нет ни рождения, ни смерти. Ибо то, что убивает жизнь, само не умирает, а то, что рождает жизнь, само не живет. Что же это такое? Следует за всем, что уходит, и привечает все, что приходит; все может разрушить, все может создать. Поэтому называют его «покойное в превращениях». «Покойное в превращениях» означает: все достигнет завершенности через превращения.
— Откуда же ты все это узнала? — спросил Цзыкуй. Женщина Цзюй ответила:
— Я восприняла это от сына писца, сын писца воспринял это от внука чтеца, внук чтеца перенял это от Ясного взора. Ясный взор перенял это от Чуткого слуха, Чуткий слух перенял это от Труженика, Труженик перенял это от Сладкоголосого, Сладкоголосый перенял это от Глубочайшего Мрака, Глубочайший воспринял это от Хаоса, а Хаос перенял это от Безначального.
Янь Хой сказал: «Я кое-чего достиг».
— Что именно? — спросил Конфуций.
— Я забыл о ритуалах и музыке.
— Это хорошо, но ты еще далек от совершенства.
В другой день Янь Хой снова повстречался с Конфуцием.
— Я снова кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.
— Чего же? — спросил Конфуций.
— Я забыл о человечности и справедливости.
— Это хорошо, но все еще недостаточно.
В другой день Янь Хой и Конфуций снова встретились.
— Я опять кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.
— А чего ты достиг на этот раз?
— Я просто сижу в забытьи.
Конфуций изумился и спросил: «Что ты хочешь этим сказать: „сижу в забытьи»»?
— Мое тело будто отпало от меня, а разум как бы угас. Я словно вышел из своей бренной оболочки, отринул знание и уподобился Всепроницающему. Вот что значит «сидеть в забытьи».
— Если ты един со всем сущим, значит, у тебя нет пристрастий. Если ты живешь превращениями, ты не стесняешь себя правилами. Видно, ты и вправду мудрее меня! Я, Конфуций, прошу дозволения следовать за тобой!
А Хэгун и Божественный Землепашец вместе учились у Старого Дракона Счастливого. Как-то днем Божественный Землепашец дремал у себя в комнате, облокотившись о столик. В полдень А Хэгун распахнул настежь двери и вбежал в комнату со словами: «Старый Дракон умер!» Божественный Земледелец схватил свой посох, поднялся, потом с размаху бросил посох на землю и, рассмеявшись, сказал: «Тот, кто был мне Небом, знал, что я груб и темен, вот почему он бросил меня и умер. Все кончено! Учитель умер, не открыв мне безумных своих речей!»
Эти слова услышал Янь Гандяо и сказал: «К тому, кто воплотил в себе Путь, привязаны благородные мужи всего Поднебесного мира. А ныне даже постигший Путь на тысячную долю осеннего волоска, и тот понял, что нужно утаить свои безумные речи до самой смерти, что уж говорить о человеке, воплотившем в себе Путь!
Смотришь на него — не имеет он формы.
Слушаешь его — не издает он звуков.
В ученых сужденьях земных мудрецов
Зовется он тайной тайн.
Вот так рассуждают о Пути, но это не есть сам Путь».
Великая Чистота спросила Бесконечность: «Вы знаете Путь?»
— Нет, не знаю, — ответила Бесконечность.
Потом Великая Чистота задала тот же вопрос Недеянию, и Недеяние сказало: «Я знаю Путь».
— А есть ли у твоего знания число? — спросила Великая Чистота.
— Да, есть.
— Что же это за число?
— Мое знание Пути может возвысить и может унизить, может связать и может разъединить. Вот как можно считать благодаря моему знанию.
Великая Чистота спросила об этих словах у Безначального: «Кто же прав: Бесконечность, которая не знала, или Недеяние, которое знало?»
— Незнание глубоко, знание поверхностно, — ответило Безначальное. — Не знать — это внутреннее, а знать — это внешнее.
Тут Великая Чистота вздохнула и сказала: «Значит, мы знаем благодаря незнанию! А не знаем из-за знания! Кто же знает знание, которое не знает?»
— Путь неслышим, а если мы что-то слышим, значит, это не Путь, — ответило Безначальное. — Путь незрим, а если мы что-то видим — значит, это не Путь. О Пути нельзя ничего сказать, а если о нем что-то говорят, — значит, это не Путь. Кто постиг Бесформенное, которое дает формы формам, тот знает, что Пути нельзя дать имя.
И еще Безначальное сказало: «Отвечать на вопрос о Пути — значит не знать Путь. А спрашивающий о Пути никогда не слышал о нем. О пути нечего спрашивать, а спросишь о нем — не получишь ответа. Вопрошать о недоступном вопрошанию — значит спрашивать впустую. Отвечать там, где не может быть ответа, — значит потерять внутреннее. Тот, кто утратил внутреннее и спрашивает впустую, вокруг себя не видит вселенной, а внутри себя не замечает Великое Начало. Поэтому он никогда не поднимется выше гор Куньлунь и сможет странствовать в Великой Пустоте».
Учение Великого Человека — словно тень, отбрасываемая телом, и эхо, вторящее голосу. На любой вопрос откликнется понимая, ощущая сопричастность свою всему свету. Он пребывает в незыблемом покое, а движется, не ведая границ, ведет каждого сообразно его устремлениям и приводит каждого к его изначальной природе. Странствует привольно и бесконечно, выступает, никуда не отклоняясь, и безначален, как солнце, а телом слит с великим единством. В Великом Единстве нельзя иметь ничего личного. Не имея же ничего личного, нельзя обладать. Наблюдающие за обладаемым: таковы благородные мужи древности. Наблюдающие за тем, чем обладать нельзя: таковы друзья Неба и Земли.
