небесной древности.
ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН
У использующих оружие есть изречения:
«Сущность моя не осмеливается осуществлять функцию хозяина, а осуществляет функцию гостя;
Не осмеливается продвинуться на сантиметр, а отступает на метр.
Это определяется:
Движутся в отсутствии движения.
Закатывают рукава в отсутствии рук.
Бросаются на отсутствие противника.
Удерживают отсутствие оружия.
Нет большей беды, чем недооценивать противника.
Недооценивая противника, близок к потере драгоценностей сущности своей».
Причинность:
Когда скрещивают оружие при равных силах, побеждает сожалеющий.
СЕМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН
Речь сущности моей —
очень легка для осознания,
очень легка для действия-движения.
В Поднебесной никто не способен осознавать, никто не способен действовать-двигаться.
В речи — наличие предков.
В делах — наличие владыки.
Вот только отсутствует осознание.
Это дает: Не «я» осознает.
Осознание «я» — это разреженность.
Подражание «я» — это придавание ценности. Это дает:
Человек мудрости покрыт грубой шерстяной материей[56], а за пазухой яшма-нефрит[57].
Осознание не-осознания — ориентация вверх.
He-осознание осознания — болезнь.
Ведь только боление болезнью —
Это дает:
Не боление.
Человек мудрости не болеет —
Через боление своей болезнью[58].
Это дает:
Не боление.
Если народ не боится власти, тогда придет еще большая власть.
Будьте в отсутствии привыкания к тому, что приносит покой[59].
Будьте в отсутствии пресыщения тем, что вас порождает.
Ведь только не пресыщение —
Это дает:
Не пресыщение.
Это дает:
Человек мудрости осознает себя, не показывая себя[60].
Любит себя, не предавая ценности себе.
Причинность:
Отбрасывает то, берет это.
Храбрость в смелости ведет к гибели.
Храбрость в не-смелости ведет к жизни.
В этой паре может быть польза, может быть вред.
Если Небо не любит кого-то, кто знает причину этого?
Это дает:
Человек мудрости приближает процесс к трудности[61].
В Пути Небес — нет соперничества — а совершенствование в победах; нет речи — а совершенствование отклика; нет призывания — а само приходит; такая беспечность — а совершенствование замыслов.
Сеть Неба необъятно редка, а нет упущений.
СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН
Если народ не боится смерти, то что его смертью пугать?
А вот, если человек при постоянстве страха смерти осуществляет аномальное, то «сущность моя» должна схватить и убить его.
Кто осмелится?
Постоянно есть ведающий убийствами, который убивает.
А вот если убивать вместо ведающего убийствами —
Это определяется:
Заменить великого мастера-плотника.
Вот замените великого мастера-плотника, — и редко будет такой, кто не поранит себе руки.
Голод в народе — это из-за того, что их высшие берут много налогов на зерно. Это дает: Голод.
Народом трудно управлять — это из-за того, что их высшие осуществляют наличие.
Это дает:
Трудно управлять.
Народ легко относится к смерти — это из-за того, что их высшие стремятся в толщу жизни.
Это дает:
Легко относится к смерти.
Ведь только в отсутствии осуществления за счет жизни заключается мудрая способность ценить жизнь.
Человек в жизни — мягкость и слабость. В его смерти — твердость и сила. Из мириад сущностей травы и деревья в жизни — это мягкость и хрупкость.
В их смерти — сухость, крепость.
Причинность:
Твердость и сила — это попутчики смерти.
Мягкость и слабость — это попутчики жизни.
Это дает:
Сила оружия ведет к уничтожению.
Сила дерева ведет к перелому.
В сильном и большом находится ориентация вниз.
В мягком и слабом находится ориентация вверх.
В небесном Пути нет ли подобия натягиванию лука? Высокое — оно придавливается. Низкое — оно приподнимается. При наличии излишка его убавляют. При недостаточности его восполняют. В небесном Пути убавляют наличие излишка и восполняют не-достаточность.
