тенью: тело сгибалось, и тень сгибалась; тело выпрямлялось, и тень выпрямлялась. Следовательно, изгибы и стройность исходили от тела, а не от тени. Сгибаться и выпрямляться зависит от других вещей, не от меня. Вот это и называется: держись позади — встанешь впереди.

* * *

Страж Границы сказал Лецзы:

— Слова прекрасны, тогда и отклик прекрасен; слова безобразны, тогда и отклик безобразен. Тело длинное — тень длинная; тело короткое — тень короткая. Имя — отклик, поступки тела — тень. Поэтому и говорится:

«Будь осторожен в словах — с ними согласятся. Будь осторожен в поступках — за ними последуют».

Поэтому-то мудрые люди наблюдали за выходящим, чтобы узнать входящего; наблюдали за прошлым, чтобы узнать будущее. В этом и заключается естественный закон предвидения. Мера — в себе самом, а подтверждение <опыт> — в других. Другие любят меня, и я их непременно люблю, другие ненавидят меня, и я их непременно ненавижу. Испытующий и Воинственный любили Поднебесную и стали царями, Разрывающий на Части и Бесчеловечный ненавидели Поднебесную и погибли. Вот это и есть подтверждение на опыте. Того, кто без учения хочет понять и меру и подтверждение, сравним с тем, кто выходит, но не через двери, идет, но не по дороге. Разве не трудно будет такому добиться полезного? Когда-то я познавал добродетель Священного Земледельца, Владеющего огнем, изучал предания об Ограждающем и Молодом Драконе, царствах Шан и Чжоу, речи законодателей и мудрых и понял: не бывало, чтобы без этого учения могли определить причины существования и гибели, расцвета и упадка.

* * *

Янь Хой спросил:

— Те, кто спрашивает об учении, домогаются богатства. Ныне же я обрел жемчужину, значит, разбогател. Какая же выгода от учения?

Учитель Лецзы ответил:

— Удачно задал вопрос! Ведь я тебе об этом еще не говорил. Разрывающий на Части и Бесчеловечный ценили только выгоду, презирали учение, поэтому и погибли. Человек, который не знает долга и только ест, подобен курице пли собаке. Те, кто дерется и бодается, вырывая друг у друга пищу, и признает победителя вожаком, подобны хищным птицам и зверям. Тот, кто, уподобляясь курице или собаке, хищной птице или зверю, стремится обрести уважение людей, ничего не добьется. Если же не обретет уважения, его настигнут опасность и позор.

* * *

Лецзы учился стрелять. Попав в цель, попросил указаний у Стража Границы. Страж Границы задал вопрос:

— Знаешь ли ты, почему попал в цель?

— Не знаю.

— Значит, еще не овладел мастерством.

Лецзы ушел, упражнялся три года и снова явился с докладом.

Страж Границы спросил:

— Знаешь ли ты, почему попал в цель?

— Знаю, — ответил Лецзы.

— Теперь овладел мастерством! Храни и не забывай!

Поступай так, изучая не только стрельбу, но и себя самого, и царство. Ибо мудрый человек познает не существование и гибель, а их причины.

* * *

Лецзы сказал:

— Полный красоты — горд, полный сил — необуздан, с ними нельзя говорить об учении. Поэтому пока не поседеют, с ними не стоит и говорить об учении, а еще менее — о его осуществлении. Необузданному люди не могут советовать. Если же люди не могут ему советовать, то он остается одиноким, без помощников. Умный полагается на людей, поэтому и в старости не дряхлеет, знания у него исчерпывающие и беспорядков не возникает. Трудность управления царством не в том, чтобы самому быть умным, а в том, чтобы находить умных.

* * *

Совершенный от Северных Ворот сказал Желтому предку:

— Вы, владыка, исполняли мелодию «Восход солнца» на просторах у озера Дунтин. Я стал ее слушать и сначала испугался, затем предался бездействию, под конец пришел в смятение. Взволнованный, молчал и долго не мог овладеть собой.

— Ты близок к истине, — ответил Желтый Предок. — Я сложил эту мелодию с помощью человеческого, настроил цинь с помощью природного, исполнил с помощью обрядов и долга, наполнил ее великой чистотой. Ведь настоящая мелодия сначала соответствует людским делам, согласуется с естественными законами, осуществляется с помощью пяти добродетелей, отвечает естественности; затем она приводит к гармони четыре времени года, к великому единству — всю тьму вещей. Одно время года сменяется другим и соответственно рождается вся тьма вещей, то расцветая, то увядая, с постоянным распределением дел гражданских и военных. Эфир прозрачный и эфир мутный с помощью сил жара и холода гармонически соединяются, в потоках света слышится их звучание. Чтобы насекомые очнулись от спячки, я пробуждаю их раскатами грома. Конец без исхода, начало — без зачина. То смерть, то рождение, то упадок, то подъем — эти явления постоянны и бесконечны, но каждый раз неожиданны, поэтому ты и испугался.

Я снова заиграл мелодию, объединяющую силы жара и холода, озарил ее сиянием солнца и луны. Звуки то прерывистые, то протяжные, то нежные, то суровые, изменяются все они в единстве. В них постоянство, ибо нет главенствующего. В долине — звуки наполняют всю долину, в котловине — всю котловину. Размах мелодии определяется объемом вещи; прегради все щели и сохранится ее сила. Она широка и свободна, название ее высокое и светлое. Поэтому души предков и боги будут держаться во мраке, а солнце и луна, планеты и звезды — продвигаться своим порядком. Я останавливался вместе с теми, у которых есть предел, двигался вместе с теми, которые бесконечны. Я размышлял о них, но не мог их постичь; смотрел на них, но не смог их увидеть; следовал за ними, но не мог их догнать. Бездумно стоял я на пути к четырем пустотам, опираясь на высокий платан, и пел. Зрение истощилось в стремлении все увидеть, силы истощились в стремлении все догнать. Я не сумел всего достичь, и тело наполнилось пустотой, успокоилось, поэтому-то и ты упокоился и предался бездействию.

