нас полагает, что его господин лучше него самого, и потому готов отдать за него жизнь. Что же говорить о самом подлинном из владык в этом мире?
Когда высыхает пруд, рыбы, оказавшиеся на суше, увлажняют друг друга жабрами и смачивают друг друга слюной. И все-таки лучше им забыть друг о друге в просторах многоводных рек и озер. Точно так же восхвалять Яо и хулить Цзе хуже, чем забыть про них обоих и пребывать в Дао.
Великий Ком вверил мне мое тело и ниспослал мне бремя земной жизни. Он дал мне отдохновение в старости и упокоит меня в смерти. То, что сделало доброй мою жизнь, сделает доброй и мою смерть.
Если спрятать лодку в бухте, а холм в озере, то покажется, что они надежно укрыты. Но в полночь явится Силач и унесет все на своей спине, а Невежде будет невдомек. Как бы ни было удобно прятать в большом, оно все равно может пропасть. Вот если спрятать Поднебесную в Поднебесной, ей некуда будет пропасть. Таков великий закон сбережения всех вещей.
Люди почитают за необычайное счастье родиться в облике человека. Насколько же радостнее знать, что то, что имеет облик человеческий, претерпит тысячи и тысячи превращений, и им не наступит предел! Поэтому мудрый пребывает там, где вещи не могут пропасть и доподлинно присутствуют. Для него равно хорошо и погибнуть в молодости, и умереть в старости, и начинать и заканчивать. Люди охотно берут его за образец. Что говорить о том, кто стоит у начала всего сущего и кем держится Единое превращение мира?
Путь существует доподлинно и внушает доверие, даром что не действует и не имеет облика. Его можно воспринять, но нельзя передать[81], можно постичь, но нельзя увидеть. Он сам себе ствол и сам себе корень. Еще до появления Неба и Земли он существовал с незапамятных времен. Он одухотворил божества и царей, породил Небо и Землю. Он выше верхнего края вселенной, а невысок. Он ниже нижнего края вселенной, а не низок. Он родился прежде земли, а век его недолгий. Он старше самой седой древности, а возраст его не старый.
Цзы-Юй и Цзы-Сан были друзьями. Однажды дождь лил, не переставая, десять дней подряд. Цзы-Юй сказал: «Как бы Цзы-Сан не заболел!» Он собрал еду и отправился навестить друга. Подойдя к дому Цзы-Сана, он услыхал не то пение, не то плач. Это хозяин пел, подыгрывая себе на лютне:
О, отец!
О, мать!
Небо ли?
Человек ли?
Голос поющего срывался, а слова комкались.
— Почему ты так странно пел? — спросил Цзы-Юй, войдя в дом.
— Я искал того, кто довел меня до этой крайности и не мог найти, — ответил Цзы-Сан. — Разве мои отец и мать могли пожелать мне такой бедности? Небо беспристрастно укрывает, а земля беспристрастно поддерживает все сущее. Неужто они могли пожелать мне одному такой бедности? Я искал того, кто сделал это, и не мог найти. Выходит, то, что довело меня до такой крайности, — это судьба!
В начале начал было Отсутствие, и не было у него ни свойств, ни имени. Из него появилось Единое. Появилось Единое, но еще не было форм. А то, благодаря чему живут все вещи, называется жизненными свойствами. Когда еще нет форм, уже есть различие. Неизбежное, не допускающее разрывов, зовется Судьбой. Благодаря остановке в движении рождаются вещи. Вещь, осуществившая в себе свой жизненный принцип, зовется Формой. Форма хранит в себе Дух. Каждая форма имеет свои правила, и вместе они зовутся Природой. Кто печется о своей природе, возвращается к жизненной Силе. А кто достиг предела Силы, становится единым с Началом. Становясь едиными, мы опустошаем себя, будучи пусты, мы становимся великими, а будучи великими, приводим к согласию щебет всех птиц. Согласие всех голосов согласуется с Небом и Землей.
Это согласие столь безыскусно!
Ты кажешься глупцом, ты кажешься помраченным.
Вот что зовется Глубочайшею Силою,
И в ней мы едины с Великим Движением!
Небесный Путь влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому все сущее свершает в нем свою судьбу. Путь предков влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому весь мир ему покорен. Путь мудрецов влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому все живое в пределах морей ему послушно.
Кто прозрел Небо, стяжал мудрость и познал тайну царственных предков, тот в своих действиях неизменно покоен, даже сам того не замечая. Мудрец покоен не потому, что считает покой добродетелью. Он покоен потому, что ничто на свете не заронит тревогу в его сердце. Стоячая вода так покойна, что в ней отразится каждый волосок на нашем лице, и она так ровна, что послужит образцом даже для лучшего плотника. Если вода, будучи покойной, способна так раскрывать природу вещей, то что же говорить о человеческом духе? О, как покойно сердце мудрого! Оно есть ясный образ Неба и Земли, зеркало всех вещей.
Одноногий Куй завидовал Сороконожке, Сороконожка завидовала Змее, Змея завидовала Ветру, Ветер завидовал Глазу, а Глаз завидовал Сердцу.
Куй сказал Сороконожке: «Я передвигаюсь, подпрыгивая на одной ноге, и нет ничего проще на свете. Тебе же приходится передвигать десять тысяч ног, как же ты с ними управляешься?»
