на месте чжоуских церемоний и древностей и чтобы расспросить о них Лао-цзы, который будто бы был придворным библиотекарем. О свидании этих двух мудрецов ни классические книги, ни история не сохранили нам ничего заслуживающего внимания, за исключением нескольких банальных фраз. Так, например, Конфуций, после свидания с Лао-цзы, сказал своим ученикам: «О птице я знаю, что она может летать, о рыбе, что она может плавать и о животном, что оно может ходить; птица может быть поражена стрелой, рыба поймана удочкой, а животное – тенетами. Что же касается дракона, то я не могу знать, что с ним можно сделать, потому что он на облаках уносится в небеса. Я видел Лао-цзы – не походит ли он на дракона?»
Оставляя в стороне подобные рассказы, мы должны заметить, что путешествие это, несомненно, обогатило пытливый ум Конфуция новым запасом сведений по части церемоний, истории, языка и древности и в то же время подняло его значение как ученого. Вероятно, благодаря этому число учеников его по возвращении из Ло значительно возросло.
Но ему не пришлось долго отдыхать в своем отечестве; в нем начались большие смуты, обязанные своим происхождением возмутительному поведению трех знатных фамилий: Цзи, Мэн и Шу, по отношению к своему государю, князю Чжао, который после безуспешной борьбы с ними в 25-й год своего княжения принужден был бежать в соседнее царство Ци; за ним последовал туда и Конфуций. В Ци в то время княжил Цзин-гун. Своими политическими беседами с этим князем, которому, между прочим, на его вопрос об управлении он сказал, что доброе правление может быть только там, где государь – государь, министр – министр, отец – отец и сын – сын («Лунь-юй». Гл. XII, § 11), Конфуций настолько успел снискать его расположение, что князь готов был дать ему землю под аренду в Ни-ци, если бы против этого не восстал первый министр Янь-ин. Эта неприятность в соединении с недовольством этикетом, который князь хотел приложить по отношению к Конфуцию, т. е. третировать его ниже первого магната Цзи и выше Мэн, сделала дальнейшее пребывание его в княжестве Ци довольно щекотливым, и он опять возвратился в Лу.
Он застал свою родину в состоянии ужасных смут. Чжао-гун продолжал оставаться в княжестве Ци, где вскоре и умер, и на место его был возведен брат его, известный под именем Дин-Гуна (509 г. до Р.Х.). Известные знатные фамилии Цзи, Мэн и Шу, о которых упоминалось выше, державшие в руках своих государей, сами не в состоянии были обуздывать своих подчиненных; один из них – Ян-ху – открыто поднял знамя восстания. Такое положение дел заставило Конфуция отказаться от служебной деятельности на долгие годы, которые были им посвящены поэзии, истории, церемониям и музыке. Богатый материал для разработки этих предметов он нашел, конечно, в том, что он видел и что вывез из своего путешествия в столицу чжоуских царей. Немалое утешение он находил в учениках, которых у него была масса. Проповедник порядка и законности, наш мудрец едва сам не был увлечен на путь беспорядка и беззакония духом того времени, когда бесправие и необузданный произвол были общим правилом, а право и разумная свобода – редким исключением. Конфуцию был уже 51 год, когда некто Гун-шань-буню, взбунтовавшись против фамилии Цзи, пригласил его присоединиться к восстанию. Мудрец был готов отправиться на приглашение, но против этого восстал ученик его, Цзы-лу. Учитель, по-видимому, неохотно уступил своему ученику, как об этом можно заключать из следующего ответа его Цзы-лу: «По всей вероятности, он не попусту пригласил меня. Если бы нашелся человек, который бы воспользовался мной, разве я не создал бы восточное Чжоу?»
Вскоре за сим Дин-гун назначил Конфуция правителем города Чжун-ду в округе Дун-пин. В течение своего годичного управления он до такой степени упорядочил вверенный ему город, что все окрестные правители хотели подражать ему. Такая блестящая деятельность его как администратора доставила ему более высокий пост товарища министра работ Сы-куна, затем Министра уголовных дел (Ды-сы-коу). Вслед за сим он в качестве первого министра, сопровождал своего князя Дина на свидание с циским князем Цзином, имевшее место в местечке Цзя-гy, и своим тактом, осторожностью и знанием приличий до такой степени пристыдил циского владетеля, что он возвратил некоторые земли, отрезанные у Лу. Желая ослабить силу и влияние трех вышеупомянутых знатных домов, Конфуций добился того, что два из них согласились разрушить свои укрепленные города. Как Министр уголовных дел он отличался полным беспристрастием в отправлении правосудия. В течение трех месяцев он, говорят, успел настолько изменить распущенные нравы своих соотечественников, что в княжестве Лу восстановился полнейший порядок. Такая необычная реформа, которая при дальнейшей деятельности Конфуция должна была повести к быстрому усилению княжества Лу, навела такой страх на соседнее царство Ци, что там немедленно было решено принять меры к тому, чтобы парализовать дальнейшую благотворную деятельность Конфуция по упрочению доброго правления и порядка в Лу. С этой целью решено было прибегнуть к излюбленному в Китае средству – воздействию на чувственность правителей. В Лу немедленно было отправлено в подарок князю 80 красивейших циских девиц с музыкальными инструментами, вероятно певиц. Результаты этой хитрости оказались вполне блестящими. Князь и вельможа Цзи-хуань были настолько очарованы красавицами, что не только перестали заниматься государственными делами и совершенно забыли о Конфуции, но даже, после великого жертвоприношения, не послали сановникам остатков жертвенного мяса. После такого ужасного нарушения великого обряда и пренебрежения делами правления Конфуций решился оставить свою злополучную родину и направился в царство Вэй (на границе Чжи-ли и Хэ-нань).