Кто способен наличие излишка отдавать Поднебесной? Только тот, у кого в наличии Путь.
Это дает:
Человек мудрости в осуществлении не отождествляется,
совершив дело, не пребывает в нем.
Нет у него стремления проявить умелость.
В Поднебесной нет ничего мягче и слабее воды.
Но при столкновении с твердостью и силой никто не способен ее победить.
Посредством отсутствия в себе, посредством переменчивости[62].
Через слабость побеждают силу.
Через мягкость побеждают твердость.
В Поднебесной нет никого, кто не знает.
Нет никого, кто способен сделать.
Это дает:
Человек мудрости говорит:
Принимаешь на себя грязь государства.
Это определяется —
Хозяин главного алтаря.
Принимаешь на себя недобрые знамения в государстве.
Это определяется —
Правитель Поднебесной.
Правильность речи отталкивается от обратного.
Смирение в большой обиде обусловливает наличие остаточной обиды. Как можно таким образом осуществлять совершенствование?
Это дает:
Человек мудрости держит левую половину контрактной бирки[63] и не предъявляет претензий к людям.
При наличии Потенции отвечают за обязательства.
При отсутствии Потенции ведают взиманием податей.
В небесном Пути отсутствует родственность, а есть постоянство контакта с совершенствующимся человеком.
ВОСЬМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН
Маленькое государство, скудное население.
Пусть у народа будут десятки и сотни приспособлений-инструментов, а не применяют.
Пусть народ придает значение смерти и не путешествует далеко.
Хотя есть лодки и колесницы, а никто на них не ездит.
Хотя есть вооруженные воины, а никто их не строит.
Пусть народ вернется к письму через вязание узлов и использует его.
Сладка его пища.
Красива его одежда.
Мирны его покои.
Радостны его обычаи.
Соседние государства глядят друг на друга.
Петухи и собаки слышат голоса друг друга.
А народ до старости и смерти не общается друг с другом, не приходя и не уходя.
ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН
Верные речи не красивы.
Красивые речи не верны.
Совершенствующийся не рассуждает.
Рассуждающий не совершенствуется.
Человек мудрости не накапливает.
Чем больше он делает для других,
Тем больше у него в наличии для себя.
Отдавая другим, он умножает себе.
Путь Небес приносит пользу, а не вредит.
Путь человека мудрости в осуществлении без соперничества.
Из книги «Чжуан-Цзы»
Все — едино?
Цзыци из Наньго сидел, облокотившись на столик, и дышал, внимая небесам, словно и не помнил себя. Прислуживавший ему Яньчэн Янь почтительно стоял рядом.
— Что я вижу! — воскликнул Яньчэн Янь. — Как же такое может быть?
Ведь вы, сидящий ныне передо мной,
Не тот, кто сидел здесь прежде!
— Ты хорошо сказал, Янь! — ответил Цзыци. — Ныне я похоронил себя. Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал еще флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал еще флейты неба.
— Позвольте спросить об этом, — сказал Яньчэн Янь, — Великий Ком[64]выдыхает воздух, зовущийся ветром. В покое пребывает он. Иной же раз он приходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве не слышал ты его громоподобного пения? Вздымающиеся гребни гор, дупла исполинских деревьев в сотню обхватов — как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, как винная чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер — и они завоют, закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завывают грозно: У-у-у! А молодые деревца стонут им вслед: А-а-а! При слабом ветре гармония малая, при сильном ветре — гармония великая. Но стихнет вихрь, и все отверстия замолкают. Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья?
— Значит, флейта земли — вся тьма земных отверстий. Флейта человека — полая бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта неба?
— Десять тысяч разных голосов! Кто же это такой, кто позволяет им быть такими, какие они есть, и петь так, как им поется[65]?
Большое знание безмятежно-покойно.
Малое знание ищет, к чему приложить себя.