— А чему тут удивляться? — ответила Сороконожка. — Разве не видел ты плюющего человека? Когда он плюет, у него изо рта вылетают разные капли, большие, как жемчуг, или совсем маленькие, словно капельки тумана. Вперемешку падают они на землю, и сосчитать их невозможно. Мною же движет Небесная Пружина во мне, а как я передвигаюсь, мне и самой неведомо.
Сороконожка сказала Змее: «Я передвигаюсь с помощью множества ног, но не могу двигаться так же быстро, как ты, хотя у тебя ног вовсе нет. Почему так?»
— Мною движет Небесная Пружина во мне, — ответила Змея. — Как могу я это изменить? Для чего же мне ноги?
Змея говорила Ветру: «Я передвигаюсь, сгибая и распрямляя позвоночник, ибо у меня есть тело. Ты же с воем поднимаешься в Северном Океане и, все так же завывая, несешься в Южный Океан, хотя тела у тебя нет. Как это у тебя получается?»
— Да, я с воем поднимаюсь в Северном Океане и лечу в Южный Океан. Но если кто-нибудь тронет меня пальцем, то одолеет меня, а станет топтать ногами — и сомнет меня. Пусть так — но ведь только я могу ломать могучие деревья и разрушать огромные дома. Вот так я превращаю множество маленьких не-побед в одну большую победу. Только истинно мудрый способен быть великим победителем!
Небо и Земля обладают великой красотой, а о том не говорят. Четыре времени года имеют ясный закон, а о том не судят. Вся тьма вещей имеет неизменный порядок, а о том не ведет речей. Мудрый вникает в доблести Неба и Земли и постигает существо всех вещей. Поэтому совершенный человек ничего не делает, истинно мудрый ничего не создает. Это значит, что они берут за образец Небо и Землю.
Божественная просветленность и чистейшее семя Неба и Земли претерпевает сотни превращений вместе с вещами, и неведомо, где исток жизни и смерти и всевозможных форм вещей. С незапамятных времен вещи существуют сами по себе, и невозможно устранить их. Вселенная велика, а за пределы мира вещей не выходит. Кончик волоска мал, однако же составляет законченное тело. В Поднебесном мире нет ничего что не претерпевало превращений до конца своих дней, и в чередовании сил инь и ян, четырех времен года есть непреложный порядок. То сокроются, словно исчезнув, а на деле существуя; то воссияют ярко, не имея телесного образа, но обладая духовной силой. Вся тьма вещей произрастает из этого, а о том не ведает. Это зовется корнем всего, и прозревается оно в Небесном.
Есть люди самовлюбленные, есть люди ослепленные и есть люди бременем согбенные.
Те, кого зову самовлюбленными, заучивают слова только своего учителя и могут повторять их так гладко, так красиво, что они сами в себя влюбляются и думают, что познали все на свете. Им и невдомек, что в мире еще ничего не начало существовать. Поэтому таких я зову самовлюбленными.
Ослепленные — это, пожалуй, вши, обитающие на свинье. Вошь ищет место, где щетина растет реже, и ей кажется, что она поселилась в просторном дворце с красивым парком вокруг. Еще она любит забираться в складки кожи на брюхе или в щели в копытах — это места кажутся ей удобным и безопасным жилищем. Ей невдомек, что однажды мясник хлопнет в ладоши, навалит хворост, поднесет горящий факел и спалит ее вместе с щетиной. Тех, кто мечутся на одном месте, бегут то к входу, то к выходу, я и зову ослепленными.
Среди «согбенных бременем» самый знаменитый — это, пожалуй, Шунь. Баранине не нужны муравьи, но муравьям нужна баранина, ибо она источает привлекательный для них запах. Деяния Шуня распространяли вот такой вкусный запах баранины, привлекавший народ, так что все три места, где Шунь учреждал свою ставку, превратились в большие города, и, когда он перебрался в пустошь Дэн, за ним пришли десять раз по десять тысяч семей. Яо узнал про достоинства Шуня и призвал его на пустующие земли, сказав: «Мы ожидаем, что с приходом этого человека здесь будет процветание». К тому времени Шунь был уже в преклонном возрасте, он плохо видел и слышал, но ему так и не дали провести в покое остаток своих дней. Он был одним из тех, кого я зову «согбенными бременем».
Вот почему одухотворенный человек не любит, когда к нему стекается толпа. А если толпа все-таки соберется, он стоит в стороне, и поскольку он стоит в стороне, миру нет от него пользы. Поэтому одухотворенный человек ни с кем не бывает слишком близок и ни от кого не бывает слишком далек. Он вскармливает в себе жизненную силу, пестует в себе гармонию, чтобы следовать миру. Вот кого можно назвать Настоящим Человеком. Он бросает свое знание муравьям, он учится мудрости у рыб и отдает все планы баранам. Он глазами созерцает глаза, ушами слушает слух, сердцем внимает сердцу. Такой человек ровен, как отвес, и в переменах следует неизбежному.
Настоящие люди древности небесным отвечали на человеческое и не позволяли человеческому проникнуть в небесное. Настоящие люди древности, обретая это, рождались, теряя это, умирали, обретая это — умирали, теряя это — рождались.
Трое мужей — Цзы-Санху, Мэн Цзыфань и Цзы-Циньчжан — говорили друг другу: «Кто из нас способен быть вместе, не будучи вместе, и способен действовать заодно, не действуя заодно? Кто из нас может взлететь в