С этого времени начинается его скитальческая жизнь по разным княжествам, продолжавшаяся 12 лет (с 495 по 483 гг. до Р.X.) и сопровождавшаяся разными приключениями. Так, в начале своих странствований на пути из Вэй в Чэнь (в Хэнани) он подвергся нападению со стороны жителей местечка Куан, принявших его по наружному сходству за Ян-ху, которому они хотели отомстить за его жестокое обращение. Когда сопровождавшие его ученики испугались, то Конфуций, стараясь успокоить их, сказал: «Разве после смерти Вэнь-вана просвещение не заключается во мне? Если бы Небо хотело погубить это просвещение, то без сомнения оно не сделало бы меня причастным к нему, а так как оно вручено мне, значит Небо не хочет погубить его, а в таком случае, что же могут сделать мне куанцы»? («Люнь-юй». Гл. IX. § 5). Освободившись от этой опасности, Конфуций не продолжал своего пути в Чэнь, а возвратился в Вэй, где с ним приключился другой случай, хотя и не такой опасный, но зато бросающий неблаговидную тень на его нравственный облик – это свидание его с развратницей Нань-цзи, женой владетельного князя Лин-гуна, которое заставило его поклясться пред своим учеником Цзы-лу в невинности этого свидания. «Пусть отвергнет меня небо, пусть отвергнет меня небо, если с моей стороны было что-нибудь предосудительное», – сказал мудрец («Лунь-юй». Гл. VI. § 26). Мало того, он сопровождал князя с Нань-цзи в ее прогулке по городу. И такое неприличие, с точки зрения китайских церемоний, сделано было лицом, которое во время управления города Чжун-ду в видах соблюдения чистоты нравов установило, чтобы женщины ходили по одной, а мужчины – по другой стороне улицы. Значит, и китайский мудрец иногда поступался своими принципами в угоду сильных мира сего.
Из Вэй он отправился в Сун. Следуя туда через Цао, он расположился со своими учениками под деревом для упражнения в церемониях. Сунский офицер Хуань-туй приказал срубить дерево и умертвить Конфуция, который успокоил испугавшихся учеников, назвав себя носителем небесной добродетели, которому Хуань-туй, конечно, ничего не может сделать. Отсюда он направился в Чжэн, где у городских ворот отстал от своих учеников. Цзы-гун, отыскивая его, обратился к одному туземцу, который сказал ему, что у восточных ворот он видел человека, лоб которого походил на лоб императора Яо, шея – на шею императора Гао-тао, плечи имели сходство с плечами Цзы-чаня; вообще же он имел несчастный вид, словно заблудившаяся собака.
Из Чжэна он направился в Чэнь, где прожил три года и затем возвратился опять в Вэй. На пути туда он попался в руки возмутившегося вэйского офицера, который отпустил его под клятвой не идти в Вэй; Конфуций спокойно нарушил эту клятву, находя, что она, как вынужденная обстоятельствами, не могла иметь обязательной силы. Вообще, как видно, китайский философ часто действовал сообразуясь с обстоятельствами, а не со своими убеждениями. Вэйский князь Лин-гун, хотя и принял Конфуция с почетом, но никакой должности ему не предложил, несмотря на его заявление, что если бы какой-нибудь из князей и принял его на службу, то он в течение трех лет привел бы управление княжеством в совершенный порядок.
Дух авантюризма, которого, по-видимому, не чужд был Конфуций, едва не увлек его из Вэй в Цзинь, куда призывал его Би-си, правитель города Чжун-моу, возмутившийся против своего правителя. Опять тот же Цзы-лу выступил со своим увещанием в следующем роде: «Когда-то я слышал, как ты, Учитель, сказал: благородный муж не входит в общение с людьми, делающими зло. А Би-си – мятежник. Как же ты пойдешь к нему? На это Конфуций, по-видимому, нисколько не смутившись, отвечал: «Совершенно верно, я говорил это. Но не говорил ли я также, что твердое не становится тонким от трения, а белое не чернеет от погружения в черную краску? Разве я тыква-горлянка, чтобы мне висеть и не быть съеденным?» Несмотря на страстное желание философа играть выдающуюся политическую роль – желание, которое так сквозит в его ответе, благоразумный совет его ученика взял верх, и он отказался от своего намерения и снова направил стопы свои в княжество Вэй. Как видно, и в этот раз здесь ему не повезло, и когда князь Лин обратился к нему с вопросом о стратегии, то он, как поборник мира, не удостоив его ответом, немедленно удалился и направился в Чэнь.
Во время пребывания его здесь в царстве Лу умер временщик Цзи-хуань-цзы и на смертном одре завещал своему сыну Кан-цзы непременно вызвать Конфуция; но этот последний, по совету своих приближенных, пригласил вместо него ученика его, Жань-цю. После этого случая, огорченный и разочарованный в своих надеждах лично переустроить Китай по своему образцу и водворить в нем мир и тишину, он, как бы в минуту овладевшего им отчаяния, воскликнул: «Пора мне возвратиться домой! Пора мне возвратиться домой!» Но прежде чем возвратиться в отечество ему еще пришлось долго вести скитальческую жизнь и даже снова подвергаться опасностям. Так, по дороге из Чэнь в Цай у путешественников истощилась
