после семидневного бессознательного состояния скончался на 73-м году жизни, в 479 году до Рождества Христова. При совершении похорон Конфуция строго придерживались древних обрядов.
Сын его умер ранее отца, авнук Тси-сеи был еще малолетен и не мог принять участия в погребальных обрядах, вследствие чего эту обязанность приняли на себя два ученика покойного философа.
Закрыв глаза усопшего, они вложили ему в рот три щепотки рису и облекли труп в одиннадцать различных одеяний; из них верхнее было то, в котором покойный мудрец являлся обыкновенно ко двору. На голову надели шапки в виде тех шапок, какие присвоены государственным министрам. Почетный знак, медальон из слоновой кости, повесили на шею на шнурке, ссученном из пяти разноцветных нитей. Одетое таким образом тело положили в двойной гроб из четырехдюймовых досок и поставили на катафалк под балдахином. Вокруг катафалка были расставлены треугольные значки, а в изголовье четырехугольная хоругвь. После того ученики от имени внука покойного купили участок земли в 100 саж. На этом участке были насыпаны три земляных куполовидных кургана; из них средний, предназначенный для погребения, был сделан выше боковых. На нем посадили дерево Киале, иссохший ствол которого сохраняется доныне.
При погребении присутствовали родственники и ученики Конфуция. Предав земле тело покойного, ученики дали обещание почтить память учителя трехлетним трауром. Тси-кунг наложил на себя шестилетний траур, в продолжение которого жил на могиле своего учителя в нарочно выстроенной хижине. Прибывшие на похороны с разных концов Китая ученики привезли с собою каждый по дереву и посадили деревья эти вокруг гробницы. Сто человек с семействами поселились близ места вечного успокоения мудреца и образовали деревню, названную Кунг-ли; причем, объявив покойного своим господином, просили его внука считать их своими крепостными. Когда князю Лу принесли известие о кончине Конфуция, он воскликнул:
– Небо прогневалось на меня!.. Я лишился неоцененного сокровища!
Желая хотя бы после смерти философа чем-нибудь загладить причиненную при жизни ему несправедливость и обиды, князь приказал построить близ гробницы Конфуция часовню в память его, точно такую же, какие обыкновенно воздвигались князьями в память их предков, чтобы в этой часовне все ученики и последователи Конфуция могли воздавать почести памяти великого человека по существующим обрядам. В часовне поставили портрет Конфуция, положили на алтарь его сочинения, по стенам развесили его парадные одеяния и музыкальные инструменты, тут же поставили его домашнюю мебель и дорожную колесницу. Открытие часовни было необыкновенно торжественно. Князь Лу признал Конфуция своим учителем. Ученики уговорились раз в год приходить к гробнице учителя на поклонение ему и на богомолье. В течение двух тысяч лет это обыкновение соблюдалось и соблюдается доныне. Кроме того, почти в каждом городе воздвигли впоследствии часовню в память мудреца. При первом богдыхане из династий Ган (за 200 лет до Рождества Христова) обряд воспоминания был признан обязательным и для государей. С этого времени на философа стали смотреть как на святого и воздавать ему божеские почести.
Впоследствии было установлено, чтобы каждый ученый, приступая к экзаменам на ученую степень, или мандарин, вступающий в государственную службу, непременно поклонялся памяти Конфуция в посвященных ему часовнях. Постановление это было введено в 998 году по Р. X., почти через полторы тысячи лет после смерти Конфуция. Кроме сооружения часовен в честь преобразователя, князь Лу дал ему прозвище отца Ни. При династии Ган ему дал титул кунга (герцога, светлости), при династии Танг – титул первого святого, а впоследствии – императорского проповедника. При династии Минг его назвали святейшим, мудрейшим и добродетельнейшим из всех учителей рода человеческого. Живописные и скульптурные изображения его повелено было увенчивать императорской шапкой и облачать в царские одежды. Эта высшая степень почета неизменно соблюдается и поныне. Потомки Конфуция были возведены в звание потомственных дворян. При императоре Кон-хи их насчитывалось до 11 тысяч человек мужского пола.
Глава VIII
Успех учения Конфуция. – Причины этого успеха. – Характеристика Конфуция и его учения
Как мы видим, опасения Конфуция, высказываемые им перед смертью и не раз в продолжение его деятельности, что некому будет поддержать и распространить его учение, ввиду окружающей его распущенности нравов и ослабления государственной жизни, были не основательны.