Великая речь неприметно-тиха,
Малая речь гремит над ухом.
Когда мы спим, душа отправляется в странствие.
Пробудившись от сна, мы открываемся миру.
Всякая привязанность — обуза и путы,
И сознание вечно бьется в тенетах
Одни в мыслях раскованны, другие проникновенны, третьи тщательны.
Малый страх делает нас осторожными.
Большой страх делает нас раскованными.
Мысли устремляются вперед, как стрела, пущенная из лука: так стараются люди определить, где истина и где ложь.
Словно связанные торжественной клятвой: так судят неуступчивые спорщики.
Увядает, словно сад поздней осенью: такова судьба истины, за которую держатся упрямо.
Остановилось движение, словно закупорен исток: так дряхлеет все живое.
И в час неминуемой смерти ничто не может вернуть нас к жизни заново.
Веселье и гнев, печаль и радость, надежды и раскаянье, перемены и неизменность, благородные замыслы и низкие поступки — как музыка, исторгаемая из пустоты, как грибы, возникающие из испарений, как день и ночь, сменяющие друг друга перед нашим взором. И неведомо, откуда все это? Но да будет так! Не от него ли то, что и днем, и ночью с нами? Как будто бы есть подлинный господин, но нельзя различить его примет. Деяниям его нельзя не довериться, но невозможно узреть его образ!
Не будь «другого», не было бы и моего «я»[66], а не будь моего «я», не было бы необходимости делать выбор. Кажется, тут мы недалеки от истины, но все еще не знаем, откуда приходят наши мысли.
Сотня костей, девять отверстий и шесть внутренних органов[67] — все они присутствуют во мне, что же из них мне ближе всего? Нравятся ли они мне все одинаково или какому-то органу я отдаю предпочтение? Управляет ли этот орган всеми прочими, как если бы они были его подданными? А может, органы нашего тела не могут друг другом управлять и сменяют друг друга в роли правителя и подданного? Или все-таки у них есть один подлинный государь? Но даже если мы опознаем этого государя, мы ничего не сможем ни прибавить к его подлинности, ни отнять от нее.
Однажды получив свое тело, мы обладаем им до самой смерти и не можем взять себе другое. Не зная покоя, мы плывем по бурным водам жизни, неудержимо стремясь, словно скачущий конь, к общему для всех концу. Как это печально! Мы изнемогаем всю жизнь в бесплодных усилиях, в трудах и заботах проводим дни и даже не ведаем, за что нам выпал такой удел. Как это горько! Для чего говорить о бессмертии, коли тело наше рано или поздно обратится в прах, а вместе с ним исчезнет и сознание? Вот, поистине, величайшая из людских печалей! Неужто жизнь человека и впрямь так неразумна? Или я один такой неразумный, а другие умнее меня? Если вы следуете за своими сложившимися взглядами как за наставником, то кто среди людей не будет иметь наставника? Почему таким наставником может быть только тот, кто умеет делать выбор в соответствии со своими убеждениями? Ведь и невежда способен поступать так же. Рассуждать об истине и лжи прежде, чем появится ясное понимание их природы — все равно что «отправляться в Юэ сегодня, а приехать туда вчера»[68]. Это значит объявлять существующим то, чего нет. А как несуществующее сделать существующим, не знал даже великий Юй. Я же и подавно знать о том не могу.
Речь — это не просто выдыхание воздуха. Говорящему есть что сказать, однако то, что говорит он, крайне неопределенно. Говорим ли мы что-нибудь? Или мы на самом деле ничего не говорим? Считают, что человеческая речь отлична от щебета птенца. Есть ли тут отличие? Или отличия нет? Отчего так затемнен Путь, что существует истинное и ложное? Почему так невнятна речь, что существует правда и обман? Куда бы мы ни направлялись, как можем мы быть без Пути? Как можем мы утверждать существование чего-то такого, чего не может быть? Путь затемняется