Цзэн-цзы жил в царстве Вэй, носил холщовый халат без подкладки, лицо его опухло, руки и ноги покрылись мозолями, по три дня он не разводил себе огня, по десять лет не шил себе одежды. Поправит шапку — завязки оторвутся, возьмется за ворот — и локти вылезают из протертых рукавов, схватится за сандалии — и задники оторвутся. Но, шаркая сандалиями, он распевал древние гимны, и голос его, подобный звону металла и яшмы, наполнял Небо и Землю. Сын неба не мог сделать его своим подданным, удельные владыки не могли сделать его своим другом. Ибо пестующий в себе волю забывает о своем теле, пестующий тело забывает о выгоде, а взыскующий Пути забывает о сердце.
Безмятежность и покой, пустота и неделание — это равновесие Неба и Земли, сущность пути и его силы. Мудрый обретает в них успокоение. Будучи покоен, он уравновешен и нескован. Будучи уравновешенным и нескованным, он безмятежен. А если он уравновешен, нескован и безмятежен, то
Заботы и тревоги в него не войдут,
Духовные болезни в него не проникнут.
Стало быть, его жизненная сила пребывает в целости, и его дух не терпит ущерба. Посему говорится: «В жизни мудрец идет вместе с Небом, в смерти он превращается вместе с вещами, в покое он причастен к силе инь, в деянии причастен к силе ян»:
Ради личной выгоды других не опередит,
Избегая несчастья, не сделает первый шаг.
Лишь испытав воздействие, откликнется,
Лишь подвергнувшись натиску, подвинется.
Лишь по необходимости берется за дело.
Отвергает знания и доводы,
А внемлет лишь истине Небес.
И, следовательно, он
Не знает гнева Небес,
Не ведает бремени вещей,
Не навлекает на себя неприязнь людей,
не подвергается преследованиям духов.
Его жизнь — как плаванье до водам,
Его смерть — как отдохновение.
Он свободен от суетных мыслей,
Он не строит планов и расчетов.
Он просветлен, хоть и не озабочен чистотою духа.
Он всем внушает доверие, хотя не дает обещаний.
Он спит без сновидений
И пробуждается, не ведая тревог.
Его дух чист я нежен,
Его душа ничем не отягощена.
В покое и безмятежности соединяется он с Небесной Силой. А потому говорят, что печаль и радость — это искажение жизненной силы, веселье и гнев — это нарушение Пути, пристрастия и неприязнь — утраты души. Когда в сердце нет ни радости, ни печали, открывается полнота жизненных свойств. Когда сердце едино и неизменно, сполна постигается покой. Когда никто нас не обременяет, сполна прозревается пустота. Когда мы не связаны вещами, сполна познается безмятежность. Когда мы не препятствуем течению жизни, сполна проявляется утонченность духа. Вот и говорится: «Если тело не отдыхает от напряжения, оно изнашивается. Если дух вечно в заботах, он увядает».
Те, кто в древности оберегали свою жизнь, не старались доказательствами украсить свое знание и не старались знаниями своими объять весь мир или постичь первородную Силу вещей. Они довольствовались своей долей и наслаждались своей природой. Что еще они могли делать? Ведь Путь — это, конечно, не мелкие дела, а Сила жизни — это, конечно, не ограниченные знания. Ограниченные знания губят Силу жизни, мелкие дела губят Путь. Потому и говорят: «Будь прям — только и всего». Успехом зовется счастье сознавать себя целым и невредимым.
Древние называли успехом не обладание колесницей и шапкой знатного вельможи, а всего лишь невозможность добавить что-нибудь к своему счастью. Нынче же успехом считается обладание шапкой и колесницей знатного вельможи. Но шапка и колесница не дарованы нам нашей природой и судьбой. То, что дается нам по случаю, задерживается у нас лишь на время, и мы не можем ни привлечь эту вещь, ни удержать ее у себя навеки. А потому не разжигай в себе страстей из-за шапки и экипажа, не подлаживайся под нравы света из-за приобретений или потерь. Будь счастлив всегда и везде и не позволяй житейским волнениям завладеть тобой. Нынче же, когда временно приставшее к нам уходит от нас, мы печалимся. Вот и видно, что мы даже счастьем своим не умеем дорожить. Поэтому говорят: «Тех, кто отрекаются от себя ради вещей и пренебрегают своей природой в угоду свету, следует называть людьми, которые все ставят с ног на голову».
ПУТЬ К СОВЕРШЕНСТВУ
Быть даосом, приверженцем Дао — значит претворять Путь: неустанно и сознательно идти вперед. И, следовательно, непрестанно совершенствовать себя. Даосизм по сути своей — не учение, а практика, путь внутренней работы. И речь даосов — это всегда свидетельствование о духовном опыте и практическое наставление, обращенное к тем, кто ищет не отвлеченную истину, а внутреннюю и, может быть, вовсе неизъяснимую «правду жизни». Говорить о даосизме, духовной практике, не принимая во внимание запросов и плодов, бессмысленно и даже, пожалуй, невозможно.
Речи о Дао ничего не обозначают и не описывают; они намекают и побуждают к действию. Мудрость Дао — это только правильная ориентация в жизни, до конца осознанное движение. Движение откуда и куда? Не так уж и важно. Важно, что все подлинное в жизни реализует себя в превращении, в пределе своего бытия: все наличное «находит себя» в отсутствующем; свет загорается во мраке; жизнь обретает свою полноту в смерти и благодаря смерти. «То, чем порождается жизнь, есть смерть», — говорит древний даосский мудрец Лао-цзы. «Смерть — в зародыше, смерть — в яйце», — читаем в другой древней даосской книге — «Гуань инь-цзы».
Если даосизм в основе