Я снова заиграл, не ленясь, соединив мелодию с естественной жизнью. Звуки следовали беспорядочно, бесформенные, будто в зарослях мелодии леса. Разливаясь широко, но не растягиваясь, сумрачная, смутная, почти беззвучная, она ниоткуда не исходила, задерживалась в глубокой тьме. Одни называли ее умиранием, другие — рождением; одни — плодом, другие цветением. В движении, в течении она рассеивалась. перемещалась, не придерживаясь постоянного. В мире в ней сомневались, предоставляя мудрому ее изучать. Мудрый же постигал ее природу, а следовал естественности. Творческая сила природы еще не затрагивалfсь, а все пять органов чувств уже наготове. Это и называется естественной мелодией: слов нет, а сердце радуется. Поэтому род Владеющих Огнем ее и прославил в гимне.

Вслушайся — звука ее не услышишь. Формы ее не увидишь, всмотревшись. Небо заполнит, наполнит и землю, Шесть полюсов обнимая собою.

Ты захотел ее услышать, но не воспринял, а поэтому и пришел в смятение. Мелодию я начал со страха, страх и вызывает наваждение. Затем я снова заиграл ленивее, ты предался бездействию, поэтому все и отступило. В заключение же я вызвал смятение. От смятения приходят к омрачению, от омрачения — к пути. Путем можно наполниться и с ним пребывать.

* * *

При чжоуском царе Му из страны на крайнем Западе явился человек, владеющий силой превращений. Входил в огонь и воду, проходил через металл и камень, переворачивал горы, менял течение рек, передвигал обнесенные стенами города. Поднимался в пустоту и не падал, проходил сквозь твердое, не встречая препятствий, тысячам и десяткам тысяч его превращений не было конца. Он изменял и форму вещей и мысли людей.

Царь Му почитал его, словно духа, служил ему, словно царю, уступил ему царские покои, угощал его мясом вскормленных для жертв быков, баранов, свиней; чтобы развлекать его, отбирал лучших девушек-певиц. Однако тот человек не мог жить в царских покоях, находя их низкими и безобразными; не мог есть яств царской кухни, находя их сырыми и зловонными; не мог приблизиться к царским наложницам, находя их некрасивыми и вонючими.

Тогда царь Му стал воздвигать для него строение, призвав на помощь все искусство своих мастеров по глине и дереву, по окраске красным и белым. Все пять сокровищниц опустели, пока башня была закончена. Высотой в тысячу жэней, она возвышалась над вершиной Южной горы и называлась Вздымающейся к Небу башней. Для башни выбрали красивейших из дев в Царствах Чжэн и Вэй, умастили их ароматными маслами, подрисовали им брови — усики бабочки, убрали прическу шпильками, продели в уши серьги, одели их в тончайший холст, подчернили брови, украсили нефритовыми подвесками, различными душистыми травами. Заполнив башню, красавицы сыграли песни «Принимаем облака», «Шесть драгоценных нефритов», девять тактов мелодии «Великое Цветение», «Утреннюю росу», чтобы развеселить человека, владевшего силой превращений.

Каждую луну царь подносил ему драгоценные одежды, каждое утро — тонкие яства. Тот же до всего снисходил как бы нехотя.

Прожив недолго в башне, тот человек пригласил царя прогуляться. Держась за его рукав, царь взлетел с ним ввысь на самое Срединное небо и очутился в его дворце. Дворец был построен из золота и серебра, усыпан жемчугом и нефритом. Возвышался он и над облаками и над дождем, а на чем покоился неведомо. Издали он казался пушистым облаком. Все здесь для зрения и слуха, обоняния и вкуса было иным, чем в мире людей. Царь, считая, что оказался поистине в обители предков — Чистейшей Столице Пурпурной Звезды, наслаждался широтой мелодии небесной музыки. Наклонив голову, царь увидел внизу свой дворец и террасы, похожие на комья земли и кучи хвороста. Царю казалось, что прожил он здесь десятки лет, не вспоминая о своей стране. Но вот человек, владевший силой превращений, снова пригласил царя прогуляться, и они пришли туда, где наверху не видно было ни солнца, ни луны, а внизу — ни рек, ни морей. Свет и тени ослепили царя, и он не мог ничего разглядеть; звуки и эхо оглушили царя, и он не мог ничего расслышать. Все его кости и внутренние органы затрепетали, он не мог сосредоточиться, мысли у него омрачились, жизненная сила истощилась, и он стал уговаривать того человека вернуться обратно. Тот его толкнул, и царь камнем свалился в пустоту.

Очнулся он на том же месте, что и прежде: в свите были те же люди, что и прежде: вино перед ним еще не остыло, кушанья еще не высохли.

— Откуда я прибыл? — спросил царь.

— Государь сидел задумавшись, — ответили слева и справа.

Тут царь Му впал в беспамятство. Пришел в себя лишь через три месяца и снова спросил человека, владевшего силой превращений. Тот ответил:

— Разве мы с государем двигались? Нет! Мы странствовали мысленно. А разве место, где мы жили, не иное, чем дворец государя? Разве места, где странствовали, не отличались от заповедника