Вместо того, чтобы заглохнуть вместе со смертью Конфуция, оно получило необыкновенный рост и укоренилось навсегда в народном сознании.
Почему же это так? Конфуций как реформатор не похож на других подобных деятелей в истории; он не внес в жизнь своего народа чего-либо нового, что было бы плодом его внутренней умственной и духовной работы. Он и сам не выдавал себя за творца и провозвестника нового учения, чем он и не был на самом деле. Все, о чем он учил и проповедовал, было раньше возвещено древними мудрецами и жило в сознании массы, хотя и в полузаглохшем состоянии, под давлением тяжелого государственного положения. Сам Конфуций, когда его спросили – не лучше ли будет, если он упростит и несколько смягчит свое учение, так как оно не имеет успеха, быть может, потому, что его начала слишком высоки, чисты и недоступны для большинства? – сказал:
– Мое учение есть учение, завещанное нам нашими праотцами. Я не имею права ни прибавлять к нему, ни убавлять чего-либо. Я передаю его во всей первобытной чистоте. В отношении к моему учению я то же, что сеятель к сеямым им семенам. Может ли сеятель придать семени иную форму или заставить его дать раньше определенного времени росток, всход и жатву? Дело сеятеля посадить семена в землю, поливать их, заботиться о них – все же прочее не в его власти…
– Мое учение не прямой, обычный путь, – говорит он, указывая этими словами, по объяснению комментаторов, на трудность и медленность распространения его учения, – оно неизменно как небо, которое есть его творец, и текло как поток от древних времен Яо и Шуна.
Но несмотря на такие трудности, его учение вполне отвечало народному духу, и воззрения Конфуция вполне согласовались с воззрениями массы. Конфуций воплотил в себе полнейшее отражение китайского народного характера со всеми его достоинствами и недостатками. Он был чистокровнейший китаец, “китаец из китайцев”, полнейший выразитель народного духа, его миросозерцания. Китаец по своим воззрениям прежде всего был и есть реалист. Он и мыслью, и чувствами всецело привязан к непосредственному, видимому и осязаемому. Все идеальное, все, что выходит за пределы действительности, ему, по-видимому, совершенно чуждо. Китаец в своей жизни руководствуется исключительно одним сухим расчетом, он до крайности сух и безыдеен. Само воображение у китайца развито гораздо менее чем у других народов. Такой же сухой, рационалистический характер без малейшего следа идеализма видим мы и в учении Конфуция, и в самом Конфуции. Вот почему уставы и формы, заведенные Конфуцием, пережили все перевороты, и всякая попытка заменить отжившую старину новыми и лучшими учреждениями всегда отвергалась с презрением китайцами, так как “князь мудрости все преподал, все сказал, все постиг”. Вот почему учение его было принято и проникло в кровь и плоть народа без всяких потрясений и кровопролитий, и все китайцы без различия вероисповедания – конфуцианцы.
Один из последователей и родственников Конфуция характеризует личность Конфуция следующими словами: “Лишь один он владеет всеми качествами мудреца, какие только существуют в поднебесном мире, – великодушный, кроткий, благородный, добродетельный, с всепроникающим умом, со всеобъемлющим знанием, спокойный в затруднениях и ясный в распознавании вещей, твердый и непоколебимый; он – небо и земля, которые все питают и поддерживают; он – четыре времени года в их последовательной смене; он – солнце и луна. Глубокий и деятельный, как источник живой воды, распространяющий вокруг себя благодеяния, он подобен бездне и обширен как небо. Таков он, и вся природа почитает его, верит ему и преклоняется пред ним. Слава его имени распространилась по всему Срединному царству и доходит до народов Мань-ма. Повсюду, где плавают суда, ездят колесницы, куда проникает человеческая сила, где только простирается покров неба, поддерживаемый землей, где только светят солнце и луна, где падают роса и иней, все, кто живет и дышит, славят и любят его”.
Так же смотрят на своего “святейшего, мудрейшего и добродетельнейшего” учителя и все китайцы. Он дорог им, потому что был прежде всего практик. Как мы видели, он не любил рассуждать о том, что выше действительности и осязаемости. Темами его бесед чаще всего были древняя история, народные песни и древние обряды; лишь изредка касался он в своих беседах высших предметов и при этом избегал всяких
